Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa" - Страница 59

В 2011-м он пожертвовал Сюзанной Филдинг в пользу своей востребованности в Голливуде, но долгого эффекта такое его рвение не возымело. К 2016-му Тома неотступно снесло обратно на обочину, и судорожная попытка удержаться на плаву, ухватившись за Свифт, не сработала. Пять лет назад он разорвал отношения, в которых они оба постепенно разочаровались, которые тяготили их двоих, которые рано или поздно пришли бы к тому же исходу, но сейчас на карту было поставлено что-то куда более важное. Шагая мимо нехотя просыпающихся ото сна многоквартирных высоток и тесно напаркованных вдоль тротуаров авто, огибая лужи и пытаясь уберечь под курткой последнее стремительно выдуваемое оттуда тепло, Хиддлстон приближался к осознанию того, что его исключительная зацикленность на карьере не приносила ожидаемого успеха и не заслоняла собой неприятно скрежещущее одиночество. То, что он считал первоочередным, единственно имеющим значение, чему посвящал всего себя, опустошало его, лишало его жизнь красок и вкуса. Дорога, по которой он решил взбираться на вершину актёрства, вела по голой отвесной скале, обходя стороной всё отвлеченное от профессии, способное заполнить пустоты его существования уютом. В какой-то момент, перебегая проезжую часть, Том поймал себя на жуткой мысли: если сейчас его собьёт машина и он, покалеченный, а оттого ненужный, окажется выброшенным за борт своей работы, у него ничего — и никого — не останется. Ему перевалило за тридцать пять; он прожил, возможно, уже половину отведенного ему срока или стремительно к этому приближался, но продолжал наивно считать, что семьёй — которую на самом деле очень хотел — успеет обзавестись позже, что пока он слишком молод для подобных забот, что ему нужно закрепить собственное имя в кинематографе и встать на ноги. Правда, которой он до этого раннего утра трусливо избегал, состояла в том, что ещё никогда прежде Хиддлстон не стоял на ногах так твердо и уверенно. На его банковском счету повисли около десяти миллионов долларов — сумма многолетних накоплений и одноразового гонорара от Тейлор Свифт, в его фильмографии значилось несколько весомых главных ролей и достаточно не менее громких второстепенных и эпизодических, благодаря работе с «Марвел» его знали десятки или сотни тысяч людей — он не был в состоянии даже осознать масштабы настигнувшей его славы после исполнения роли Локи. Сейчас он не был растерянным юным светловолосым и кучерявым парнишей, перебивающимся от одной театральной постановки до другой, получающим отказ за отказом на всех возможных пробах — от рекламных роликов до незначительных ролей во второстепенных сериалах, вынужденным экономить на самом необходимом. Он стал довольно привередливым в выборе проектов, получение хоть какой-либо работы уже не было острой необходимостью для выживания, он не бежал на прослушивания наперегонки с голодом и безысходностью. Пора было немного ослабить хватку.

Том вернулся в квартиру Норин с увесистым пакетом продуктов и твердой решительностью добиться не только её окончательного прощения, но и доверия и любви. Они с Джойс смотрели в одну сторону, горели одним и тем же искусством, разделяли достаточно долгую историю исключительного взаимопонимания. Для кого, если не для неё, он мог снять со своего сердца ржавый амбарный замок?

***

В узкую щель под плотно закрытой дверью спальни просочился запах и протиснулся перестук посуды, настолько непривычные для её квартиры, что они неясной тревогой пробрались в её сон, и Норин проснулась. В комнате было светло, в кровати — пусто. Джойс потянулась всем телом, разгоняя по уставшим мышцам тепло и легкую дрожь. В мыслях повис нетрезвый туман, в его сизых клочках запутались воспоминания о минувшей ночи. Норин пришлось несколько минут сосредоточено рассматривать потолок, чтобы собрать воедино разрозненные и оттого кажущиеся ненастоящими фрагменты: вечеринка в пабе, появившийся из ниоткуда Том Хиддлстон, его голос, её собственные слёзы, они вдвоем в этой самой постели. Джойс резко села и растерла ладонями разгоряченное ото сна лицо.

