Новая история Колобка, или Как я добегалась (СИ) - Ясная Яна - Страница 30

Господи, как я люблю, когда у меня есть такие удобные, весомые рычаги влияния! (И дети с отменным аппетитом).

— Какой дуть?

— Синий!

— Синие закончились!

— Желтый!

Ада предупредила вчера, что в больнице больше не останется, и если сегодня ее не отпустят домой (где без нее происходят удивительные события), она соберет вещи в котомку, и сбежит.

Сомневаться в Аделаиде Константиновне мне не приходилось: ежели их козье высочество пообещали сбежать — как пить дать, именно так и поступят. Поэтому мы готовились часам к двенадцати выдвигаться за нашей прекрасной принцессой, а пока развешивали по квартире шарики. Вчетвером: я надувала, а банда пристально следила, готовая наброситься, как только будет завязан последний узелок на ниточке. Потом они некоторое время бурно выясняли, чья сейчас очередь вешать и куда именно. Я в дискуссию не вмешивалась, отлично отдавая себе отчет, что мое дело маленькое: дуть, что сказано.

Шары по квартире распределялись причудливо.

Я усмехнулась. Антоша Цвирко считал, что я слишком уж меркантильна. И я была с ним согласна. Я люблю деньги. Я люблю свою жизнь, когда могу оплатить Адкино лечение и процедуры, не нервничая в ожидании очереди на бесплатную томографию, купить назначенные врачом лекарства, а потом легкомысленно надувать шарики с детьми к ее возвращению, потому что, несмотря на всё это, могу себе позволить сводить детей на обед в кафе.

Тот, кто говорит, что не в деньгах счастье, видимо, никогда не решал, за что заплатить: за килограмм фруктов для младших, или за лишнее занятие с репетитором для старшей.

Я улыбнулась, и под галдящее “Дай! Дай! Дай!” выпустила из рук очередной шарик, ярко-зеленый, с удовольствием понаблюдав, как его, вальяжный и плавный, поймали на лету и поволокли привязывать к стулу.

— Какой дуть?

В коробке оставались, преимущественно, красные и оранжевые: с дикцией у нас, слава богу, проблем не было, но вот буква “р” шайке пока что не давалась.

Ада похудела и побледнела за эту неделю. Может быть, мне так только казалось, но когда мы, накачанные медицинскими рекомендациями по самые уши, загрузились в Тигрик(а?), я беспокойно поглядывала на неё. И чуть не подавилась смехом, когда она сообразила, что Ада, с точно таким же выражением лица, поглядывает назад, на пристегнутых к детским креслам мелких.

— Всё нормально, — успокоила я бдительную нашу. И на ее вопросительный взгляд ответила: — Дома.

Она кивнула, и вроде бы, беспокоиться перестала, но и в машине, и в кафе, я то и дело ловила ее тревожные взгляды.

Определенно, оттянуть предстоящий разговор не получится.

Собственно, и не получилось. Он нагнал меня дома, на кухне, когда, уложив спать гоп-компанию, мы в четыре руки взялись за ужин.

— Лена, что говорит врач?

Я усмехнулась.

— Врач ничего не говорит, Ад. Анализы — хоть сейчас в космос. Просто их отец… — я замялась на мгновение, подбирая слова. Осознание до меня еще до самой не дошло окончательно. Картина мира перескладывалась со скрипом и ворчанием (ну на фига надо было трогать, все ж нормально было!). И вообще я чувствовала себя персонажем дешевого фантастического боевичка. Но глядя на растущее в глазах напротив беспокойство, все же выдала: — Он не совсем человек, Ад. Ну и мелкие, соответственно, не совсем люди.

Ада медленно опустила на стол нож, недочищенная картофелина легла в миску с очистками.

— Ч… что?

— Сходи в спальню, глянь на эту их “аллергию”, — посоветовала я ей, продолжая орудовать своим ножом с нарочитой невозмутимостью, и тщательно следя, чтобы кожура снималась тоненькой лентой.

Решение сказать Аде правду я приняла почти сразу же.

Адка своя, родная. Я в ней уверена. Во-первых, она заслужила. Во-вторых, она ведь будет спрашивать про диагноз, назначения… И что? Врать ей? Зная, что она не просто интересуется, что она переживает, всем сердцем?

Я лучше буду врать Мирославу, что выполняю его рекомендации.

