Я, Чудо-юдо - Мерцалов Игорь - Страница 48

– Да котик рассказывал, – улыбнулась Настасья. – Это ничего, волю давать – не значит попустительствовать. Ты, Чудо, душу не гнетешь. Вот и мне не гнети. Для чего тебе сон мой?

– Хочу понять, что произошло.

– Чудо произошло. Бога поблагодари и в расчет не бери, потому как чудеса не повторяются.

Верно. Но вот готово же повториться чудо, о котором я еще вчера размышлял – наш удивительный быт. И даже не будь этого загадочного волшебства, восстановившего терем, правда, разве стали бы мы сидеть у разбитого корыта? И разве у кого-то возникла мысль покинуть остров? Нет, мы просто приняли как должное, что нужно поработать, и все снова наладится…

Повторение чуда – не будет ли само по себе чудом из чудес?

Так подумал я, но промолчал – видел, что Настасье не хочется продолжать разговор. Да и сам вспомнил, как до странного несерьезно воспринимаются многочисленные артефакты, которыми под завязку загружен остров – а ведь все они тоже не что иное, как повторенное чудо…

Странно тут все и запутанно, хотя не отпускает ощущение близкой разгадки…

Спустились сверху ребята. Рудя шел последним, в задумчивости кусая губы. В руках он что-то вертел, я присмотрелся – железный башмак, новенький, сверкающий.

– Нихт ферштейн, – признался он. – Когда доспехи заржавели окончательно, я их выбрасывал, а этот сабатон потерялся. Теперь вхожу в спальню, а он блестит под кроватью…

– В тереме все восстановилось, – сказал Баюн.

– Нет, котик, – возразил рыцарь. Прежде он так называл Баюна с усмешкой, но в последнее время перенял у Настасьи это обращение как обычное. – Ты заметил, что все на своих местах? А сабатон… не мог потеряться там. Я бы обязательно нашел под кроватью. Это… как будто сбылся сон.

– Какой? – быстро спросил я.

– Мне этой ночью приснилось, что я вернулся в Фатерлянд, все просят у меня прощения, а мне неудобно, потому что я без доспехов, и даже не помню, где они. Словно я их потерял. И захотел найти… А потом проснулся.

– Да нет, – махнул рукой Платон. – Сон тут ни при чем. Мне вот ничего не снилось, а все вещи на месте.

– Я тоже спал как убитый, – добавил кот. – Правда, вещей у меня и так никаких нет, но терем-то вернулся, а больше мне на острове ничего и не надо. Однако не позавтракать ли нам наконец? – сменил он тему. – Желудок у кота небольшой, про запас в него еды не натолкаешь, и ваш покорный слуга уже близок к голодному обмороку.

– Вы ешьте, – сказал Рудя и направился к двери. – А я все-таки схожу посмотрю…

Он вернулся минут через пятнадцать, с глупой счастливой улыбкой на сияющем лице и неподъемной охапкой своих разлюбезных доспехов.

С тех пор я взял себе за правило по возможности выплывать навстречу всем гостям. Обычно на плоту, который двигал силой волн, в малахае-невидимке, в компании кота. Как правило, на дальних подступах пришельцы еще были расслаблены, но уже можно было понять, если замышляли что-то нехорошее – и по степени готовности к бою, и по выражению лиц, в конце концов.

Гости, конечно, с интересом наблюдали приближение бесхозного плота, иные пытались его приватизировать, пока с острова не видят. Я с ходу спрашивал, говорит ли кто-нибудь по-русски. Неведомо откуда звучащий голос производил неизгладимое впечатление, некоторые хватались за оружие, тогда мне приходилось забираться на борт и по-скорому отвешивать оплеухи наиболее ретивым воякам, пока и впрямь кого не покалечили.

Тут главное – не позволить опомниться. По методу спецназа: ошеломить, подавить, исключить саму возможность мысли о сопротивлении. Самых отпетых головорезов превратить в кротких овечек, ждущих отдельного разрешения даже для того, чтобы перевести дыхание. Я забрасывал пришельцев вопросами: кто такие, куда и зачем плывут? – не заботясь, понимают ли меня.

