Королева Златого Леса (СИ) - Либрем Альма - Страница 24

— Скажи-ка, — прошептала она, ступая ближе, — почему ты не хочешь прекратить всё это?

Её лик раскололся на мелкие осколки. Каена стояла в каждом углу, словно в покоях Вечного оказалось слишком много зеркал. Она отражалась в каждом, прежде невидимом, такая реальная. Она улыбалась, одинаково соблазнительно.

— Может быть, — голос звучал хором, из каждого угла, и Рэн обернулся вокруг своей оси, будто бы пытаясь оценить, сколько раз она вообще повторила себя саму в идеальной эльфийской тени, — может быть, тебя устроит одна из них?

— Нет, — сухо ответил Рэн. — И я предлагаю прекратить всё это безумие, Ваше Величество, пока не стало слишком поздно.

— К Величеству в тебе взывает другой голос, — покачала головой женщина — этот жест повторяло каждое из её отражений. Какое из них было настоящей Каеной? Какое — просто уловкой? Он смутно представлял себе, как их отличать. Возможно. А возможно, знал лучше всех в этом мире.

— К Величеству голос всегда одинаковый, — возразил Роларэн. — Вам пора.

— Мне? Пора? Неужели ты не хочешь поговорить? Как раньше?

Она ступила вперёд — они все одновременно сделали один шаг к нему, смыкаясь невообразимым кольцом. Сжали руки — переплели невидимые, неосязаемые пальцы.

— Как раньше уже никогда не будет, — ответил мужчина. — И ты прекрасно это знаешь.

— Разве что-то изменилось?

— Ты, — покачал головой он. — Ты изменилась.

— Я такая же. Почему? — она коснулась — почти, — его плеча. Но руку протянула каждая из теней, каждая из теней одёрнула, и Рэн вновь осмотрел всех их. Каждая сжимала в руке по одной свече, у каждой огонёк рвался вверх, в пустоту. Было трудно себе представить, сколько бы жара он ощущал — сколько ощущает сейчас. Каждое пламя касалось её коже. Каждая капелька воска падала на алебастр. Каждый ожог заживал в один миг.

— Ты убила мою дочь, — покачал головой Роларэн. — Этого достаточно. И всегда будет достаточно для того, чтобы отвечать тебе отказом.

— Твоя дочь жива.

— Моя дочь мертва, — грустно вздохнул он. — И ты прекрасно об этом знаешь. Ты уничтожила её. Ты превратила её в пепел. Так, как превращала в пепел каждое Златое Дерево. Так, как сожгла своё собственное.

— Я её не убивала. Я принесла её в жертву, — выдохнула Каена. — И от того она стала только живее. Разве ты не видишь?

— Кого ты спрашиваешь? Мужчину, который должен бояться твоей тени?

— Мужчину, который меня любит, — возразила она. — Мужчину, который всегда видел во мне что-то большее, чем остальные.

— Мужчину, который видел в тебе что-то большее, чем ты есть, — выдохнул он. — Уходи, Каена. Уходи, пока не поздно.

— А она? В ней ты видишь? В этой подделке? — она закусила губу. — Видишь в её карих глазах свою супругу? Видишь отражение в имени? Теперь, когда она в моих руках, когда мне достаточно только приказать, и её прах развеют по ветру, равно как развеяли когда-то прах дерева… И её, и моего, и твоей любимой супруги. И твоей дочери. Яркий, яркий пепел… — она содрогнулась. — Рэн. Это было моё любимое дерево, Рэн. Её дерево. Такое красивое. Такое живое. Такое… не мёртвое, — она покачала головой. — И такое каменное. Ты не позволил сгореть ему до конца. Не позволил ведь, правда, Рэн?

— Убирайся, — устало выдохнул он. — Ты хотела, чтобы с тобою говорил тот, кто видит больше, чем чудовище. Я вижу, — Роларэн сжал зубы. И без того худое лицо теперь превратилось в маску, бледную и уставшую, и его изумрудные глаза полыхали опасным пламенем. — Убирайся отсюда, Каена, пока ещё не стало слишком поздно. Иначе я вышвырну тебя отсюда. Сам. Своими же руками. Или ты думаешь, что тот, кто не видит в тебе чудище, способен тебя бояться?

Каена широко улыбнулась. Почти по-детски, лишь бы только черты лица не искажали бесконечные убийства. Рука у неё задрожала, и пламя свечи взметнулось к прядям медных волос.

