Территория бога. Пролом - Асланьян Юрий Иванович - Страница 2

Тут уже звучит тема Раскольникова, но Юрий Асланьян ищет ответ на других путях. Вот его ответ: «Зеленин потому посягнул на Христову заповедь, что три года жил в самом центре заповедника преступлений». Эта ключевая мысль о заповеднике преступлений дает автору возможность расширить смысловое пространство книги и, оставаясь в рамках романа-расследования, поднять и оживить документы и хроники давних исторических времен, рассказать о судьбах людей и целых народов, задуматься о причинах и следствиях событий, происходящих на территории Бога.

Сегодняшнее вишерское шоссе лежит на скелетах репрессированных, утопленных в болотах, закопанных в песке русских, украинцев, греков, цыган, болгар, татар, немцев, поляков, армян… Автор называет эту территорию «запретной зоной сердца». И Бог там — не спаситель, ибо он «так же одинок во Вселенной, как бетонщик Олег Гостюхин, как бывший капитан ракетных войск, беспробудно пьющий в чепке, как человек с нераскрывшимся парашютом…». Бог плачет, когда не может прийти на выручку. Но есть одиночки, которые восстанавливают справедливость, ибо «без высшей справедливости жизнь не имеет смысла, даже в Капской пещере». Брошенные и забытые Богом об этом помнят.

Выстрелы Василия Зеленина прозвучали на Вишере, будто эхо Камня Говорливого. «А эхо — оно ведь того, долгое…» В этих словах — не оправдание преступления, а понимание его силы и слабости, корней и сердцевины.

Юрий Асланьян нашел убедительные слова и яркие краски и с их помощью показал, что территория Бога — это территория человеческой беды, беспросветного отчаяния, одиночества и брошенности, это территория зла и безнаказанности. Отсюда — трагический иск к Богу из края тоски и погибели. Но территория Бога — это в то же время прорыв тех, кто выжил и был спасен, торжество Жизни и вызов закону бесчеловечности. Это богоборчество и одновременно смирение перед Богом. Лишь они и делают эту территорию равной Космосу, частью великой и неисследованной Вселенной. И не отторжение от них, а молитва завершает этот роман-расследование: «Я вдыхаю запах багульника, я стою на коленях и шепчу, проговариваю, высказываю тягучие, горькие, старинные слова моему деревянному идолу: Господи, сохрани эту землю и этих людей, не допусти предательства и братоубийства, убереги от чумы и холеры, не дай, не позволь погибнуть этой княжеской красоте… Умоляю тебя, Всевышний!»

Книга Юрия Асланьяна удивительно цельная, хотя в ней есть и вставные эпизоды, и отступления, и приложения в виде автобиографического повествования. Возможно, читатель будет спотыкаться о неровности композиции, о причуды языка. В речи автора много различных слоев: рядом, тесня друг друга, оказываются закрученная афористичность и пронзительный лиризм, газетная хроника и философский трактат, высокая патетика и сарказм, эпическое спокойствие и нервная пульсация, четкая логика и неуправляемая рефлексия. Однако это языковое нагромождение не просто оправданно, но и неизбежно. Как будто некий интуитивный ход авторской мысли подсказывал ему, что необходим языковой эквивалент для рассказа о территории Бога. Отшлифованная гладкопись исключалась самой темой романа, тут нужна речь почвы, создающая впечатление, что автор грубым плугом срезает верхний слой земли, а там, на невидимых глубинах, «шумит, гудит, трубит подземными реками территория твоего Бога».

Архитектоника романа, его языковые и композиционные глыбы, соответствует «Вавилону» смыслов и идей. Нет никаких сомнений, что автор вписал новую, весомую и значительную, страницу в пермский текст, в его историю и сегодняшний день.

