Дело моего отца (Роман-хроника) - Икрамов Камил Акмалевич - Страница 40

И опять хохочет. Смешно ему все, что касается только его. Об отце думает много, много знает и в чем-то не согласен со своей мамой.

Анна Михайловна живет рядом со мной, по прямой метров двести разделяет наши дома. Это тоже проявление невероятной сюжетности жизни. Анна Михайловна написала мемуары. Отдельные главы я прочел, не со всем там согласен.

— Ваша концепция противоречит моей, — говорю я. — Но долго спорить не смею. Ваше свидетельство важней моих догадок. С Артуром Кестлером я тоже не согласен, но пусть каждый скажет, что думает и знает. А косвенным аргументом в пользу вашей точки зрения может служить, пожалуй, вот что: если Николай Иванович был хоть в половину так же оптимистичен и наивен, как Юра…

Она перебивает меня:

— Николай Иванович был в десять раз наивнее Юры! В десять раз! Он все видел своими глазами, но очень долго верил, что Коба его любит и не убьет. Я считаю, что в тридцать третьем году Николай Иванович понимал неизбежность войны с Гитлером и что промышленность необходима, пусть построена она ценой огромных жертв. И если он и разговаривал с Акмалем об этих огромных жертвах, то не так определенно. Ведь он не был в принципе против коллективизации.

— Но против методов!

— Он был против насильственной коллективизации…

— Но, Анна Михайловна, — взмолился я. — Все это так, я вам верю, но — военно-феодальный способ эксплуатации крестьянства…

— Конечно. Это он на июльском Пленуме сказал, в двадцать восьмом году…

— Формулировка была резкая, — перебиваю я. — И исчерпывающая!

Мы вышли на лестницу покурить. Анна Михайловна стряхивает пепел в спичечный коробок и рассказывает, рассказывает… Честная память, точные детали, юмор, который был тогда, и юмор нынешний, даже — нынешний молодежный.

И вот получается, что Н. И. Бухарин в 1928–1929 годах и в 1933—1934-х совсем разные люди. Я же настаиваю на своем.

— Формулировка Николая Ивановича была научной и не давала пути для отступления.

— Да, но тем не менее он пошел на «чрезвычайные меры», хлеба-то не было, хлеб припрятал кулак… И Сталин сам ездил в Сибирь. Рыков и Томский пошли на «чрезвычайные меры». Под давлением, но пошли. Ведь вопрос стоял: или признавай свои ошибки, или… При Ленине так не могло быть. Ленин требовал подчинения решениям партии, а не отказа от собственного мнения вообще. Если бы не угроза фашизма, Николай Иванович не переменил бы своей точки зрения…

Мы уже покурили, сидим на кухне и говорим о рютинской платформе. Для нас всех нечто известное лишь в общих чертах, но для Н. И. Бухарина и для моего отца это было фактом их жизни. И не могли они не вспомнить Рютина, который — это единственное, что я знаю достоверно, — считал Сталина врагом ленинизма и призывал к тому, чтобы удалить его от руководства партией и государством.

Анна Михайловна засобиралась домой, идти недалеко, но время позднее, а завтра день рождения внука — надо на ночь тесто поставить.

Расскажите про Юру, — прошу я, провожая Анну Михайловну через заснеженный двор. — А то ведь от него ничего толком не добьешься.

Ему было тринадцать месяцев. Меня арестовали в тот день, когда начался суд над Тухачевским. Сначала Юра попал к моей маме. Ее забрали в январе 1938-го. Юрке тогда было полтора года. Его одели, ноги сунули в валенки и увезли куда-то. Он страшно плакал. Была няня, Паша. Она жила у моей тетки и работала курьером, вырастила моего двоюродного брата, вот которого посадили…

Николай Иванович раньше говорил: «Юрку с года отдадим в ясли. Если мы предлагаем это другим, то и сами должны. Пойдешь работать». Я как раз кончила институт. Но потом, когда Николай Иванович был под следствием, уже в Кремле, не на даче, я попросила эту Пашу, чтобы она посидела с Юркой. У нас платить было нечем. Кормить мы ее кормили, а денег не было. Ну Паша такой человек, что про нее особо надо говорить. Она была с Юрочкой, когда меня выселили из Кремля… Меня выселили в Дом правительства, к «Ударнику» Там большинство квартир к этому времени пустовало, хоть собак гоняй. Оттуда-то меня и арестовали…

