Заземление (СИ) - Бородина Мария - Страница 31

— Читай же дальше.

Чёрный рой ровных печатных букв бьёт по глазам. Строчки пляшут и разъезжаются. Белый пластик буклета кажется неимоверно ярким. Каждое слово — как клеймо в подсознании.

— Уважаемые Мария 1448 и Лариэт 12. Уведомляем вас, что, согласно исследованию, проведённому в рамках программы социализации пре-имаго… — слова застывают на губах. — Я ничего не понимаю.

— Это я виновата, — мама вытирает глаза.

— Ваш сын Гандива 2 является презумптором в коллективе своего класса? — вопросительно произносит Гандива. — Звучит гордо.

— Если бы, — вздыхает мама. — Это означает, что все в классе тебя… не принимают!

— Но как?

Просто не укладывается в голове. К его словам прислушивается весь класс! Ему улыбаются при встрече. Никто в этой школе и пальцем его не тронул! А дело, оказывается, вон как обстоит. Они прячут камни за пазухой. Все до единого! Презумптор. Презумптор…

— Я, должно быть, неверно воспитала тебя, — всхлипывает мать.

— Ты не виновата, — твёрдо говорит Гандива, складывая буклет пополам. — Я поеду в социализатор, если это необходимо. Только не плачь. Я уверен, что там не так плохо, как думают все.

— Я обязательно поговорю с психологами смены, — мама улыбается сквозь слёзы. — Они обязаны знать, что к ним едет исключительнейший пре-имаго! Тот, что на голову выше остальных!

— Мама, — Гандива бьёт кулаком по столу. — Зачем мне доказывать кому-то своё превосходство?! Я ведь не…

— Да, ты и не должен. Потому что это очевидно!

— Мам, хватит!

Гандива знает, что слова матери очень далеки от истины. Он, конечно, старается и делает всё, что от него зависит, дабы дотянуться до заветной планки, задранной матерью на неимоверную высоту. Но ему всегда не хватает двух-трёх сантиметров. Даже в прыжке. Гандива догадывается, что эти жалкие и никому не нужные сантиметры разочаровывают маму. Он понял, что не оправдал высоких материнских надежд ещё в пятилетнем возрасте, когда не смог решить тремя дифференциальными методами детскую задачку про свинку и поросят.

Гандива знает, что ему никогда не дотянуться до матери.

А его мать — Мария 1448 — в своё время была лучшей студенткой факультета пространственных трансформаций. Триумфальный путь абсолюта ей помешала продолжить капсульная катастрофа, после которой беднягу пришлось собирать по частям. В университет она так и не вернулась — запретили по состоянию здоровья. И мама даже сумела с этим смириться. Вот только когда у неё, благодаря дорогущему методу экстракорпоральной гестации, появился сын, она принялась воплощать разрушенные мечты в нём.

Поэтому Гандива лучше других понимает, как мама страдает, не находя в нём собственного безупречного отражения.

Он, конечно, мог бы позволить себе быть самим собой. Он мог бы не тянуться к звёздам и хватать заслуженные восьмидесятки с хвостиком. Мог бы, если бы не любил мать. Жить по возможностям, не напрягаясь, означает причинять ей боль. И Гандива прыгал, как дрессированная собака, с первого этапа. С первых учебных дней.

— Завтра — организационный сбор, — мама снова улыбается и пытается выглядеть бодрой. Но Гандива понимает, как мучает её произошедшее. — Оденешь новый костюм.

— Но он белый! — возражает Гандива.

— Белый — цвет истинного лидера. Пусть эти ребята знают, кто и чего стоит.

— Мне не нужно самоутверждаться за счёт других, мама! Когда ты уже поймёшь это!

— Конечно, не нужно, — мама улыбается, словно издеваясь. — Они сразу увидят, что мой сын лучший.

Гандива отводит взор, пытаясь скрыть смятение. Меньше всего на свете он хочет выделываться дешёвыми способами. Особенно среди пре-имаго, испытывающих трудности с общением. Ещё меньше он хочет гиперопеки. Только объяснить это всё матери, не расстроив её, он не может. Если он удосужится открыть рот сейчас — всё закончится рыданиями. Как и в прошлый раз.

— Лучший, лучший, — выдавливает Гандива через силу.

На лице мамы, подобно весеннему цветку, распускается удовлетворённая улыбка. Только она не согревает. Это — как кайф от очередной дозы запрещённого вещества. И Гандива ненавидит себя за то, что сам дал маме очередную порцию.