Нина Васильева

ТЕРРИТОРИЯ БОГА

Роман-расследование

Я сидел за большим, будто взлетная полоса пермского аэропорта Савино, письменным столом. И таким же пустынным. Если не считать последнего номера газеты «Пармские новости» с моей статьей о событиях гражданской войны в далеком Крыму, которую я только что начал быстро перечитывать, одновременно беседуя с друзьями и коллегами — конечно, о французском экзистенциализме. Друзья и коллеги — это Андрюша Матлин с женой Светланой, которая не доверяла близорукой судьбе и сама следила за тем, чтобы мы не вздумали отпраздновать завершение рабочего дня по программе конца недели.

За темными стеклами двух больших окон, почти доходящих до пола, лежал первый октябрьский снег.

Напротив светилось огнями беломраморное здание администрации, в том числе и губернаторский кабинет на третьем этаже. А, лучше белый мрамор, чем Беломорский канал… Вы никогда не курили эти папиросы?

Примерно в семь часов вечера раздался телефонный звонок, редкий для такого позднего времени. На всякий случай я содрогнулся: неужели кто-то надумал достать меня, нашел какой-нибудь повод, более весомый, чем конец дня?

— Мне Асланьяна!

— Слушаю, — привычно ответил я, уже готовый отказаться от любой, самой качественной выпивки.

— Так это ты писал о заповеднике? — удивил меня наглостью незнакомый голос.

— Я…

— Готовь гроб, сука! — быстро приказал звонивший и тут же повесил трубку.

— Что случилось? — спросил Андрей Матлин, сидевший по другую сторону стола.

Похоже, моя физиономия перестала быть радостной.

— Убить пообещали, — ответил я тихим и робким голосом.

— Что?! — подалась вперед Светка, но я был не в состоянии реагировать на девичьи вопросы. Я быстро перелистывал в уме последние дни и никак не мог ответить на другой, более важный вопрос: почему это моя биография должна стать такой короткой? Я, можно сказать, только начинаю жить по-настоящему… Вот и ботинки новые купил недавно, зимние.

— Спросили, не я ли писал о заповеднике.

— Ну вот, а ты говоришь — столетняя гражданская война завершилась, — вздохнул Матлин.

Сволочь. Вообще циник. Это он вышел из мавзолея и сказал: «Господа, я Ленина видел! И вы знаете где?»

Жить почему-то всегда хотелось — даже на эту зарплату. Да что я, блин, им такого сделал?!

И тут я шкурой почувствовал, что окно за спиной слишком широкое. Но зашторивать смысла вообще не имело — не будут же стрелять с крыши областной администрации. У звонивших, надо думать, была другая крыша, более надежная. Может, дело в последнем материале? Ну, это вряд ли… И все-таки.

И зачем я полетел тогда на север — туда, откуда привез свой первый газетный материал на тему заповедной жизни? Полетел, полетал сокол, а теперь умирай вот… сокол-балобан. Еще какой балобан. Зачем полетел? Господи, зачем вообще родился там? Чтобы умереть здесь ради золотой звезды героя капиталистических республик? О, я уже начал думать о посмертных наградах — это опасно для психики.

Я закурил прямо в рабочем помещении — просторной комнате на пять человек. На пять сотрудников отдела социальных проблем газеты «Пармские новости», одним из которых являлся я. Оружия у меня не было, машины не было, более того — не было денег. А жить все равно хотелось. Странно… Андрей тоже курил и, похоже, мысленно провожал меня на Северное кладбище. Я уже видел по жалостливым глазам, как он возлагает венок на желтый холмик звонкой, мерзлой земли. Я уже слышал его робкий голос, постепенно обретающий пафос социалистического реализма: «Друзья мои! Вы, конечно, помните, как хорошо сказал Горький: „Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером…“» Не хотелось прерывать блаженное состояние коллеги, но не подыхать же из-за подонка!

— Вспомни, какие конфликты у тебя были по этим материалам, — посоветовала практичная Светка.

Конфликты… Конфликты — куда без них на такой работе? Но сегодня, кажется, конфликты не должны иметь такого значения, потому что того человека, с которым я выяснял отношения в последнее время, недавно самого убили. Кому, черт возьми, может быть интересна моя смерть?