Полет нормальный (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 52

Привычная мне американская мечта, с домами метров… да хотя бы пятидесяти квадратных, начнётся после Второй Мировой, притом не сразу. Потихонечку площадь домов будет раздуваться… но это потом, сильно потом.

Пока так, с самодельными, выструганными в сарайчике на заднем дворе входными дверями и бегающими по пыльной дороге чумазыми ребятишками, в большинстве своём босыми по летнему времени. Да и после… иные до заморозков босиком гоняют, обуваются только в школу.

— Дома тридцать один — тридцать три, — вчитываюсь в записку, — это что, на два дома живёт! Осёл безграмотный! Да и я хорош, не поглядел сразу, не уточнил.

— Мать твою! — Вырвалось непроизвольно, резко остановившись. Меж двумя близко стоящими домами сделано что-то вроде шалаша. На окна положили доски^[139], а сверху кинули брезент… и похоже, под этим брезентом и живут люди.

Кусок брезента откинут, и видно, как перед куском зеркала бреется худой мужчина, осторожно водя бритвой. Рядом сидела девчушка лет двенадцати и напевала популярную песню из кинофильма.

— Поразительной красоты голос, не врали.

— Это наша Альма, мистер, — враждебно сказал подошедший паренёк лет четырнадцати-пятнадцати, низкорослый и худой, но настроенный очень решительно. В руках обрезок трубы, а вот и приятели подтягиваются, — и нам не нравится, когда непонятные типы пялятся на наших девочек. Проваливайте, мистер.

— Мистер, — отец девочки вышел из-под навеса с дешёвым револьвером в руках, — ваши люди уже были здесь, и я уже сказал им твёрдое «Нет». Пусть мы и бедны, но это не значит, что моя дочь будет работать в борделе. Будто я не знаю, что Майер Полански курирует проституток! Все эти сказки о хорошей работе для ребёнка рассказывайте где-нибудь ещё!

— Какой Полански! — Ситуация начала выходить из-под контроля, — какие бордели?! Ребёнка?!

— Будто вы не понимаете? — Мужчина закаменел лицом и взвёл курок.

— М-мать, — с треском отдираю усики и снимаю шляпу, — думал инкогнито проверить потенциальный талант для нашей киностудии, а тут…

— Ларсен! — Ахнул кто-то из мальчишек, — ну Эрик Ларсен же! Киностудия ещё…

Подростки загомонили, враждебность быстро пропала.

— … Полански, говоришь… ещё и угрожал? Так… — достав блокнот, пишу номер телефона, имя и несколько слов, — парни, вот вам мело… А чёрт, мелочи нет, держите двадцать баксов! И бегом звонить по этому телефону! Скажите Рэю, чтоб поднимал всех своих и через час максимум был здесь во всеоружии. Такси… да что угодно оплачу, ясно.

— Да, Мистер Ларсен, — вразнобой отозвались мальчишки, для которых началось Большое Приключение, — сдачу…

— Оставьте себе! Гонорар за опасность! — И уже тише, — С-суки, они уже и за детей взялись, мафиози эти… я им, скотам, устрою похохотать…

— Тяжёлый денёк, — лениво текли размышления, пока я отмокал в горячей воде. Домой попал сутки спустя, страшно вымотанным и пропотевшим, ванна оказалась очень кстати. — Сперва всю улицу на дыбы поднял, потом переезд семьи будущей звёздочки, прослушиванье.

— Награду за Полански, пожалуй, несколько непредусмотрительно было объявлять… но ведь притащили же! Понятно, что у сутенёра этого свои разборки, и конкуренты просто воспользовались удачным случаем. Но удачно, удачно… правда, теперь разборки с полицией… А, отпишу в фонд помощи полицейским тысяч тридцать! Прокатит, да ещё как прокатит! Может, меньше? А, нормально! Через Айсберга проведу, надо своему копу авторитет приподнять.

— Да уж, дороговато мне звёздочка будущая обошлась… но какая реклама! Мне, Альме, киностудии, Рэю с парнями. Окупится ли? Пять тысяч за мафиози, полиции тридцатку. Даже если и нет… теперь остаётся только раскручивать ситуацию дальше.

В столовой меня встретил насмешливый взгляд Олава.

