Сказки Рускалы. Василиса (СИ) - Вечер Ляна - Страница 25

— Добро собираться, — Яр с улыбкой взял меня за плечи. — Пора в путь-дорожку. Немир, поди, заждался у ворот.

Зельный круг Малуши работал на славу, к селу не то что охотник, самый худой черт носа не казал. К концу зимы ведьма разрешила людям из села выезжать, хоть и нечасто.

— В Торгограде шибко-то по сторонам не глазей. Поговаривают, там девицы заморские…

— Мы коней для пахоты едем выбирать, а не на девиц смотреть, — жесткая щетина легонько царапнула мою щеку.

Борода Ярке очень даже шла, до того никогда не носил, а тут вздумал чего-то. Льняного цвета, как и волосы, густая — она прибавляла молодцу пару лет, а то и больше. От того Яр выглядел серьезнее: эдакий кузнец-молодец усатый да бородатый. Как повяжет фартук, возьмет в руки молот — глаз не отвести.

— Кружка на столе, — на ухо сказал друг и, взяв сумку, отправился за порог.

Та самая кружка, в которую Ярушка мне нашептывал то, что вслух сказать стеснялся. Красивых слов он говорить не умеет, оттого речи из посудины — нескладные обычно — еще дороже кажутся.

«Как пахота закончится — свадебку сыграем». Сердце быстро-быстро заколотилось, в руках захолодело. Кузнец и есть кузнец. Ни поцелуя не дождалась, ни в чувствах не признались, а уже за свадебку… Да и как жениться-то, когда вся округа нас без того мужем и женой считает? К н и г о е д . нет

— Уехали? — Соловей сунул нос в приоткрытую дверь.

— Уехали, — хмурая, с кружкой в руке, буркнула я.

— Ну, хозяйка, давай пирогов с вишней, — осмелев, разбойник вошел в горницу.

Молодец повадился при любом удобном случае — когда Яра нет дома — захаживать на стряпню. С кузнецом он встречаться не любил — Яр его не жаловал, а вот пироги мои разбойнику шибко по сердцу пришлись. Нет, я не против гостей и накормить в радость, но друг закипал, узнав, что Соловей снова заглядывал к нам…

— Ты бы приходил, когда муж дома.

— Ага, — ухмыльнулся черноволосый парень, — чтобы он меня в подкову согнул. А ты чего хмурая такая?

— Ничего не хмурая.

— Гляжу, пироги-то с мухоморами в лучшем случае.

Отвечать не хотелось. Видела, что парень старается подбодрить, как умеет, но уж шибко укусили слова Яра из кружки. Сделал, называется предложение, замуж позвал…

— Шутить я никогда толком не умел, — Соловей растерянно пожал плечами, — но грусть твою унять могу.

Как я жила без такого друга как Соловей-разбойник? Скучно, по-серенькому. Его способ развеять все печали оказался «увлекательным» и, конечно, шел против всех правил. Вздумалось разбойнику подсобить селянам перед пахотой. Поля на весеннем солнце греются, от снегов избавляются, а как подсохнет землица, так пойдут плуги борозды оставлять. Да вот беда — зимой лютой кони пахарские померзли насмерть. Хорошо, ежели на одну голову в Торгограде денег хватит, а пахота — конца и края не видать.

— Малуша углядит — худо будет. Ей точно не по нраву придется, что мы без разрешения ушли, — тряслась, что заяц, выглядывая из-за угла амбара.

— Не боись, — Соловей и не думал волноваться, — главное — успеть к месту вовремя.

— Ох, жила себе честно девятнадцать лет, а тут в разбойницы подалась.

— Не хочешь — не ходи, я не заставляю.

Вопреки совести — очень хотела пойти с Соловьем грабить честных купцов. Дело недоброе, но сидеть дома еще хуже. Радоваться надо — милый замуж позвал, а во мне злость вместо счастья клокочет.

— Пойдем, — разбойник потянул меня за руку.

Весеннее солнце разошлось по-летнему. Шерстяная рубаха липла к телу, из-под плотного платка по щеке поползла капелька пота. Ветер разносил ароматы весны: мокрой земли да талого снега.

Как только выскользнули за ворота Глухомани, в душе появилось мерзкое, липкое чувство. Дело даже не в том, что разбойник вел нас к тракту, где совсем скоро пройдут купцы с десятком коней из заморских земель… Тяжесть нарастала с каждым шагом. Хотелось немедленно развернуться и бегом кинуться домой.