У меня есть двоюродная сестра, Марьяна, дочка Милютина Владимира Павловича, вот который был наркомземом, зампредом Госплана… Ну их тоже арестовали, эта Марьяна осталась одна в пятнадцать или шестнадцать лет Она совершенно случайно встретила подругу, которая разыскивала своего маленького братика, и та ей сказала, что в детприемнике — сын Бухарина. Ну эта Паша побежала и нашла Юрку. Он был в таком состоянии, что голова не держалась. Или его умышленно морили?.. Прибежала она к деду, тот попросил отдать Юрку. Не отдали. Тогда он написал Сталину может он взять внука или нет? Никакого ответа не последовало. Но когда Юрка дошел до такого состояния и они решили, что царевич уже убиенный, то отдали. А дед совсем был слабый и бедный. Юру взял брат Николая Ивановича, потом этого брата забрали. Пришла тетка туда, мамина сестра, которую к тому времени еще не арестовали, и взяла Юру к себе.

— А вы сидели в это время?

— Да меня сначала в ссылку в Астрахань, а там двадцатого сентября в тюрьму. Как Акмаля, в один день, это я усекла из вашей рукописи. И вот тетка Юру взяла. Муж ее был заместителем начальника Управления по реконструкции Москвы. Он испросил разрешения, ему позволили, и Юра прожил у них до десяти лет. Они во время войны уехали в эвакуацию, а когда вернулись, их квартира оказалась замята каким-то чином. Им предложили ехать на восстановление Сталинграда. Вот туда они и поехали — выхода не было. Там их и арестовали. Юра пришел домой из школы, а никого нет. Ему сказали, что родители — он думал, что это родители, — разбились на самолете. Его отправили в Среднюю Ахтубу в детский дом. Там он кончил школу и поступил в Новочеркасский гидромелиоративный институт…

— А почему он пришел сдавать экзамены босиком?

— Он вам рассказывал? Да, босиком. Он не знал, что не положено. Ему босиком было свободнее.

— А когда выяснилось, что он художник?

— Очень рано. Пока тетку не арестовали, она мне писала Она редко писала — боялась. Она двух детей, кроме Юры, взяла: дочку Милютина и еще дочку немецкого коммуниста коминтерновца. Строгановку Юра кончил в семидесятом, но тетка мне в лагерь посылала его рисунки — портрет Сталина и еще Ворошилова на коне. Так или иначе, я без подписи их узнала. Это ему лет семь было. Это наследственное, Николай Иванович писал прекрасные пейзажи, очень чувствовал цвет.

Весь рассказ состоит из: «арестовали», «забрали», «посадили». Это была обыденность, быт. Я этот Дом правительства возле «Ударника», дом, который теперь по слову Юрия. Трифонова переименован в Дом на набережной, помню. Не на набережной он. На набережную выходит только малая часть, и та загорожена нынешним Театром эстрады, в котором первоначально был «Первый детский кинотеатр».

В тридцать седьмом мрачные эти корпуса с сумрачными дворами стали пустеть, как от чумы. Ночью приезжали машины, и… Тогда же дом этот стали называть крематорием, а еще — Эльсинором. Поскольку жители Эльсинора были людьми крупными, арестами и обысками в квартирах руководил высокий чин НКВД — Берман. (Их было два брата, Матвей и Борис, оба имели высокие звания, оба не пережили тридцать восьмого года, только, по выражению Анны Михайловны, вошли они в мышеловку с другого конца.)

Берман, который проводил аресты в Эльсиноре, являлся, как положено было, ночью, всегда в строгом черном костюме и с длинным «пушкинским» ногтем на мизинце. Он был безукоризненно корректен и столь же безукоризненно безжалостен.

Ох этот интеллигентский, российско-еврейский юмор. В Эльсиноре острили: «Уж полночь близится, а Бермана все нет». Подавляющее большинство жителей Дома на набережной Бермана дождались.

Хуже всего пришлось тем немногим, кому предстояла еще и встреча с Вышинским в «открытом» процессе, кому нужно было пройти «подготовку», а потом играть роль, страшней которой не знала история.

«…Вышинский Андрей Януарьевич (1883–1954), сов. юрист и дипломат, акад. АН СССР (1939). Чл. КПСС с 1920 (с 1903 по 1920 меньшевик). В 1933–1939 зам. ген. прокурора и ген. прокурор СССР, в 1940–1953 на руководящих постах в МИД СССР». Это из Советского энциклопедического словаря. Там же сказано, что в некоторых трудах Вышинского по теории государства и права содержались «ошибочные положения, приведшие на практике к серьезным нарушениям социалистической законности». Ошибался в теории, только-то.