Королева Златого Леса (СИ) - Либрем Альма - Страница 23

И всё же, перед глазами застыло такое холодное, такое отчужденное лицо. Где он видел Мастера до того, как тот прибыл к нему, преподаватель? Где он вообще бывал прежде? Кто он такой?

Почему не называет своего имени?

Можно было поверить в историю таинственного незнакомца с печатями грусти на сердце — вот только Фирхан был готов поклясться, что в прошлый раз, когда он снимал свой капюшон, шрамы были расположены иначе.

Они говорили ему о чём-то. Они — и серый, едва-едва заметный след на шее, словно там когда-то кто-то сделал ритуальную надпись.

Год 117 правления Каены Первой

Рэн тяжело вздохнул. Казалось, над ним сгустилось настоящее облако тьмы. Туманы, прорывающиеся через окно, были практически осязаемыми, и он чувствовал, как тяжёлая ножа ложится на грудь. Глаза мужчина так и не закрыл, но даже эльфу было трудно увидеть что-то сквозь столь густой мрак. И даже магия не могла бы его прорезать.

Он улыбнулся сам себе. В Туманах было ещё хуже, и он помнил, как легко там умирали Вечные. Они останавливались на один миг и задыхались, чувствовали, как изо всех сторон надвигались бесконечные тучи. Они вдыхали ядовитый дым и превращались в замёрзшие глыбы. Туманы терзали их изнутри; Твари не приближались к Вечным, потому что лёд их не беспокоил. И холод. Они не трогали то, что уже было мертво. Они не были падальщиками.

Они, в конце концов, оставались самым благородным, что только было в Златом Лесу.

Иногда Роларэну казалось, что Твари Туманные — это их нерождённые дети. Это их грехи, сошедшие с мыслей, их маленькие эльфы и их потерянная вечность. Это те, кому не дали вернуться в этот мир собственные родители. Так погибали вечные. Так выжил он.

Его дочь родилась больна, как и многие Вечные в те времена. Как и многие не сложившиеся Вечные; родительская кровь в них сражалась, толкалась, пыталась вырваться на свободу, но не могла — и прорывалась болью и болезнями. Но обычно их оставляли. Умирать. Роларэн не смог. Роларэн был готов на всё, что угодно, лишь бы его маленькая девочка выздоровела. Сколько бы для этого ни пришлось потратить.

Его жена считала иначе.

Но он не боялся Тварей. Они приходили к нему, они ластились и тёрлись громадными головами о его ноги, они урчали, будто бы обыкновенные котята. А Равенна до этой поры подставляла пушистый живот и мяукала, когда он отказывался почесать её за ухом. И до сих пор не избавилась от привычки, когда он ночевал во дворце, лапой открывать дверь и залезать под одеяло. Или ложиться поверх и огромную тяжеленую голову опускать ему на грудь. Может быть, он тоже кого-то потерял? Но нет. Среди всех его знакомых не было никого, кто мог бы урчать и довольствоваться короткими касаниями к длинной мягкой шерсти.

Тяжёлое рычание доносилось с улицы. Рэн не прислушивался. Твари не могли ступить на полыхающий и днём и ночью Пылающий Путь, если, конечно, его гипотеза не была верной. Но сколько дорог ведут в столицу, дорог, окутанных мраком, болью и ужасом…

Когда-то давно Твари Туманные боялись подходить сюда. Сначала они ограничивались только редкими путниками в ночи, нападали на них в глубинах Златого Леса. Рэн помнил, что, когда он родился, первые уже появлялись на свет…

Мама боялась тогда рожать ребёнка. Говорила, что у многих Вечных дети рождаются больными. Она днями и ночами рыдала, пока ходила беременная, надеялась, что всё будет хорошо. Умер соседский ребёнок из очень уважаемой семьи, ходили слухи о том, что даже в королевской семье не всё хорошо. И родители ничего не могли сделать. Отец, шептала она сыну по ночам, клялся, что ради здоровья своего чада отдаст всё на свете.

Он и отдал.

Роларэн плохо его помнил. Но сам — родился Вечным. Тогда это было ещё нормально; лет через пятьдесят Тварей Туманных стало куда больше.

Потом, когда Златой Лес начал осыпаться, и эльфийское государство превратилось в разруху, когда не осталось ни его родителей, ни другой родни, он понял, что, возможно, Твари — это то, во что превращались неупокоенные эльфийские души. Златой Лес давно прогнил изнутри, только теперь это стало особенно заметным. И вряд ли кто-то на самом деле мог исправить ситуацию.