— Чтобы меня выгнать, — прошептала она, — тебе придётся понять, кто из всех них — я, — губы шевелились одновременно, и гул распространялся по всей комнате. Королеве хотелось сделать шаг вперёд, хотелось впиться в его губы последним поцелуем, но это было бы не то. Тогда он с лёгкостью разгадал бы её загадку и не позволил бы больше загадать что-нибудь в этом роде. А она — нет, она была совсем не согласна с таким вариантом действий. Она хотела получить своё.

Она получит.

Роларэн рассмеялся. Дико, будто бы сумасшедший, и глаза его при свете свечи полыхали точно так же. Магия окружила ореолом, и он, казалось, разрушал скопившиеся вокруг туманы. Ещё мгновение — и прорвётся сквозь линию подделок королевы и выпадет в окно. Туда, где его тоже ждёт одна только женщина.

— Ты думаешь, я не могу найти тебя среди дыма? — прошептал Роларэн. — Думаешь, я не могу определить, кто ты из всех этих теней?

Он шагнул вперёд — и сжал руку из плоти и крови. Не ошибся. Не промахнулся. Вырвал из её пальцев свечу — и она воском стекла к его ногам. Словно вода. Словно ладони Рэна были такими горячими, что могли расплавить всё, что угодно.

Каена знала: они могли превратить в лаву её собственное каменное сердце. Но он не хотел. Он всегда отступал, когда она пыталась подойти ближе. Он всегда перерезал линию, когда она пыталась собрать её по кусочкам.

— Вон, — прошептал мужчина. — Вон из моих покоев, Ваше Величество. И, надеюсь, вы не ждёте, что завтра я буду вытаскивать покойника из ваших палат.

— У меня на это, — прошипела она, — есть моя новая придворная дама.

И, вырвав руку из его цепких пальцев, Каена гордо удалилась прочь.

Рэн дождался, пока за нею закроется дверь — и только тогда рухнул на колени. С его губ самовольно сорвался смех. Он думал — как раз пришло время рыдать, но сил на это не было. У него впереди и позади две бесконечные полувечности, и первую из них он предпочитал не вспоминать.

Королева оставила по себе тонкий шлейф аромата, этот дикий, полубезумный запах крови. Роларэн вдыхал его, будто бы тот яд; он открыл окно, но не помогало. Он чувствовал, как окутывает его чужая смерть. Чувствовал, как впивается пальцами в сердце и отчаянно пытается его вырвать.

Можно было и вправду выпрыгнуть в окно. Но он знал, что против Вечности не помогут травмы. А против Каены не поможет смерть.

Если бы он мог решиться…

Если бы он мог собрать лучшее из двух своих лик воедино — может быть, тогда… но пока что это казалось недоступным. Пока что он мог только выдыхать ночной воздух с привкусом крови на губах и чувствовать, как всё медленнее и медленнее бьётся уставшее, измученное сердце.

Год 120 правления Каены Первой

Ученики смотрели на него с тем же смешением злобы и предельной преданности. Мастеру было смешно; ещё несколько недель Громадина Тони многое отдал бы за то, чтобы узнать, какого цвета у его учителя кровь. А сейчас, закаляя собственное сердце его короткими, но меткими уроками, вдруг стал понимать, что здесь ему желали только добра. Возможно, добра странного, очень своеобразного и дикого, но — добра.

Мастер не мог похвалиться такими чувствами в собственной душе. Ему, на деле, было абсолютно всё равно, насколько успешным окажется путь его учеников. Но он знал, что боль и ненависть выкует из них воинов скорее, чем улыбки и сладкие речи. Даже быстрее, чем сделает это меч Миро. Предательство — та ещё наука, но сила, чужое влияние и мощь, сосредоточенная в одних руках, не могла заставить их остановиться. Она подталкивала, подстёгивала, заставляла действовать и двигаться вперёд. Именно потому Мастер был незаменим. Именно потому в тот миг, когда он переступил порог Академии, всё так изменилось — из холодных стен этого места пропала жалость, а вместе с нею остатки доброты, на которую ученики ещё были способны.

Они разбились на пары. По наитию. По привычке. Мастер никогда не разбивал своих на двойки, тройки, даже на десятки. Это было скучно. Все скопом, одновременно, без капли благородства.

— Почему вы стоите по двое? — спросил он без оттенка раздражения или осуждения в голосе, просто констатируя немного недовольно этот факт.