Три последних месяца она провела в безуспешных попытках свыкнуться с одной простой, но очень острой истиной: Том был ей только другом и при этом не настолько близким, как ей прежде казалось, — а последние несколько часов решительно перечеркивали этот паттерн. То, что Хиддлстон говорил ей на набережной, как целовал в такси и что нашептывал в кровати, шло вразрез с тем, какой этим летом была объективная реальность, но удивительно совпадало — и даже превосходило — с тем, о чем Джойс порой позволяла себе несмело мечтать. А ещё за время их тесной дружбы она выучила, что Том — патологический одиночка. За все три года их знакомства рядом с Хиддлстоном не возникало ни одной относительно постоянной, официально признанной девушки — включая проклятую Свифт, превратившую это лето в одно из худших в жизни Норин. И на одной стороне этого фона желание Тома построить с Джойс что-то большее, чем интрижка, и значительнее, чем дружба, было лестно особенным, волнующим, окрыляющим, с другой стороны — беспокоящим и тревожным. Она не знала, чего ждать от такого Хиддлстона, не представляла, каким он мог оказаться в длительных отношениях, а главное — сомневалась, что он и сам это представлял. Ей было немного боязно вставать с кровати и выходить из безопасной тишины своей спальни. В Мумбаи наутро после секса Том отчетливо пожалел об их близости, и теперь Норин боялась подобного исхода. Но понимала, что избежать этого, просто молча отсиживаясь в углу, не сможет, а потому выбралась из постели и, не стесняясь своей наготы, — вооружившись ей, как провокацией, как преграждающим отступление маневром — отправилась на кухню.

Она застала Тома нарезающим помидор и осторожно орудующим ножом так, чтобы тот не стучал по доске. На плите аппетитно потрескивали на сковородке колбаски, рядом с плитой стояла упаковка куриных яиц, шумел, закипая, чайник; Хиддлстон с подвернутыми к локтям рукавами и сосредоточено закушенной нижней губой не заметил появления Норин, и когда она заговорила, от неожиданности вздрогнул.

— Доброе утро, — сообщила о своем присутствии Джойс, и Том с улыбкой ей ответил:

— Очень доброе.

Его теплый взгляд прикоснулся к её обнаженным плечам, скользнул по груди, задержался на её ногах и снова поднялся к лицу. Он улыбался мягко и открыто, на щеках запали продолговатые мимические складки, а в уголках глаз рассыпался веер морщин.

— Ты лишил эту кухню девственности, — призналась Норин. — На ней ещё никто и никогда ничего не готовил.

Хиддлстон хохотнул и парировал:

— Надеюсь, ты не против, что именно я у твоей кухни первый.

— Нет. Ты лучшее, что с ней могло случиться, — весело ответила она, подошла к Тому, обняла его сзади и, уткнувшись лицом в ему в спину, добавила тихо: — Ты лучшее, что могло случиться со мной.

Она почувствовала, как его пальцы обвили её руку и подняли её, на тыльную сторону ладони опустилось несколько невесомых поцелуев, и это было красноречивее любых слов, интимнее всего, что пока между ними случалось. Вот так стоять, обнявшись за приготовлением общего завтрака, было бесценным. Норин прислушивалась к гулкому биению сердца Хиддлстона, прижималась к отзывающимся на движения рук мышцам широкой спины, вдыхала его древесно-мятный аромат. И её окутывало спокойствие. Она ещё не доверяла Тому всецело, — слишком свежей была причиненная им боль и слишком долго Норин приучала себя никому, особенно в их сфере, не доверять, слишком предательский урок ей преподнес Марко Манкузо и с самого детства слишком ненадежным и отстраненным был отец — но хотела раздвинуть границы своей веры. Пока они завтракали, она рассматривала Тома, пытаясь отыскать в нём что-то, чего не распознавала раньше — черты, эмоции, мимика, интонации — но к своей тихой радости обнаруживала перед собой того же Хиддлстона, которого знала. Он не надел маски напускного, излишнего обаяния, не искривлял своего привычного поведения, не порол какой-то нелепой романтической чуши — просто был собой, и Джойс это невероятно нравилось.