Стальная метель - Бахшиев Юсуп - Страница 46

— Что тут не понять… Но зачем всё-таки Александр прибирает под крыло детей богов?

— Узнаем, когда Ний достигнет цели. Уже скоро.

— Ты так говоришь…

— Да, дочь моя. Что поделать, такая вот нам досталась доля. Война. Мы слишком привыкли жить без войны, трудно отвыкать. И не хотелось бы, конечно, но придётся. Посмотри на город. Посмотри на близких. Скольких уж нет… Я понимаю, ты думала — победим Черномора и заживём.

— Ты ведь и сам так думал… тогда?

— Не совсем. Нас учили иначе. Что эта война — там, наверху — никогда не затихает, и нас в любой момент может зацепить. И надо просто вот тут, — он положил руку на сердце, — быть готовым в любой момент и к битве, и к смерти. Налей ещё…

Он отпил глоток и улыбнулся.

— Когда-то я об этом мечтал как о счастье и покое: сесть со взрослой дочерью и выпить с ней вина, разговаривая о её женихе… Ничто не сбывается в полноте своей. Ничто.

Они помолчали.

— Отец, — начала Ягмара неуверенно, — а вот то, что мама… Вальда… так поступила… Тебя это совсем не задело? Ты как-то совсем спокойно… отнёсся.

Акболат посмотрел на чашу в своих руках, на Ягмару, потом почему-то на потолок.

— Не знаю, — сказал он. — Вернее, сам не пойму. Наверное, когда я оставлял её, вас — я уже внутренне попрощался. В конце концов, я сам просил Гамлиэля об этом… не прямо, но он меня понял. И вот ещё что интересно: я посчитал, и получается, что жемчуга стали распадаться в те дни, когда я начал приходить в себя. Не тогда, когда Лютобог вморозил меня в лёд. И не тогда, когда Черномор испепелил. А именно тогда, когда у тебя всё получилось… Так что думай, дочка — кого ты оживила на самом деле?

— Ты меня пугаешь.

— Вовсе нет. Я вроде бы в своём теле, я помню всё, что со мною было… но вот эта способность видеть прошлое глазами других людей — такого у меня точно не было. И я даже никогда не слышал ни о чём подобном… И я точно знаю, что это не единственная моя способность — просто другими я ещё не умею пользоваться. Что-то подобное и с тобой творится, правильно?

— Ну… да. Но я понемногу начинаю разбираться. Наверное, перестала бояться.

— Знаешь что? А попробуй всё-таки погадать на находку. Ну, устали, ну, не спим… и не уснётся в такую ночь.

— Хорошо, — согласилась Ягмара. — Не получится сейчас — тогда завтра. Так, мне надо что-то…

Она огляделась. Легко встала, взяла первый попавшийся свиток, сняла шёлковый шнурок, которым тот был перевязан.

— Дай перстень. Любой. Из твоих старых.

Акболат снял с большого пальца железное кольцо.

— Железо не годится.

— Тогда возьми из шкатулки.

Ягмара открыла шкатулку с драгоценностями, поводила над ней ладонью, выбрала простое серебряное кольцо без печатки и камня. Оно было маленькое — разве что на мизинец. Полустёртая надпись едва угадывалась.

— Подержи в руках, согрей.

Акболат покрутил его в пальцах, потом сжал в ладонях.

— Это времён моего воспитания, — сказал он тихо. — Считалось, что по таким кольцам мы будем узнавать друг друга…

— Никого не встретил потом?

Он молча покачал головой.

Ягмара продела сквозь кольцо шнурок, взяла концы шнурка в обе руки, натянула, потом ослабила; кольцо закачалось свободно. Закрыв глаза, она тихонько запела без слов, стараясь, чтобы мелодия сначала текла через кольцо, от кольца к рукам — и уже после изливалась из губ. Так, с закрытыми глазами, она неторопливо закружилась по комнате, ни на что не натыкаясь. В какой-то момент в закрытых глазах возник сложный узор, напоминающий те, что жёлтые монахи в своих храмах выкладывают из песка. Одна из песчинок начала светиться — всё сильнее и сильнее. Ягмара поворачивалась, и поворачивался узор, и вот эта песчинка оказалась прямо перед ней. Открыв глаза, она свела и резко развела руки, и кольцо слетело с натянутого шнурка — и медленно поплыло по воздуху, сначала вверх, зависло, вниз, вниз, вниз… Коснувшись ковра, кольцо снова подлетело, коснулось одного из ящиков — и после этого скатилось вниз и легло. Ягмара подобрала его — казалось, что кольцо чуть подрагивает в руке, — и показала отцу на ящик:

— Здесь.