5

27 июня 2340 г

— Вы вправе не рассказывать другим особям о своих проблемах, — улыбается в зал начальница смены. Всё, что Гандива знает о ней от матери — «её зовут Нолли» и «она тебя не бросит». — Но обязаны посещать ежедневные психологические тренинги и мотивационные занятия.

— Скукота, — зевает кто-то из присутствующих.

Волна сдержанных смешков катится по помещению, звенит стёклами панорамных окон, за которыми цветёт пышной россыпью точек висячий сад. Упрёк искажает лицо начальницы смены, размалёванное невероятным количеством косметики. Гандива отслеживает гримасу и понимает: с Нолли лучше не связываться.

— Для кого-то — скукота, может быть, — сосредоточенно проговаривает Нолли. — Но достойные пре-имаго оценят то, что мы будем для них делать. Я обещаю, что под моим крылом вы быстро станете достойными членами общества. Двести двадцать пять учащихся первого этапа уже оценили наше усердие и ныне не испытывают проблем.

Острый локоток спесиво толкает Гандиву в бок. Отвращение проходит по коже скользкой волной. Почему-то вспоминается самый страшный сон. Тот, что за семь лет стал привычным, но не утратил яркости. Он снился Гандиве накануне. Снова.

— Передвиньтесь, пожалуйста, подальше, — выдавливает Гандива с брезгливостью.

Два серых глаза насмешливо смотрят на Гандиву из-под задорной девической чёлки. Только шутить их обладательница, кажется, не собирается.

— Парни должны идти на уступки, — пискнула она.

— Я первый занял это место, — Гандива чувствует, как щёки заливает жар. — Так что, и выводы напрашиваются закономерные. Поступите по справедливости, юная госпожа.

— Непробиваемый! — возмущается девчонка. — Ну и ладно. Всё равно от тебя воняет!

Воняет?!

Вы это слышали вообще?!

Щипки отвращения возвращаются и катятся потоком лавы от затылка до пят. На этот раз они причиняют настоящую боль. Бесшумно, чтобы не привлекать внимание, Гандива втягивает воздух, нагретый чужим дыханием. Никакой вони. Разве что, свежий аромат одеколона «Цветок зимы» — тонкая хрустальная нота в меловой пустоте.

— На время пребывания в социализаторе с вас будут сняты все моратории, — продолжает Нолли. — Кроме моратория на употребление запрещённых веществ и жизненно важных мораториев. Ну и перемещение ваше, конечно, тоже будет отслеживаться. Тут без вариантов, увы.

— Но зачем это нужно? — не выдерживает кто-то сзади.

— Поясню, — Нолли разводит руками. — Психологи полагают, что многим пре-имаго именно моратории мешают найти правильный контакт со сверстниками. Мы не понесём от этого никакого убытка, поверьте. На закрытой территории что-то нарушить очень сложно. Придётся постараться.

Слова Нолли кажутся Гандиве абсурдом, но он прекрасно понимает, что не в том статусе, чтобы спорить с ней.

За окном на миг зависает воздушная капсула. Вокруг неё тает сизый дымок. Ветви плодовых деревьев колышутся от поднятых потоков воздуха. Свежая листва кажется позолоченной в лучах летнего солнца.

— Есть вопросы? — кричит Нолли сурово.

У Гандивы, конечно, их накопилось немало. Но публичное место, полное наблюдателей, не располагает к ведению великосветских бесед. Он решает подойти к Нолли после собрания и спросить начистоту: не боится ли она, что его ровесники начнут вести себя непотребно, почувствовав безнаказанность. Не скажется ли его пребывание в социализаторе на дальнейшей судьбе и карьере? И самое главное: каково гигиеническое состояние мест общего пользования.

— Есть, — прерывает его раздумья нетвёрдый голос.

— Я слушаю внимательно.

С заднего ряда поднимается, сутуля плечи, высокий парень с длинными волосами. Несмотря на то, что его шевелюра выглядит очень ухоженно и даже холёно, пухлые щёки кажутся сальными из-за россыпи прыщей. Небольшие глазки сердито выглядывают из-под отёчных век. Кажется, что он всю ночь накануне ел пересоленные суррогаты и запивал их литрами воды. Но его лицо, тем не менее, кажется знакомым. До боли.