Презренный кат (СИ) - Филиппов Алексей Николаевич - Страница 49

— Врешь! Так не бывает!

— Ей богу не вру. Так оно все и было. Вот слушай.

Еремей наморщил лоб, задумался чуть-чуть и рассказал в точности все перипетии встречи с иноземным купцом. Шорник по ходу рассказа становился всё беспокойней и беспокойней, а под конец вообще себе места не находил.

— Знал чего-то твой товарищ важное про этого купчину, — махал он пальцем перед лицом Чернышева, бестолково бегая по избе. — Знал. Так просто это немчура и полушки никому не даст, а тут пятьсот рублей обещано. Тебе надо Еремей сейчас к нему пойти и еще денег просить. Намекни, дескать, что тайной ты полностью владеешь, и без тысячи рублей от него не уходи. Будет артачиться, про Преображенский приказ намекни, туда, мол, в случае чего пойду. Испугается немчик твоей угрозы. Они ведь тоже люди и про Преображенский приказ слышали. Непременно испугается немчура и раскошелится сразу же. У него денег куры не клюют, прибедняться только любит купчишка. Он же сам торгует, и сыновья его к денежному делу приставлены. Я-то уж знаю.

— Да совестно как-то, — почесал за ухом Еремей.

— А чего тебе совестно? — вскинул вверх брови шорник. — Ты для себя, что ли берешь? Для жены ведь да детишек малых на такое дело идешь. Чего им твои сто рублей? Вот была бы тысяча, тогда б другое дело было. А от купца не убудет, у него этих тысяч столько, что он, наверное, со счета сбился.

— Значит, думаешь, сходить?

— Конечно, сходи и не сомневайся. Я тебя тоже в беде не брошу. До слободы ихней провожу и потом как следует посопровождаю. Со мной не пропадешь, брат. Пошли.

В немецкую слободу пришли они как раз к обеду. Все добропорядочные жители с наслаждением вдыхали ароматы от разнообразных кушаний, а недобропорядочные запахи их окон добропорядочных. Из окон Бахмана пахло жареным гусем. Никита торопливо сглотнул нахлынувшую не к месту слюну и подтолкнул своего товарища к резному крыльцу. Хозяин гостю был не особенно рад и, наверное, поэтому за стол не посадил, а сам из-за него вышел, недовольно почесывая правое плечо.

— Я же сказал завтра приходить, — указывая глазами на ворота, сухо вымолвил старик. — Завтра остальные сто рублей отдам. Завтра. Так и скажи Фильке, что нет у меня больше, а если не поверит, то я тоже на него управу смогу сыскать. Не велика птица. Понял?

— Сто мало, — потупив взор, буркнул кат в сторону слегка оторопевшего от неожиданного ответа хозяина. — Ты мне пятьсот обещал, но я сейчас и на них не согласен. Мне тысячу надо.

— Сколько?

— Тысячу. Не дашь, так я в Преображенский приказ пойду. Велено мне так.

— Ты что умом рехнулся добрый молодец? — встрепенулся от услышанной суммы Бахман. — За какие это заслуги тебе такую деньгу отваливать. И пугать меня не надо. Я честный торговец и приказы ваши мне не страшны. Я сам кого хочешь, застращаю, я к самому императору Петру запросто так подойти смогу. Он мне сам велел к нему подходить, в случае чего. А вы с Филькой обнаглели так, что дальше уж и некуда. Не дам я тебе больше денег, и не проси. Ни полушки ты с меня больше не получишь! И Преображенского приказа давно уж в Москве нет! Убирайся вон с моего порога!

— Как хочешь, — пожал плечами Еремей, проклиная свою податливость и одновременно радуясь неподатливости немца. — Пошел я тогда. Моё дел сказать тебе, как велели, а уж дальше ты сам думай. Я же сейчас прямо в Преображенское пойду. Ну и пусть, что там приказа нет, другое место отыщем, в котором про подвиги твои с интересом послушают. Пошел я!

— Ты подожди, подожди, — неожиданно ухватил Чернышева за рукав Бахман. — Давай-ка, поговорим еще. Чего горячку-то пороть? Как у вас говорят: посидим рядком и будем полезные разговоры вести. Садись вот сюда на лавку. Садись. Ишь, горячий какой! Слова не скажи.

— Некогда мне разговоры говорить, — неожиданно зло даже для самого себя рявкнул на беспокойного немца Еремей Матвеевич, с силой освобождая рукав. — Пойду я. Чего с тобой толку сидеть. Некогда мне!