Он подошёл. Ягмара подала ему кольцо. Акболат взял, подумал, надел на мизинец. Действительно, подошло. Наклонился к ящику, вынул, поставил на пол, открыл. В ящике лежали свитки — и толстый кодекс в серебряном окладе.

— Да, наверное, эта…

Он с трудом вынул кодекс — в нём было, наверное, с пол-билту веса, присел. Раскрыл книгу, держа её на коленях. Страницы представляли собой почти белые дощечки, как будто бы вырезанные из верблюжьих лопаток… но нет, таких больших лопаток нет у верблюдов, а у кого тогда?.. очень тонкие, чуть прозрачные, прошитые по краям красной нитью и соединённые ремешками. Строки, как показалось Ягмаре, не выводили пером или кисточкой, а выжигали чем-то очень горячим. Буквы были смутно знакомыми, но язык оказался совершенно неизвестен ей…

Акболат перевернул несколько страниц, закрыл.

— Это она, — сказал он. — Спасибо, дочь.

Ягмара кивнула. Она поняла вдруг, что во время поисков её что-то очень беспокоило — далёкое и непонятное.

— Подожди, отец, — сказала она. — Мне нужно ещё посмотреть…

Она стянула с пальца бронзовый наперстень, продела шнурок, закрыла глаза… Мелодия полилась сразу, сильно, ей даже пришлось сдерживаться, чтобы не кричать. Узор просто ворвался под закрытые веки. Теперь он был огненный, тревожный, страшный. С одного края в узоре как будто зияла прогоревшая дыра, Ягмара сосредоточилась на этой дыре, развернулась так, чтобы она была впереди, шагнула, ещё шагнула… и вдруг поняла, что дыра далеко, не дойти и не доехать, а ещё через миг ей стало ясно, что это такое.

Она опустилась на ковёр.

— Что? — спросил отец.

— Плохо, — сказала Ягмара. — Всё плохо. Помнишь, что рассказывал Фриян про армию Сутеха?

— Конечно.

— Так вот… Эти корабли. Это не вместо обоза, и не плыть они собирались после ледохода… Там сотворили такое же волшебство с ветром, как и я, — только мужское. Очень сильное. И как мы ехали на санях под парусом… В общем, они поставили корабли на полозья и сейчас поднимаются по Инелею. Я думаю, они будут напротив волока дней через пять.

Прекрати эти муки, прошу тебя! Ты роешься во мне холодными руками, трогаешь мои глаза, уши, язык, селезёнку и оба сердца, а ведь я ещё жив, хоть и желаю умереть и уйти на Запад; но не дано мне, я весь в твоей беспощадной власти. Мои уста открыты Птахом; узы, которые замыкали мои уста, открыты Богом моего города. Приходит Тот, наделённый чарами. Он открывает узы Сэтха, замыкавшие мои уста. Атум дает мне мои руки, которые он охранял. Мои уста даны мне; мои уста раздвинуты Птахом его металлическим клинком, которым он раздвигает уста богов.

Я поместил моё имя в Пер-Ур. Я сделал так, что моё имя помнят в Пер-Ну в эту ночь счета лет исчисления месяцев. Я — Этот Обитатель, сидящий в восточной части неба. Каждому Богу, который придёт позади меня, я после скажу его имя.

Я обладаю своим сердцем-иб в доме сердец-иб. Я владею моим сердцем-хат в доме сердец-хат. Принадлежит мне сердце моё; оно довольно мною и тем, что я не ел хлеба, принадлежащего Осирису…

Мой побег из армии Александра прошёл успешно. Нас не преследовали. Сам царь был в это время в Египте, куда отправился, чтобы принести жертвы в храме Амона. По пути он задержался, чтобы раздавить укреплённый город Газу. Здесь он был дважды ранен и пришёл в такой гнев, что велел вырезать всех мужчин города, включая военачальника Бастоса. Однако, в отличие от Тира, в Газе ему удалось взять огромную добычу… Говорили, что в Египте его встретили радушно, как законного правителя и ниспровержца угнетателей-персов. Думаю, так и было — египтяне устали от бесконечных войн каждого против всех, им хотелось долгого и прочного мира, ибо только в мирное время вызревает сладкий виноград и растёт тучная пшеница с десятью колосками; стада белоснежных овец множатся, а не тают.