Заземление (СИ) - Бородина Мария - Страница 32

— Разрешите уточнить, — говорит парень, — есть ли какая-нибудь альтернатива этому… этому мероприятию?

— Смотря, что ты подразумеваешь под альтернативой, — Нолли пытается улыбнуться накрашенными губами.

— Мой отец, — продолжает парень. — Мой отчим знает хороших психологов. Они согласны работать с моими… особенностями. Могу ли я отказаться от поездки в социализатор?

— Нет, не можешь, — Нолли усмехается, и Гандива ощущает скрытое превосходство, переполняющее её. — Нормальная социализация возможна только в живом обществе себе подобных.

— Но мне недавно был поставлен серьёзный диагноз, — нехотя продолжает длинноволосый. — Я сейчас получаю лечение.

— Не беспокойся об этом. Не ты один такой. Наши реаниматоры в курсе лечебной программы каждого. Мы снабжаем вас необходимыми медикаментами совершенно бесплатно. Всё за счёт государства!

— Но я не хочу ехать в этот гадюшник, — казавшийся робким и стеснительным юноша неожиданно выходит из себя и швыряет конспектор на стол. Волосы падают на его лицо, закрывая бордовые от прыщей щёки. — Силой потащите?!

— Правила одни для всех, — парирует Нолли. — Или ты особенный?

— Разрешите отметить, я не изгой, — возражает парень. — Меня полностью устраивает мой уровень социализации.

— Ответь, Нери 42, — продолжает Нолли наступление. — Ты особенный? Ты лучше, чем все остальные, что собрались в социализатор?!

Нери 42. Всё ясно. В памяти всплывает небольшое интервью с абсолютными лидерами учебного процесса и маленькая фотография в школьной Иммортельской газете. Длинноволосый парень с выделяющимися скулами и абсолютно чистой кожей. Что-то произошло с Нери 42 за этот короткий временной промежуток. А, может, Гандива просто плохо запомнил. Мама сразу отобрала у него газету, запретив читать о чужих успехах.

Только она ошибалась. Чужие успехи не заставляют Гандиву чувствовать себя ничтожеством. Ну почти. Её саму они ранят гораздо сильнее.

— Смотря, с какой стороны взглянуть, — самонадеянно тянет Нери.

— Что, интеллектуальные состязания разум затмили? — язвит Нолли. — Твою корону мы собьём в два счёта! Запомни, Нери! Да и все послушайте, пожалуйста. Вы все здесь — самые обычные пре-имаго! Особенных среди вас — два-три человека. И ты, Нери 42, в это число точно не входишь. Тут есть люди, которые достойны твоих регалий куда больше, чем ты!

Гандива замирает, встретив взгляд Нолли. Впрочем, хитрый прищур её накрашенных глаз с фиолетовыми линзами кажется таким неоднозначным, что он не понимает, сравнивает ли она его с другими или превозносит над общей массой.

— Вы хоть знаете, — продолжает Нолли, — сколько финансовых единиц вбухало в вашу социализацию правительство?! Социализатор — это очень дорогое удовольствие!

— Они платят за общий туалет, за культивацию плесени в душевых кабинах или за мультизлаковое варево на воде? — Нери, наконец, поднимает заплывшие глаза и дерзко ухмыляется начальнице смены.

— Ты, кажется, совсем стыд потерял! — рявкает Нолли.

— Ну, раз все собравшиеся здесь боятся спрашивать, кто-то же должен, — Нери пожимает плечами.

— Не хочешь извиниться, Нери 42? Тебе, всё-таки, очень долго придётся жить в этом коллективе!

— Нет, — Нери мотает головой. — Не хочу. Потому что я ни разу не назвал вас недостойной, уважаемая Нолли 147.

Гандива отворачивается, с сожалением думая о том, что Нери подписал себе смертный приговор. Удивительно, но при всей своей дерзости Нери 42 не выглядел неразумным, или не отдающим себе отчёта. Он прекрасно осознаёт, на что идёт и зачем. Должно быть, известие о поездке в социализатор сорвало ему тормоза. А значит, он тоже не подозревал до вчерашнего дня о своём исключительном положении в классе.

Тоже презумптор? Возможно. Хотя бы из-за отвращения, что вызывает его лоснящаяся кожа, отёчное лицо и прыщи.

— А теперь мы поговорим о том, что нужно будет взять с собой, — голос Нолли становится мягким. — И о том, какие вещи следует оставить дома.