Всё равно такого вранья мне не нагородить. Как и не скрыть нательную роспись от человека, живущего с детьми в одной квартире.

Я ждала ее, отчаянно волнуясь — хоть и не сомневалась в Адке.

Она вернулась из детской с видом презадумчивым. Опустилась на стул, глубокомысленно вперив взор в пространство, помолчала. И, наконец, отмерла:

— Лена, у меня только один вопрос.

Я подняла голову.

— Зачем нам столько картошки?

Я бессильно рассмеялась в фейспалм. От сердца отлегло. Господи, какое это счастье, когда рядом есть человек, которому можно просто и незамысловато доверять!

Мы махнули рукой на ужин, поставили чайник и разговаривали обо всём. Вообще, обо всём подряд.

Я поделилась беспокойством, что из-за вылезших “татуировок” мы не сможем приглашать Марию Егоровну в ближайшее время, а самой Аде пока поберечься бы — нагрузки типа “целый день с гиперактивными тройняшками в одиночку”, ей пока противопоказаны. Но Адка только отмахнулась — без паники, у меня всё под контролем, и категорически отказалась отвечать на уточняющие вопросы.

Потом мы обсуждали Азора, и каким-то образом перескочили на третьекурсников из ее университета. Которые, оказывается, с виду ничего, а при ближайшем рассмотрении — все какие-то сплошь незрелые! Хотя названивал там ей один, все беспокоился, как Ада себя чувствует, но… у него же тоннель в ухе! И татуировки! Тут Адка стушевалась, и, бросив на меня взгляд, сдала назад:

— Не, ну татуировки — еще ладно, но тоннель!

Потом Адка отправилась соблюдать врачебные рекомендации и беречь здоровье, а я осталась доводить до ума ужин. “Тихий час”закончился, но Адкин голос и звуки возни из комнаты намекнули, что мое вмешательство не требуется, и я успокоилась. Ровно до того момента, как на кухню выскочили голопузые Стас и Ярик, с жизнеутверждающим “Мама, посмотри!”.

Я глянула — и обомлела, не зная, за что хвататься в первую очередь, за сердце или за телефон: поверх синих линий энергетических каналов проявились такие же, только красные, зеленые и черные.

Господи, что же делать? Надо, наверное, звонить Мирославу?

Не знаю, куда дошла бы моя паника, если бы вслед за мальчишками на кухню не выплыла Ада. Довольная собой, точно кошка, она вела за руку такую же разноцветную и счастливую Ольгу Мирославну.

И ненавязчиво помахивала в воздухе пачкой разноцветных ручек.

У меня ослабли ноги, руки и отнялся язык.

И к счастью — потому что всё то, что рвалось в этот момент из меня наружу, приличная мать при детях всё равно не озвучит.

Что ж, проблему маскировки каналов смело можно было считать решенной!

Телефон зазвонил, когда мы с Адой почти скормили троице полдник.

Низкий голос Макса вибрацией отозвался в ухе:

— Лен, как там ваши дела?

— Всё хорошо, мой генерал! — бодро отрапортовала я. — Вопрос с няней улажу — и, если нужно, смогу выйти уже на выходных!

Макс хмыкнул:

— Да я, собственно, поэтому и звоню… Лечитесь спокойно, Лен. Аврал отменяется. “Азоринвест” отозвал претензию.

Я задумчиво осела на стул. Ада тщетно пыталась сообразить, кто сколько печенек съел, и вычислить, чья же эта, последняя, Мирославичи радостно галдели, каждый настаивал что “моя — нет моя — нет, мо-о-оя-а-а-а-а!” с переходом в ультразвук. Следующая реплика Макса с трудом пробилась сквозь этот бедлам:

— Так как там ваши дела?

Есть, есть безусловный резон в утверждении “Чтобы сделать человеку хорошо — сначала сделай ему плохо, а потом верни как было”. Работает!

Мирослав позвонил ближе к вечеру:

— Привет, — тепло прозвучало в трубке. — Я поднимусь?

— Привет, — растерялась я. — Поднимайся, конечно. Только дети уже спят…

— Как — спят? Еще же только девять вечера!

От этого искреннего изумления мне стало смешно:

— Мирослав Радомилович, а во сколько, по-вашему, ложаться спать дети?!

Невнятное бурчание в трубке стало мне ответом.