Твари приходили за теми, у кого рождались больные дети? Нет.

Они приходили за теми, у кого они умирали.

А после Вечных не стало. Новых — не было, старые воевали там, в Туманах, чтобы не считать жертв каждый день. А магия выгорала. Вечные гибли; не оставалось эльфийской бессмертной крови. Не оставалось тех, кто мог привести в свет здоровых, полных волшебства детей.

Каена была уже следствием. Одной из тех, кто выжил. Единственной, пожалуй. Или, может быть, нет. Сейчас — единственной; не осталось больше больных; некому было их рожать. Она сделала всё, чтобы выжечь до состояния пепла Златой Лес. Она сама поднесла факел к Каениэлю, уничтожая Златое Дерево, даровавшее ей имя. Самое прекрасное дерево во всём лесу, дерево, что символизировало мир. Дерево, что должно было принести счастье государству, когда на свет явится дитя, посмевшее принять его дар.

Но Каена родилась не Вечной. Каена упивалась чужими осколками жизней; целый океан безудержной боли.

С громким стуком захлопнулось окно. Рэн даже не шевельнулся; дуновение ветра не казалось ему мукой, его отсутствие — оставалось незамеченным. Мужчина не дрогнул и тогда, когда где-то вдалеке вспыхнула полувидимая свеча; огонёк маняще сверкнул в пустоте, и пламя словно показывало картины из прошлого или, может быть, из будущего. Роларэн закрыл глаза, пытаясь спрятаться от назойливых образов, и жар огней коснулся кожи, пытаясь его разбудить. Он знал это заклинание, знал, кто мог переступить порог его покоев, но не мог сегодня проронить ни слова. Устал слишком от того, чтобы вновь говорить ей о чём-то.

Легче не становилось. Она упрямо стояла рядом и ждала чего-то, знать бы только, чего. Мужчина смотрел в пустоту — ему хотелось смеяться от странного, дикого ощущения, будто бы невидимые тиски добрались до сердца и пытаются вырвать его. Словно клещами… Что за глупость?

Он сел. Темнота всколыхнулась — и огонь невидимой свечи явил пятна меди.

— Каена, — устало прошептал он. — Что ты желаешь увидеть? Чего ты хочешь от меня услышать?

— Я проверяю, — прошептала она, выходя из мрака во мрак, — насколько сильно ты горюешь. Может быть, ты верен своей печали только тогда, когда речь идёт обо мне.

Мужчина вскинул руку вверх, зажигая магический свет, и покачал головой. Кровать была, разумеется, пуста — да и кто мог ему составить кампанию? Разве что Равенна, но к ней привычки ревновать королева не имела. Кошка, так или иначе, самой Каене была верна едва ли не больше, чем Роларэну.

— Я надеюсь, — выдохнул он, — после этого ты останешься довольной и позволишь мне всё-таки немного отдохнуть этой ночью.

Она весело рассмеялась, надрывно, словно показывала — так просто не уйдёт. Роларэн промолчал; королева Каена никогда не отличалась ни терпимостью, ни спокойствием, ни желанием отступать, когда это было нужно. Она смотрела на него своими широко распахнутыми зелёными глазами и улыбалась.

Она пришла не для того, чтобы вновь на что-то понадеяться. Она пришла ради очередной пытки, созревшей в её сознании.

Рэн втянул носом воздух. Пахло кровью. И магией — она вновь почувствовала себя сильной. Она вновь выпила достаточно для того, чтобы улыбаться в пустоту и чувствовать себя хозяйкой положения. От одной мысли о том, что у королевы утром на алтаре окажется ещё одна, очередная жертва, становилось дурно. Рэн не думал, что что-то может вызвать у него тошноту, но рвотные позывы так и подкатывали к горлу. Казалось, вот-вот всё превратится просто в ужас. Тихий, слепой, дикий ужас.

Но разве впервые? Разве прежде он уже не видел королеву Каену во всей её красе, с бесконечным перечнем боли? Разве она не приходила?

Мужчина тряхнул головой, отгоняя иллюзию. Каена только криво усмехнулась; пожалуй, ей отчаянно хотелось, чтобы что-то изменилось. Чтобы он наконец-то ответил взаимностью, может быть. Жаль только, у Роларэна не получалось этого сделать.