Письма мертвой королеве (СИ) - Старк Джерри - Страница 15

— Кто ж тебе запретит? — поддакнул трактирщик, именем или прозвищем которого Бальдр забыл поинтересоваться. Ну, стоит за стойкой и стоит себе. Главное, чтобы подливать успевал. — Вот и говорю, никто не в силах запретить что-то сыну самого Одина Всемогущего и Вездессущего! Так что за беда-то у тебя стряслась? Ну поведай хоть капельку, страсть ведь как любопытственно! Я твою хозяйку как-то видал издалека, на Торжище. Загляденье, а не хозяйка. Сам бы с такой стал, жаль, не даст…

Бальдр молча показал болтуну кулак. Подавальщик глянул на божественный кулак с уважением, но и не подумал прикусить язык:

— Неужто не угодила чем? Или загуляла? Так ты только намекни — с кем? Мы его быстренько отучим на чужих жен заглядываться!

— Да не в этом дело, — с трудом выговорил Бальдр. — Не в Нанне. Нанна, она что. Она славная. Просто она… она всего лишь Нанна. Не та. Не как другая. Она не понимает, а та бы все поняла.

— А-а, — уважительно затряс черными лохмами парень. — Другая. Тогда понятно. А зазноба как, сговорена уже за кого или мужняя жена, что к ней ни с какой стороны не подступиться?

— Она далеко, — Бальдр едва не выронил ставший неподъемно тяжелым кубок. — Нанна тут, а она далеко. За морями, за горами. За жизнью и за смертью. Там, где обрывается окоем… — он безнадежно махнул рукой. — Давай выпьем. За прекрасных дев, которые никогда не будут рядом с нами.

— Давай, — охотно согласился кабатчик. — И что, никак тебе не свидеться со своей милой?

— Никак, — всхлипнул Бальдр, которому внезапно стало очень жаль себя и своей незадавшейся молодой жизни.

— Совсем никак?

— Совсем-совсем никак. Да она и не захочет. На кой я ей сдался? У меня жена, у меня сын. На мне, — Бальдр очень схоже передразнил суровые отцовские интонации, — ответственность, жабу ее мать! Без моего вмешательства даже прыщи на заднице не вскакивают! А она… она ж ведь такая. Ни на кого не похожая. Единственная.

— А зовут-то ее как? — глаза парня за стойкой искрились лукавым любопытством. Бальдр уже встречал похожий взгляд, но спьяну никак не мог вспомнить, у кого.

— Хель, — твердо и отчетливо, как ему казалось, выговорил Бальдр, но трактирщик все равно переспросил:

— Как? Хельга? Это которая Хельга? Та, что валькирия? Или которая златошвея из Гаваней? Или Хельга — Лебединая Песнь из свиты Фригги? У той да, у той муженек на расправу скор и рука у него ой какая тяжелая…

— Хель, которая дочь Локи, — повторил Бальдр.

С именем своей недостижимой королевы на устах молодой ас грузно рухнул под стойку, по своей везучести умудрившись не приложиться головой как следует. Чернявый кабатчик аж высунулся из-за стойки, поглядеть на удивительное зрелище.

Убедившись, что поверженный хмелем сын Одина жив, но вставать не намерен, трактирщик махнул троллю с подносом, полным трехпинтовых кружек:

— Глыба, будь другом. Оттащи это тело наверх. Брось там где-нибудь, а то неровен час, затопчут по случайности, а мы потом отвечай.

Тролль проворчал что-то неразборчивое, но все же закинул обмякшего Бальдра через каменной твердости плечо и неспешно заковылял по узкой лестнице на второй этаж, где владелец трактира обустроил несколько комнат для останавливающихся на ночлег гостей.

Вообще-то у богов не бывает похмелья. Ну, то есть его не должно быть. Но Бальдра оно накрыло во всем своем мрачном великолепии — с трещащей головой, ощущением пустыни под языком и руками-ногами, совершенно не желавшими никуда двигаться. Перед глазами мелькало что-то выцветше-пестрое, под щекой ощущалось нечто шерстяное и колючее, и, как нерешительно утверждал разум, Бальдр валялся прямо на полу. На очень твердом и жестком полу, застеленном домотканым тонким ковриком.

Над головой у него бурно ссорились.

— Нет, ну как это прикажешь понимать? — возмущался звонкий девичий голосок. — Я возвращаюсь из дальних краев, надеясь встретить тут заботу, ласку и понимание, и что же я обнаруживаю? Два упившихся до состояния бревен тела, валяющихся в обнимку на полу!