6

Ледяная жижа пропитывает брюки, холодя кожу. Твёрдые камушки асфальта покалывают ягодицы и бёдра. Разводы грязи на голубой курточке, комья слякоти между пальцами… Мерзкая, отвратительная дрянь, капающая с кончиков волос на лицо и плечи…

— Вот теперь ты — грязнуля! — хохочут ребята, пиная его учебную сумку, как футбольный мяч.

Весенний проспект расцвечен куртками прохожих. Они несутся в никуда, не оборачиваясь. Никому нет дела до маленького избитого мальчика, сидящего в луже. А до его обидчиков — и подавно.

Гандива содрогается от шматков грязи, снарядами летящих в лицо. Крепко жмурится, чтобы не видеть ликующих обидчиков, но не плачет. Сжимает кулаки от боли и обиды, но не скулит, как подбитый пёс. Нужно просто подождать несколько минут. Они скоро закончат и уйдут. А чернота их помыслов непременно вернётся бумерангом. Мама так говорит. Мама всегда права…

Огромный булыжник ударяет в живот, и Гандива чувствует, как бёдра окутывает расползающееся тёплое пятно. Хорошо, что он сидит в луже, и ребята не видят его позора. Но краска всё равно заливает лицо, затуманивая взгляд.

Он хочет домой. В сухую и тёплую постель. Он всего лишь хочет надеть чистое бельё, завернуться в махровый халат и усесться с конспектором и электронной книгой биться над математикой. Он хочет блестяще решить все задания. Так, чтобы мама, проверив, улыбнулась и воскликнула: «Я всегда знала, что мой сын — прирождённый лидер!»

Сейчас он хочет этой дешёвой мишуры, потому что ему больно. Больно осознавать, что хорошие мальчики не сидят в грязных лужах. И в хороших мальчиков не бросаются землёй.

— Отпустите! — кричит он, срываясь. Ладони заслоняют лицо в попытке спрятать первые слёзы. — Прочь! Прочь!

Пронзительный крик застыл на губах. Глаза, распахнувшись, встретили темень. Едва заметные в лунном сиянии ободки точечных светильников закачались перед глазами.

Всего лишь ночной кошмар.

Гандива разжал кулаки. Лоскуты атласной простыни пропитались потом. Одышка сдавила грудь: казалось, что тот самый булыжник, что запустили в него десять с половиной лет назад, лежит точно напротив сердца.

Гандива перевернулся на бок, пытаясь унять сердцебиение. В такие моменты сложнее всего было доказать самому себе, что прошлое не вернётся. Хулиганы остались за завесой времени, социализатор — тоже. И дружба с Нери 42, которую они оба не смогли сохранить.

Он изменился, прогнувшись под время. Он — другой. Никто больше не посмеет замарать его честь и тело! А если захотят — гореть им от ярости и отчаяния! Он — чист. И телом, и помыслами.

Глаза, смеженные сном, снова распахнулись, уставившись во мрак. Кого он обманывает?

Хороших мальчиков не называют презумпторами.

Глава 5

Ночные странствия

1

— Бежишь от трибунала, Длань Покровителей? — голос, не узнать который было невозможно, мышью прокрался через завесу сумрака.

Миллиарды ледяных стрел вонзились в спину. Ужас сковал, не давая повернуться. Поток ночного ветра, несущий с собой крупинки измороси, наотмашь ударил по щеке. Кантана разжала руки, выпуская Нери из объятий. Привкус надвигающейся беды на языке стал слишком явным.

— Мама… — только и сумела выговорить она.

Ворона-полуночница пронзительно закаркала вдалеке, как вестник опасности. В танцующих клубах тумана, подсвеченных фонарём луны, нарисовалась знакомая тень.

— Кажется, закончился наш побег, — пробормотала Миа, пятясь к повозке.

Степенная фигура Анацеа выплыла из дымки колючего мрака. Оранжевое манто с меховой отделкой скрывало побледневшие от холода руки. Хлипкий зонт гнулся под порывами ветра над головой; спицы ритмично поскрипывали, размеряя время по секундам. Лицо Анацеа, как и обычно, сражало безмятежностью: казалось, что ледяные черты высечены из камня. Лишь искры в глубине зрачков выдавали отчаяние и решимость.

— Дочь моя, — выговорила она монотонно, — так вот ты где!