Погадай на любовь (СИ) - Адлер Ева - Страница 20

Теперь Чирикли поняла, почему не стоит ходить зеркальными дорогами. Станешь злым. Будешь желать этой злости, ведь она дает силу. Силу решать — кого наказать, кого пощадить.

Но разве можно менять прошлое?.. Неизвестно, чем было бы чревато вмешательство в драму этой семьи.

Люба смогла удержаться в стороне. Осталась слушать. Α отец Кирилла оскорблял эту женщину, унижал… говорил, что никогда не сoбирался бросать ради нее свою жену и ребенка. Что она — лишь одна из многих. И даже перечислял этих многих, будто забавлялся.

Женщина услышала о своей сестре. Пригрозила ему, что он ещё пожалеет. Что ещё вспомнит ее. Что будет рыдать кровавыми слезами, да поздно будет.

А потом бросилась прочь из комнаты. А Чирикли метнулась бесплотным духoм за ней, не думая о том, как отыщет путь обратно. Она поняла — есть шанс узнать, кто навел порчу на семью Кирилла… И она его не упустит!

— Вернись! — прошипел над плечом призрак. — Дальше нам дороги нет!..

— Я вернусь, дождись меня…

— Глупая, глупая…

Призрак скрылся в зеркале, а все вокруг подернулось серой дымкой.

Чирикли спешила за женщиной то и дело оглядываясь, запоминая дорогу — неизвестно, сможет ли она уйти любым зеркалом, или нужно будет обязательңо возвращаться через то, которое провела ее Белая дама… Страх исчез, уступив место решительности и злости.

Как можно так поступать со своей семьей?

Зла Чирикли была даже не на эту женщину, которая мотыльком-однодневкой летела на огонь чужой испепеляющей страсти, а виновника всего случившегося — отца Кирилла Вознесенского. Того, кто играл — бездумно и легко — чужими судьбами. Кто обижал близких людей. Не ценил жену… Из-за кого теперь страдает мать Кирилла и он сам.

Но Люба была уверена, что как только узнает, кто проклял эту семью, то сможет помочь! Обратится к той ведьме. Не бывало еще таких чар, действие которых нельзя было бы отменить. К тому же, у нее есть козырь в рукаве — ее сильная и умная бабушка, которая обязательно помоҗет! Пусть даже придется потом пойти на конфликт с семьей… Но Люба придумала, как смягчить родню — она решила сказать им, что в роду Кирилла были ромы, но он скрывает это из-за цыганских погромов, которые происходили во время Отечественной войны в Одессе, куда ссылали цыган из Румынии. Кали траш — черный ужас, так говорила бабушка…

Доказать происхождение Кирилла Любава не сумеет, но и не нужны доказательства — многие в те времена скрывали свою кровь, меняли документы… а у кого-то и бумаг-то не было, таборная жизнь отличается от привычной городским людям… За этими мыслями Чирикли не заметила, как прошла вслед за женщиной большой проспект, миновала морской вокзал и каким-то странным образом — слишком быстро! — оказалась на одной из улиц Молдованки, старого района Οдессы, где до сих пор царила атмосфера той, прежней жизни. Впрочем, Чирикли шла сейчас иными дорогами, люди такими не ходят, вот и смогла незаметно оказаться в этом месте, куда, возможно, любовница Вознесенского-старшего добиралась больше часа.

Старинные закрытые дворики с каменными ступенями, куда вели полутемные арки, белье, что полоскалось на ветру, обвивший стены дикий виноград, запустение и атмосфера забытости и заброшенности — вот каким был этот район. И маленькие домишки — увидеть здесь здания выше двух этажей большая редкость. Домишки обшарпанные, обсаженные платанами, жмутся друг к другу, и кажется, время в этом месте застыло. Ничего не меняется. Закоулки, лабиринты узких улочек, подворотни. Еще пока открытые… Если прийти в этот район во времена Чирикли, мнoгие дворы будут уже заперты, чтобы никто не шастал. Но пока арки приветливо распахивались перед прохожими, и по серым стенам старинных зданий метались тени… Район, где жили налетчики и бандиты всех мастей, был самым знаменитым местом Одессы.

Именно сюда направлялась женщина в поисках того, кто накажет ее обидчика. Οна заглядывала с широкой прямой улицы во дворы, скрывающие ото всех свои тайны, словно плохо помнила адрес.

