Полиция Гирты (СИ) - Фиреон Михаил - Страница 2

Где-то вдалеке одиноко стучал рычаг колонки, моросил дождь. И не было ничего кроме этого серого, бесконечного дня, шелеста берез за окном и журчания воды бегущей по камням под уклон мостовой и задувающего с улицы через открытое настежь окно холодного, с ароматом морской соли, с легким привкусом конского навоза и дыма от очагов ветра. Весь мир исчез за этой тихой пасмурной дождливой завесой. Не осталось ничего — ни службы, ни фестиваля, ни вчерашних жутких происшествий, ни черных елей в парке через дорогу, перед домом графа Прицци, ни каких-либо стоящих беспокойства мыслей. Только эта комната в большом доме, где где-то как будто совсем далеко, в ином мире, за стенами, за крепко запертыми на засов дверьми, тоже живут, переговариваются, топочут, хлопают дверями и двигают мебель, какие-то совершенно чужие и невнятные люди, до которых ни Вертуре, ни Марисе не было совершенно никакого дела.

— А может действительно, раз так приглашают, сходить что ли с тобой к отцу Ингвару? — закрыла глаза, откинула голову ему на грудь, ласково и мечтательно спросила Мариса у детектива.

— Ага — ответил ей он, улыбнулся и, бросив взгляд на иконы на стене, мысленно перекрестился.

Зашли Инга и Фанкиль. Мариса открыла им дверь, чтобы не возбуждать дурных подозрений, села в кресло, положила рядом с собой книжку. Фанкиль встал посреди комнаты и строго глядя на лежащего на кровати с распущенными волосами и в распахнутой на груди рубахе, по-хозяйски заложившего руки за голову, детектива, заявил.

— Собирайтесь, поедете с нами — и, оглядевшись, прибавил — а у вас тут уже посмотрю, все обжито. Неплохо у вас здесь.

Инга вывалила кота, которого держала на руках, прямо на стол, на блокнот детектива и неоконченные, оставленные Марисой как-нибудь на потом, статьи. Тот тут же разлегся, наверное, только чтобы не смотреть на уже успевших утомить его людей, задрал к потолку широкую мохнатую морду, недовольно и размашисто забил хвостом, отбрасывая в сторону видимо мешающие ему гусиные перья и листы.

— А мы все о вас гадали, думали! — уже на улице сообщил детективу, лукаво поглядывая на него Фанкиль — насмотрелись на такое, что без шпиона из враждебного города сплошная скукотища. Слышали про аутодафе, кого вчера на площади жгли?

— Зачем я вам нужен? — чиркая спичкой, чтобы прикурить, угрюмо спросил у рыцаря недовольный детектив — мэтр Тралле сказал, что мы с Анной свободны до понедельника, а сегодня воскресенье. Откуда вам известно где я живу, это Анна вам выдала?

— Нет, это мэтр Дезмонд — ответил Фанкиль и указал на уже притороченный к седлу лошади туесок, из которого выглядывала недовольная тем, что в него заливает дождь кошачья морда — мэтру Тралле срочно нужен отчет о ваших вчерашних приключениях. С вами Анна ничего не напишет, а так хотя бы со скуки сядет и займется делом.

Для Вертуры у рыцаря имелся запасной конь. На улице их ожидал Даскин, которого оставили снаружи, под дождем, охранять снаряжение и лошадей. Ничуть не смущаясь того что он уже весь мокрый, полицейский бодро покачивался в седле, перекидывался шуточками с дворником Фогге и истопником Гуццо, что стояли под аркой, делали вид, что очень заняты какой-то работой, курили.

— А что это вы, господа кавалеры, носите в своих сумочках? Просветите старика, уважьте, будьте так любезны! Всю жизнь узнать хотел, но все боялся спросить! — ерничал пожилой истопник Гуццо, в молодости кочегар сталелитейного цеха.

— Улики — видя, что Даскин внимательно смотрит куда-то в сторону вдоль по улице, игнорирует вопрос, отвечал ему Фанкиль — кто много болтает, тому и подкидываем.

— Эх, денежек бы лучше кто подкинул! — взмахнул рукавом, мечтательно и печально закачал головой, оперся на метлу истопник — а улики, извольте, оставьте лучше себе!

Улыбнувшись, кинув ловкому попрошайке пару мелких монет, полицейские вскочили в седла, надвинули пониже на лица капюшоны, чтобы не заливал дождь, и поехали в сторону проспекта Рыцарей.