— Ну что, Гарун аль Рашид, — будто говорил он, — наигрался?

.

Глава 31

— Ночь. На шахтах, фабриках, заводах, электростанциях, в метро и в домах граждане нашей страны полны ожиданием. Они уверены в том, что их непреклонная воля будет выполнена, что судьи услышали приговор народ и поджигатели, убийцы, диверсанты получат справедливую кару. Но они ждут конца судебного заседания, чтобы убедиться в неотвратимости пролетарского правосудия. Ждут момента, когда карающий меч Революции опустится на безвольно склонённые головы негодяев.

— На заводе «Красный Пролетарий» птицей облетела огромные цеха весть о приговоре. Люди прервали ночной обед и за пять минут собрались на митинг на свободной площадке у конторы мастера. Митинг открыл дежурный мастер Зябликов. Парторг электрического цеха Руднев взял слово для сообщения. Сотни людей слушали его, не дыша, пока не дождались долгожданной вести.

— Буквально несколько минут назад закончился суд, длившийся почти без перерыва долгих семь дней. Народная воля выполнена, гнездо саботажников, предателей, подлых убийц наконец-то разорено!

Пробегаю глазам несколько абзацев Правды, в общих чертах понятно, а продираться сквозь своеобразную стилистику официальной прессы СССР тридцатых годов тяжеловато. Язык понятен, пафос в сочетании с канцеляритом режет глаза. Да иное построение фраз, написание некоторых слов… инаковость выпирает в каждом абзаце.

— А насколько странным кажусь хроноаборигенам я, даже представить сложно. И страшно немного. Дальше…

Последнее слово подсудимого Савицкаса

Последним словом хочу воспользоваться не для защиты. Я хочу здесь сказать, что целиком, без всяких оговорок признаю обвинение, выдвинутое вчера прокурором. Мои тягчайшие преступления против народа, Родины и партии невозможно оправдать. Тяжело осознавать, что я, с ранних лет вступивший в революционное движение, и верно служивший партии и народу почти полтора десятилетия, стал в итоге врагом народа и сижу вот здесь, на скамье подсудимых.

— Я отдаю себе отсчёт, что это итог закономерен. Оступившись однажды, я допустил политическую ошибку и проявил упорство, пойдя по неверной дороге. По неизбежной логике судьбы, она и привела меня к закономерному финалу.

— Политическая ошибка, близорукость и нежелание признать свою неправоту, привела меня сюда, на скамью подсудимых. И скоро в моей жизни поставят жирную точку, а могила зарастёт сорной травой.

— В последнем слове я хочу предостеречь всех: не повторяйте моих ошибок! Если товарищи по партии говорят вам, что вы не правы, подумайте! Не отвергайте их помощь, постарайтесь разобраться в происходящем без лишней гордыни и дурного, мещанского чувства непогрешимости.

— На этой непогрешимости и сыграли агенты иностранных разведок, матёрые предатели и диверсанты. Они окутали меня заботой, заставили поверить в правильность моих суждений. Льстивые голоса вливали яд в мои уши, а потом вложили отравленный кинжал в руку.

— Итог вы знаете! Знаете и проклинаете меня, как убийцу верного сына партии, товарища Тухачевского. Проклинайте! Я и сам себя проклинаю! Ни в коем случае не оправдывая себя, хочу напомнить вам, что не будь этих матёрых врагов и предателей, проникнувших в партийные и хозяйственные органы, я не смог бы совершить столь чудовищное злодеяние.

— Советские чекисты нанесли тяжёлый удар гидре контрреволюции, одной из голов которой был я. Но мало рубить безжалостно головы чудовищу, надо ещё и прижигать их, чтобы не отросли новые, в удвоенном количестве. Никакой жалости к врагам!

— Однако, — вылетает невольно, — понятно, что стилистика ныне именно такая, но чтобы сам подсудимый призывал не испытывать никакой жалости?! Хотя понятно — жене и детям ссылка, а не лагерь, ещё что-нибудь в том же духе. Ладно, хватит политики. Но Тухачевский… не ожидал, вот уж чего не ожидал. Очень интересно могут пойти дела в Союзе после гибели такой Фигуры.

Листаю дальше, уже без особого интереса, мысли заняты Тухачевским.