Впрочем, русский язык, оказывается, имел широчайшее распространение, и обыкновенно на борту находился кто-то, бегло на нем говорящий. В самых запущенных случаях я звал на помощь кота: хоть через пень-колоду, хоть жестами, но он умел объясниться практически с любым жителем Европы.

И в нескольких случаях эта тактика отлично себя оправдала.

– Стой, куда прешь, рыло немытое, назад! А ну, брось железку! Кто тут по-русски бельмесает? Назад!..

Словившее плюху лицо неопределенной национальности отбросило багор и скрылось на корме. Основная часть пестрого экипажа уже твердо обосновалась на мачтах, но капитан, он же хозяин «эскадры», с тремя приближенными спрятались в трюме. Туда я, избавившись от назойливого внимания отважного матроса, и стал ломиться.

– Отворяй, негодяи! Ду ю спик инглиш? Выходи, подлые трусы!..

Фу, как нехорошо я себя веду…

Нет, правильно я решил, что не понесу записи о своих приключениях в издательство. Хотя такие дни, как сегодняшний, отлично вписываются в формат фэнтезийного жанра. Ну а если все-таки вдруг – вдруг! – соберусь, придется врать. Я ведь, честно говоря, терпеть не могу героев, которые, более или менее обоснованно ощущая свое превосходство над аборигенами, принимаются хамить и грубить, считая свое поведение образчиком жизнерадостного веселья. Иногда такие герои бывают «крутыми», иногда искренними, более или менее остроумными оптимистами, но все они, куда ни забрось их судьба или прихоть автора, живут за счет верных друзей из числа местного населения, которых сами же считают дикарями, закабаленными жуткими условиями недоразвитого мира. Что уж говорить об окружающих, которым не повезло попасть в число преданных друзей?

Но вот я сам – и в нелюбимой роли!

А что, простите, делать? Второго погрома на Радуге допускать не хочу. А тут плывет шнека, оснащенная бомбардами (правда, деревянными и явно неновыми; вернее всего, при попытке произвести выстрел канониры попросту потопят собственные суда – а ну как все-таки выстрелят и, хуже того, попадут куда-нибудь?), битком набитая осатаневшими от скуки головорезами, да еще и под магическим прикрытием!

Правда, колдунишка у них тоже был так себе, под стать бомбардам. Тот, турецкий, если помните, собственной персоной на сцене так и не объявился. Настоящий был заправила, неприметно осуществлял командование, манипулируя даже официальным главой спасательной операции Саудом-мирзой.

Этот же, бедолага, сам своих спутников боялся, от капитана до последнего матроса. Матросы тоже боялись колдуна и тихо ненавидели, то же самое и капитан, который боялся и колдуна, и матросов. Но капитан был в выигрышном положении: он один владел ключами от трюма с оружием, на его стороне были традиции, опыт и полдюжины крепких парней без четко очерченного круга обязанностей…

Они сдались, когда я выломал дверь.

– Мы говорим по-русски, говорим! – отчаянно крикнул колдун, когда я повторил свой вопрос, заглядывая в трюмное помещение из-за косяка (на фиг надо, чтобы в последний миг кто-нибудь саданул из арбалета). – Кто ты, о могучий дух?

– «Кто-кто», дед Пихто! – передразнил я. – Сначала сами назовитесь. Кто такие, откуда и куда путь держите. Главное – зачем.

– Мы мирные странники, плывем с диплотомической миссией, – ответил капитан.

Еще можно было предположить, несмотря на перекосившееся лицо колдуна, что у предводителя экспедиции от страха что-то с дикцией приключилось, поэтому я переспросил:

– С какой-какой миссией?

– С диплотомической, – внятно повторил капитан, блестяще доказав, что дипломатия – последнее дело, которым он мог бы зарабатывать на жизнь.

Замерший колдун подавил полувздох-полувсхлип.

– Это хорошо, – серьезно сказал я. – Много нынче всякой шантрапы по морям шляется. А ты, значит, диплотом? Очень хорошо. Диплотомия – вещь полезная, без нее никуда.

Капитан начал понимать, что сболтнул не то, и вдруг заграссировал:

– Э, я хотель гово'ить д'угой… Я очень плохой 'усский…

– Согласен, русский из тебя никакущий. Так что хватит ломать комедию, кайся: чьих будешь?