Усилием воли Бальдру удалось частично одолеть похмелье. На освободившееся место немедля змеей вполз стыд и укоризненно зашуршал кольцами. Стало быть, никто иной, как сын Одина собственной персоной, валялся пьяным невесть где и в обществе невесть кого! Как теперь родне и друзьям в глаза смотреть, это же недостойно воина и доблестного мужа!

«Вот братцу Тору все прощается, — ехидно скрипнул внутренний голос. — Даже когда он во хмелю делается неумеренно буен и начинает кидаться Мьёльниром куда попало и в кого попало».

Бальдр с трудом поднял тяжелую и ноющую голову. Какая-то добрая душа заботливо поставила рядом с ним кувшин. Хотелось верить, что с холодной водой, а не с элем или тройной терновицей. Чуть подальше Бальдр разглядел стройные ножки в меховых опорках. Ножки были девичьими и возмущенно топтались на месте, словно исполняя фигуры сложного танца. Перед ножками негодующей девицы сидел давешний подавальщик и собутыльник из трактира «Рагнарёк», взлохмаченный и съежившийся. Надо полагать, именно в его компании Бальдр и провел ночь.

— Да ладно тебе, — страдальчески бормотал парень, раскачиваясь взад-вперед и держась за голову. — Подумаешь, выпили малость. У него горе, между прочим.

— Допустим, у него горе, а у тебя какая напасть? — не унималась девица. С трудом оторвавшись от созерцания ее ног, Бальдр перевел взгляд повыше. Увидел соблазнительную фигурку, темно-рыжие волосы… и хвост. Беличий хвост, длинный и пушистый, с белой кисточкой на конце. Высовывавшийся из-под желто-зеленого килта, обмотанного вокруг талии девицы и перехваченного широким поясом. Бальдр сморгнул, протер глаза… и сообразил. Ну конечно же. Если перед ним единственная на все Девять Миров законная обладательница беличьего хвоста, то виновник ее гнева, получается…

Ой. Неловко как-то вышло. Ему даже не пришло в голову, что владелец трактира может лично стоять за стойкой, обслуживая посетителей.

Бальдр зашевелился, порываясь незаметно уползти. Оборотни в людском обличье разом повернулись и в четыре глаза уставились на него. Бальдр сделал неловкую попытку укрыться за кувшином:

— Д-доброе утро, я уже ухожу, простите великодушно…

— Куда это ты собрался? — возмутилась хвостатая девица. — А завтрак? Я что, напрасно старалась?

— Он не хочет, а я съем, — подлизался чернявый. — Я голодный, межу прочим.

— Отстань. Ты всегда голоден, как волк, — огрызнулась девица.

— Так я и есть волк, — не стал отрицать Фенрир. — Поэтому меня надо много и вкусно кормить. Не то пойду и сожру солнце, закушу луной. Бальдр… ты ведь Бальдр, я вчера правильно расслышал? Ага. Бальдр, это Рататоск. Рататоск, это Бальдр. Его никто не любит, поэтому он в тоске и печали, — волкодлак с явственным усилием поднялся на ноги. Покачался туда-сюда, прежде чем обрел равновесие и целеустремленно направился к столу. Бальдру ничего не оставалось, как присоединиться.

Рататоск-белка, вестница богов, косилась на выпивох с нескрываемым презрением. И тарелки на стол метала с грохотом и звоном, как подобает разгневанной жене. Разноцветные бисерные браслеты на ее запястьях раздраженно звякали, серебряное монисто на шее негодующе посверкивало. В былые годы, как доводилось слышать Бальдру, белочка Рататоск водила нежную дружбу с Локи, но, столкнувшись с подросшим отпрыском бога обмана, решительно сделала выбор в пользу сына, а не отца. Может, ее интерес основывался на том, что они с Фенриром были перевертышами, носившими на плечах незримую звериную шкуру мехом внутрь. Когда им надоедало прикидываться людьми, они меняли облики, возвращаясь к своей истинной сущности диких зверей, волка и белки.

Любопытная Рататоск не умела долго сердиться.

— Так какое горе-горькое заливали? — осведомилась она. Фенрир оторвался от обгладываемой куриной ноги и наставительно поднял замасленный палец:

— О. Как ты вовремя. Ну-ка признавайся, как ты умудрился замутить с моей сестренкой?

«А ведь верно, — прежде это соображение как-то не посещало Бальдра, несмотря на всю свою очевидность. — Хель и Фенрир — родные брат и сестра. Единокровные и единоутробные. Дети одного отца от одной матери. И у Фенрира в точности такой же взгляд, как у Локи».