Время зверей (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 24

Молчание. Перестал есть, пить — замер. А что он может вообще сказать, дурачок эдакий!

— Ну…я дома буду жить. Или на даче — пока все не успокоится. Мама с адвокатом пойдет в суд, и докажет, что я не виноват, и тогда…

— Дурак ты, Юра! — не выдержал, перебил я — что же она раньше-то тебя не вытащила? Когда ты был послушным сидельцем? А теперь, в бегах, когда ты вырвался из СИЗО покалечив несколько охранников — кто с тобой будет разговаривать? Тебя попросту убьют при попытке к бегству!

— Но я же никого не бил! Это же ты бил! Ты калечил! А я просто вышел вместе с тобой!

— И зря вышел. В конце концов тебе бы дали условный срок, или зачли бы то время, что ты уже отсидел. А теперь ты лет на десять загремишь, и совершенно по-закону! Поймать тебя — как два пальца об асфальт! Куда ты денешься? Документы есть? Нет! Деньги есть? Нет! Жить есть где? Дома, с мамой? Рупь за сто — там уже сидит засада — ждут тебя. Тебе некуда деваться — кроме как сдаваться. Так зачем ты пошел за мной?

— Ну…я не знаю! — Юра растерянно пожал плечами — Говорю же, я никого не бил! Я только сбежал!

— Ты сбежал вместе со мной. Ты соучастник преступления, понимаешь? Я бил, ты изображал охранника. Подельник! Ты — подельник!

Тишина. Скрип ветки старой яблони. Ветка трется о раму окна, и когда-нибудь разобьет стекло. Надо бы ее отпилить…

Смешно. Я рассуждаю как завзятый дачник. Стоило оказаться на «фазенде», и тут же взыграли инстинкты колхозника. Все мы…оттуда. От сохи.

— А если я сдамся? Что будет?

— А теперь я не могу тебе позволить сдаться, понимаешь?

— Ты боишься, что я сдам твое убежище? Да я никому не скажу! Можешь не бояться!

— Я мало чего в жизни боюсь, парень. И уж точно не тебя. Но ты испортишь мне всю малину, потому что сдашь меня точно, даже не сомневаюсь. Отобьют тебе печенки, и ты расскажешь все. И про этот дом, и про то, что я где-то тут храню запасы. Потому теперь мне придется или свернуть тебе башку, или же тащить за собой. Тебе есть что терять? Девушка? Семья? Еще что-то такое, что можно жалеть и без чего ты не можешь обойтись?

— Ну…мама только! Но я ей скажу, что уехал далеко, прячусь, вот и все. А больше никого нет. Девушки тоже нет.

— А где отец?

— Отец умер…давно уже, еще когда я маленьким был. Болел. Простудился, и умер. Сказали — атипичная пневмония, лекарства ее не берут. Маме так сказали. Ну и…все, в общем-то.

Я задумался. Проблем с парнем будет — выше крыши, это точно. Но не убивать же его, в самом-то деле? Я не убийца. Я карающий меч. А парня карать не за что. Если я опущусь до уровня тех, кого убивал…это уже буду не я. Тем более — чего я боюсь? Смерти? Три «ХА!»

К тому же мне может пригодиться помощник. Слуга! У каждого уважающего себя самурая должен быть слуга. Я важно вышагиваю впереди, выставив напоказ толпе свои древние, доставшиеся по наследству клинки, а слуга позади меня несет зонт, укрывающий от солнца, и кучу барахла, которое настоящий самурай сам таскать не будет!

Мне стало смешно, я хмыкнул и криво усмехнулся. Потом глянул в глаза неприятно удивленному моим смехом собеседнику, нехотя пояснил:

— Это я не над тобой смеюсь. Над собой. Над мыслями своими. А тебе вот что скажу: будешь моим слугой! Да, да — чего вытаращился? Каждый самурай должен иметь слугу! Тьфу, черт, ты чего такую рожу сделал?! А! Все время забываю, что ты уголовный элемент…хе хе…«иметь слугу» — это не то, что ты подумал. Никогда у меня не было тяги к мальчикам, особенно грязным и вонючим! Щас мыться пойдем, черт подери! Тюремную грязь смывать. И только потом наденешь чистое. Я вот переоделся, а сейчас-то уже и пожалел — надо было вначале помыться, надо!

Мы доели наш немудреный ужин, и пошли вниз, на участок. Здесь был устроен летний душ, и я надеялся, что в крашеном черной краской баке наверху сооружения осталась вода, и эта вода не совсем уж и протухла. В душе мылись рабочие, когда строили погреб, так что может вода и не успела зацвести — времени прошло не так уж и много.