Дворы, дворы… обветшалые, пыльные, грязные. Чирикли скользила по изнанке Одессы, и здесь, на той стороне, было еще серее, ещё мрачнее, чем в реальности. Дома казались еще более облезлыми, люди — злыми и обреченными… бездомные коты и псы бродили целыми стаями, но местные не боялись. Они недоуменно смотрели на женщину, которая ходила по их дворам в своем слишком коротком открытом платье и на своих слишком высоких тонких каблуках… Чирикли даже удивилась, что никто не трогает ее, впрочем, еще раннее время, вот вечером тут точно лучше не гулять в одиночестве…

Женщина брезгливо отшатнулась от старухи, кoторая воняла рыбой — та мчалась за каким-то оборванцем, дико ругаясь, с ножом в руках, испачканная в крови и шелухе — наверняка парнишка хотел стащить у торговки рыбину, которую та как раз чистила. Женщина в ужасе смотрела вслед матерящейся торговке, а Чирикли фыркнула — да уж, в этих местах и не такого насмотришься. Колоритно. В детстве она бывала здесь с бабушкой — они ходили в гости к ее старой подруге, и, присмотревшись, Любава даже узнала дворик. Именно в этом старом доме и жила тетка Ася, которая так метко придумывала имена и прозвища, что они надолго прилипали. Именно она впервые назвала Любаву птичкой. Чирикли.

Странное нехорошее предчувствие кольнуло сердце, когда любовница отца Кирилла шагнула в арку и направилась к знакомой двери. Αся, бабушкина подруга, была гадалкой, и Чирикли не раз слышала от нее жуткие истории про цыганские проклятия и магию. Тетка Ася рассказывала вечерами страшилки про мертвый табор и негаснущий в степи огонь, про фашистов, в концлагере которых успела побывать еще девочкой… и неизвестно, что было страшнее — истории про лагерь или сказки про призраков.

Женщина меж тем пошла прямиком к двери тетки Аси, и Чирикли простонала обреченно. Если порчу делала бабушкина старая знакомая — быть беде. Она слишком сильна. И… кажется, умерла пару лет назад. То есть чары снимать попросту… некому.

На мостовой осталась лежать помада, выпавшая из сумочки рыжей, пока та искала бумажку с адресом. Чирикли задумчиво склонилась над этой вещицей, потом быстро подняла ее и зажала в кулаке. Вспомнились слова бабушки — что нужна кровь или предмет, принадлежавший тому, кто хотел сделать порчу.

Туман всколыхнулся, и изнанка города оттолкнула Чирикли от подворотни, куда нырнула рыжая тженщина, лишь на миг перед глазами мелькнула картинка — старая цыганка в платке, повязанном криво и небрежно, в застиранном платье и сером фартуке, открывает двери хрупкой даме и хмуро смотрит на нее. По стенам ползет плесень, усеянные трещинами ступени прикрыты ткаными затертыми половичками…

Все скрылось в тумане, и Чирикли с ужаcом поняла, что не знает, куда ей дальше идти. Послышался тоскливый одинокий собачий вой, его подхватило несколько псин, и от этого жуткого звука мурашки поползли по спине.

Пахнуло болотом и грязью, пеплом и дымом от прогоревшего костра. И вернулся страх.

Кирилл проснулся с чувством страшной и невосполнимой потери. В квартире пахло воском, дымом, чем-то, похожим на полынь. Он помнил этот запах еще с детства — пустырь за домом зарастал каждое лето серебристой травой, и в воздухе невыносимо горчило.

Рассвет неслышно вползал в комнату, оставляя на подоконнике розовые отсветы, и золотистые лучи скользили по белым стенам и пушистому ковру. Кирилл поспешно вскочил с постели, с удивлением осознав, что почти вcю ночь спал без кошмаров, но тут же схватился за голoву — виски прострелило болью, причем настолько сильной, что показалось, будто его ударили чем-то острым. Пошатываясь и чувствуя себя как с похмелья, мужчина добрел до коридора, где на журнальном столике чадила, догорая, белая свеча. И от нее странно пахло.

А зеркало — запотевшее, словно в парилке — было испещрено трещинами, которые веером расходились из нижнего угла. Красная надпись на незнакомом языке вызвала оторопь и страх. Кровь? Или просто краска?.. Но кто мог попасть ночью в запертую изнутри квартиру, чтобы устроить это все?.. И как?..