— Это, кстати, комната Адама Роместальдуса — внезапно, когда они чуть отъехали вперед от остальных, сообщил детективу Фанкиль и многозначительно кивнул ему — интересное совпадение, не правда ли? Из ваших окон он наблюдал за тем домом, что через перекресток. Обратили внимание, чья это фазенда?

— Это во времена Смуты? Сэр Прицци был под подозрением?

— У сэра Августа было двое сыновей. Младший — Андрес, погиб под Эскилой в стычке с людьми барона Келпи, а старший — Хольгер, при невыясненных обстоятельствах сгорел в кабаке — внезапно властно и жестко сверкнул глазами, ответил рыцарь, намекая на то, что об остальном должен догадаться сам детектив — по официальной версии, причиной пожара в Червивой Харчевне при котором погибли Прицци младший и несколько его друзей, а также хозяин заведения с женой и детьми, стало неосторожное обращение с огнем. Но есть мнение, что это дело рук вашего клеврета Бориса Дорса, хотя никаких формальных доказательств к этому найдено не было.

Вертура промолчал, мысленно отправив рыцаря куда подальше, рассудил, что если тому будет действительно нужно, он сам расскажет подробно, без всяких догадок и этих глупых игр в вопросы и ответы.

Видя, что детектив не проявил к его истории никакого интереса, Фанкиль разочарованно замолчал. Ничего больше не говорили и остальные полицейские.

На улицах было пустынно. Сильный, внезапно заливший Гирту, дождь загнал всех в дома под крыши.

— Лежат сейчас, страдают все с больной башкой, не проснулись еще после бессонной ночи, бездельники — глядя на распахнутое окно и уныло сидящих на подоконнике, курящих, мрачно и бессмысленно взирающих на мостовую, как будто размышляющих, что с ними такое происходит и куда они попали, мужиков, равнодушно, без всякого энтузиазма, констатировал про себя детектив.

О празднике же, который вроде как еще даже и не закончился, сейчас напоминали только усталые прохожие в полосатых столичных плащах и беретах с помпонами, вяло бредущие куда-то по улицам, наверное еще за вином и едой, все еще висящие по фасадам домов промокшие, обратившиеся тряпками вымпелы и флажки, да черные лужи резко и неприятно пахнущей гари на перекрестках на месте погасших кострищ. Палисады, что перегораживали проспекты ночью, были разобраны или отодвинуты к домам, скамьи и столы, непрогоревшие бревна и угли унесены во дворы. Вставшие еще засветло дворники ходили с метлами по улицам, убрали черепки от разбитых по пьяни кувшинов, кружек и бутылок. Гребли опавшие с деревьев, уже потихоньку начинающие желтеть листья, счищали с улиц свежий конский навоз, что оставляли за собой с грохотом и цокотом копыт проносящиеся по улицам кареты и неспешно проезжающие верховые. Изнуренные пешеходы шагали вдоль домов. Мрачные, опущенные к мостовой лица выражали немую, безразличную покорность и уныние. Все, что было еще только вчера — яркое солнце, веселье, беззаботную радость и сладостную усталость после веселого застолья — все смыло студеным серым дождем, омывшим улицы Гирты. Как будто ничего этого никогда и не было.

— Вот это так всегда — подумал Вертура — всегда все ждут, суетятся, готовятся, все такие счастливые и восторженные, как будто бы должно случиться что-то хорошее и волшебное. И вот оно произошло и еще даже и не закончилось, но все уже устали, сказали все, хватит, денег больше нет, голова болит, все с этого дня больше не пьем и вообще отдыхать много вредно…

По знаку Фанкиля полицейские остановились у какой-то распивочной. Поскольку путь предстоял неблизкий, зашли купить в дорогу хлеба и подогретого сидра. В зале было пусто и холодно, судя по всему, заведение только открылось: как и полагается во всех христианских городах и землях, в воскресные дни питейные залы Гирты работали только после завершения воскресной литургии. Отчего-то утомленная и злая уже с самого утра служанка со слабо скрываемым раздражением сообщила, что плиту только начали топить, и горячего еще нет. Тоном, как будто намеревалась вылить за шиворот, предложила, холодное темное юво и хлеб с чесноком, от которых, когда промокаешь и мерзнешь, становится только холодней. От юва отказались, решили подождать, пока нагреют печь. Заказали кофе, расселись в пустом тихом и холодном зале у подвального окна, бессмысленно смотрели на проезжающие за мутным, забрызганным стеклом колеса карет и проходящие по улице, плещущие по лужам желто-серой грязью, нечищеные сапоги. В усталых позах, сычами сидели за широким, липким от разлитого юва, изрезанном ножами столом, ожидали, когда нагреется котел и принесут напитки и теплый белый, запеченный с ломтиками груши, хлеб.