Я ошибся. Вода была ржавой, вонючей, и мыться в ней определенно нельзя. Пришлось найти шланг, аккуратноскрученный бубликом и перевязанный тряпочками — бывшая хозяйка постаралась, она же долго рассказывала, что и где лежит, а я никак не мог ей сказать, что мне плевать на сельскохозяйственные принадлежности. Они все равно мне не пригодятся. Для нее — это память о прошлой, лучшей, счастливой жизни. Для меня — просто инвентарь.

В общем — нашли мы шланг, размотали его, задубевшего от старости, кое-как нацепили на кран в системе полива, и стали мыться, скрипя зубами и шипя, когда струя ледяной воды упиралась в разгоряченную спину. Кстати — вот еще для чего нужен слуга: а кто спину потрет? Самому-то неудобно!

Свет на улице включать не стали — зачем беспокоить любопытных соседей? Достаточно света, падающего из окна кухни. Не надо лишний раз мелькать перед глазами дачников.

Помытому — хорошо! И побритому — еще лучше. Пока сидел в камере — оброс мерзкой колючей щетиной и стал похож на разбойника. Пришлось тогда просить у того же Юры одноразовый станок, и плюя, матерясь про себя сбривать надоевшую «колючку». А за сутки снова оброс щетиной.

Легли спать чистыми и сытыми, в прохладе и тишине. Юра в кухне на диване (там стоял старенький диван), я на кровати с панцирной сеткой и никелированными шариками по углам. На этой кровати наверное прошла вся бурная семейная жизнь бывшей хозяйки дачи, а может и не только ее жизнь. Кровати лет пятьдесят, не меньше, но сетка так и не продавилась, а никель на шариках не облупились.

«Умели делать вещи в четырнадцатом году!» — как сказала одна бабулька, персонаж фильма «Вендетта по Корсикански», когда взорвала мафиозо гранатой, некогда принесенной ее покойным мужем с первой мировой войны.

Заснул я быстро, буквально едва коснувшись головой подушки. Чистое белье холодило кожу, простыня укрывала от ночной прохлады, сетка на окнах не давала кровососущим тварям впиться в комиссарское тело — хорошо! Чем не жизнь?

И я упорно не хотел осознавать тот факт, что остался один. Совсем один! Ни подруги, практически ставшей мне женой, ни друзей — хотя друзьями я их теперь мог назвать все-таки с некоторой натяжкой.

В последнее время наши отношения немного разладились — все деньги проклятущие. А еще — парни начали выходить из-под контроля. Вспышки ярости, излишняя жестокость, агрессивность — все то, что присуще бандитским быкам, и что я категорически не хотел принимать. И чего не хотел видеть в моих друзьях. О чем им не раз уже говорил. Однако…меня, похоже не услышали. И дело шло к серьезному разговору, когда — или я, или они. Хорошо хоть что я не посвящал их в подробности своей основной «работы». Хотя и знал, что они догадываются — со мной что-то не так просто. Ну правда же — если я время от времени исчезаю, куда-то уезжаю и не говорю — зачем — в конце концов это все точно вызовет некие вопросы. На которые я никогда не давал ответов. Мол — это мое дело. Не ваше.

Надя тоже пыталась узнать, что со мной происходит, куда я езжу — но и ее я поставил на место, заявив, что не буду докладываться, куда и зачем уезжаю. А если она не согласна с такой жизнь, если ей что-то не нравится — всегда вправе со мной расстаться. Мне будет больно, я буду переживать, но…это ничего не изменит в моей жизни. И тогда в нашей с ней жизни образовалась явственная трещина. И тогда я понял — чем моя жизнь с Надей отличается от жизни с ныне покойной женой. Жене я бы сказал. Муж и жена — одна сатана. А если нет — значит, что-то неладно в семейной жизни. Ну…я так считаю.

В общем, не так уж в моей жизни все было и радужно. Деньги были — много денег! Но счастья они не дали. И какое счастье может быть у мертвеца? Я ведь живой мертвец, самурай, который не просто должен умереть в бою, а ищет боя, ищет смерти. Но — потом! Не сейчас.

С этой жизнеутверждающей мысль я и заснул — обложившись пистолетами и ножами. «Марголин» под подушкой, «макаров» под матрасом, «нож разведчика» — сбоку, под одеялом. Место тихое, безопасное, но кто знает? Береженого бог бережет — как учил меня господин Сазонов. Или товарищ?