Бахман ни с того с сего засуетился вдруг, забегал, руками замахал, забубнил что-то непонятное себе под нос и опять ката за рукав хватает.

— Подожди, подожди, — запричитал купец, — уж горяч ты больно. Нельзя так. Я слово сказал, а ты сразу вскипел, как вода на огне. Будет тебе тысяча. Будет. Только попозже. У меня сейчас таких денег нет, а вот завтра я соберу. На вот пока ещё сотню возьми. Остальное завтра получишь. Завтра. Обязательно получишь. Не сомневайся. Все, как просишь, отдам. Пусть Филька подавится этими деньгами. Пусть! Так и передай ему. Пусть подавится иуда!

Никита встретил Чернышева за первым же углом и сразу с вопросом.

— Ну, как?

— Сейчас вот сотню дал, а завтра остальное добавит, — махнул рукой Еремей и пошагал прочь от иноземных строений. — Согласился вроде на тысячу купец?

По дороге к дому шорник уговорил ката в кабак зайти. Так, на чуть-чуть только. Жажду утолить. Ну и, конечно же, чуть-чуть не получилось. Вновь крепко погуляли. Вновь дотемна и до песен плясовых. Под луной полной уж к Никитиной избе подходили. И подошли почти они к избе шорника, рядышком были, а тут из-под плетня вспорхнули три черные вороны. Жуткое зрелище при лунном свете. Никита заохал, закрестился неистово, а из Еремея весь хмель напрочь вылетел.

— Знак, — прошептал он и вздрогнул, заметив под бледным лунным светом на песчаной дорожке свой кривой черный нож. — Мне знак.

Кат схватил находку и стремительно рванул в сторону графского дома. Бежал он скоро среди могучих зарослей бурьяна, совершенно не разбирая дороги, и до нужного частокола домчал на одном дыхании. Еремей чуть замер перед прыжком на строганые бревна и тут услышал голос Анюты. Он сразу его узнал. Это был точно её голос. Из тысячи бы он его узнает, хотя и слышал нечасто. Занозой врезался этот голос в душу ката, потому и узнал он его сразу.

— Берегись! — кричала ему Анюта из тьмы кустов. — Беги Ерема, спасайся!

Еремей обернулся на крик и увидел, как Анюта бежит в его сторону. Вот она вырвалась из темных кустов и бросилась с истошным криком к нему. Всего шаг ей осталось, но выскочила из кустов еще чья-то огромная тень, злобно зажужжал кистень, и Анюта провалилась куда-то во тьму. Чернышев бросился за ней и узрел её скоро. Вон она лежит в серой осоке. Да вот же она! Упал кат на колени, и тут что-то очень твердое да колючее садануло его по виску. Вспыхнул в глазах Еремея Матвеевича ярко красный свет, закружились вокруг него вихрями светло-синие молнии, и полетел он куда-то в сверкающую бездну, услышав напоследок топот множества сапог на тропинке у забора и чей-то жуткий шепот.

— Услышь меня любовь моя, тобой сейчас любуюсь я. Услышь!

— Ну и когда же ты мне Андрей Иванович проспоренные червонцы отдашь? — широко улыбаясь, интересовался граф Петр Андреевич Толстой у своего подчиненного генерала Ушакова.

— Так завтра же и отдам, — виновато улыбался Ушаков, наливая темно-красное вино в оловянную кружку начальника. — Раз об заклад бились, то и дальше поступать по чести надо. Здесь уж как по другому поступишь? Раз проспорил, значит плати. А как же иначе?

— Ясное дело, — усмехнулся граф. — Выходит, зря ты спорить со мною взялся, что можешь судьбы человеческие вершить. С богом решил себя сопоставить. Нехорошо. Ведь это грех Андрей Иванович, тяжкий грех. За такой грех на страшном суде пятью червонцами вряд ли откупишься?

— Да нет Петр Андреевич, — запротестовал подчиненный, — здесь другое. С Господом спорить дело пустое. Я просто говорил, что можно создать обстоятельства для человека и после этого управлять им, как куклой в балагане. Здесь только надо в душе нужные чувства пробудить, а дальше все просто. Никаких потусторонних сил не надо. Только сила ума и настойчивость. Вот и всё. Хотя нет, еще помощники верные нужны. Я сказал тебе, что я сделаю так, чтобы наш кат Чернышев по своей воле убил Гаврилку Апраксина, царство ему небесное. Так?

— Так? — плавно кивнул головой граф.