— Стой, Соловей! — я дернула с головы платок, и ветер окутал прохладой голову.

— Глянь на солнце, опоздаем.

— И пусть! Давай не пойдем.

— Слушай, Василиса Дивляновна, — молодца явно раздражала нерешительность, — силком не тащил. Согласилась помогать — будь добра, пошевеливайся!

Проваливаясь в талый снег, черпали влагу сапогами и уходили все дальше от Глухомани. Когда вышли на тропинку, обернулась и поняла — нет больше позади частокола с зельным кругом. Исчезло село.

— Нельзя было уходить, — уверенность в правоте крепла.

— Что ж такое! Доберемся до места, поможешь отвлечь одного из торгашей, дело сделаем — и домой. Чего трясешься-то?

— Лихо вслед дышит…

Спор с Соловьем вышел жаркий. Не слушал меня молодец. Думал, что струхнула на разбой идти. Удерживала его, как могла — без толку.

— Довольна? — Соловей зло сплюнул под ноги.

В мешанине рыхлого снега и грязи на тракте отчетливо виднелись свежие следы конских копыт, сапог и колес. Выходит, из-за моих страхов пропустили купцов, и теперь пахота в Глухомани хорошенько затянется. Шутка ли, три поля одним конем вспахать?

— Ладно, — махнул рукой разбойник, — чего теперь толковать. Каждую весну по этому пути коней водят в один и тот же час. На будущий год с собой не возьму. Так и знай.

— Сама не пойду.

Соловей еще раз вскинул ладонь, но только пальцы в кулак сжал. Молодец так складно все придумал, а я подвела. Впрямь стыдно стало.

— Слышишь? — вдруг зашептал парень, вглядываясь вдаль.

— Нет.

— Идет кто-то.

— Где? Не вижу…

Разбойник потянул меня к обочине. Пара мгновений — и мы окончательно промокли, засев в снегу за толстым стволом дерева. Десять раз пожалела, дюжину раз себя отругала за бездумность. Сидела бы сейчас в избе, вышивкой занималась, а не мокла в лесу. Как назло, небо быстро начало затягивать тучками, собрался первый дождик.

Скоро на дороге и впрямь появилась фигура, здорово напоминавшая человеческую, но даже издали ясно — нелюдь. То ли баба, то ли мужик изо всех сил тянул за собой упиравшегося коня.

— Кикимора, — вздрогнула от голоса Соловья.

— Где ж видано, чтобы кикиморы по трактам гуляли?

— Эта может, — ухмыльнулся разбойник. — Бедовая.

Чем ближе она подходила, тем больше угадывались черты нечисти. Кикимор отродясь не видала. Босая, с шерстью на ногах, с торчащим из-под рубахи хвостом, тоненькая, неряшливая старушка как только не обзывала беднягу-коня. Хотя животное с натяжкой конем назвать можно — кляча худая, ребра под черной шкурой ходят, а вот грива да хвост — думала, показалось — огнем играют.

— Здорово, Беда! — Соловей выбрался из укрытия и зашагал навстречу кикиморе.

Нечисть, вздрогнула от неожиданности и, остановившись, осторожно повернула голову к разбойнику. Глазки злобно сверкнули, губы разошлись в беззубой улыбке:

— Соловушка, касатик, — с наигранной радостью закряхтела старушка, — сколько лет, сколько зим!

— Ой ли? — заулыбался молодец. — По осени виделись.

— Да? Не припомнить так сразу-то, — кикимора вытерла капли дождя с морщинистого лица, одновременно пытаясь не упустить коня.

До чего же худющий! Если откормить да руку приложить — настоящий красавец будет. Масти вороной, только поблекла шкура. Жилистый — видать, что выносливый, и грива огненная. Не простая скотинка-то.

— Куда собралась? — Соловей сложил руки на груди, давая понять — мимо не пройдешь.

— Так… я это… — Беда не торопилась с правдой.

Сообразив, наконец, что прятаться больше не нужно, ломая ветки, я выбралась на тракт. Кикимора мигом сообразила, как ловко уйти от ответа:

— Гляжу, подельницу новую завел.

— Коли старая с моими денежками сбежала, что еще остается? — с укором заявил разбойник.

— Какими твоими? — выпучила глаза нечисть. — Свою долю взяла.

— Вот как? — в изящных руках молодца заиграл желтым светом зачарованный кинжал. — Свое взяла, значит?

— Соловушка, ты чего?! Ты чего, касатик?!

— Язык укорочу, чтобы не мела попусту, — серьезность его слов не вызывала сомнений.