Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут - Дозуа Гарднер - Страница 32

Если спросить суши, мы скажем, что ИП длилось шесть лет, но нам всем положено использовать грязючный календарь, даже когда мы говорим друг с другом (здесь-у-нас каждый приучается конвертировать время на лету), а по летоисчислению Грязюки это чуть больше семидесяти лет. Двуногие утверждают, что речь о трех поколениях, а не об одном. Мы с ними не спорим, потому что хрена они аргументируют. Что бы то ни было. Такими уж они сделаны. Двуногие строго бинарны, они только и могут, что выбирать из нуля и единицы, да и нет, правды и лжи.

Но после переметки это строго бинарное мышление исчезает первым и быстро. Не знаю никого, кто по нему скучал бы; я — точно нет.

Короче, я иду проведать Рыбёху в одну из клиник на паутинных кольцах. Крыло закрыто для посторонних, внутрь пускают только тех, кто в Списке. Если вы еще не заколдобились, вот вам вросшая в пол двоеходица в мундире, единственное занятие которой — проверять Список. Думаю, а туда ли меня занесло-то, но тут двоеходица обнаруживает меня в Списке и разрешает проведать Ля-Соледад-и-Гвюдмюндсдоттир. Секунду я дотумкиваю, о чем она. И как наша Рыбёха-дуреха дошла до жизни такой? Иду через портал в шлюзостиле, а там меня поджидает другой двоеходик, типа сопровождение. В руках у него палки с липкими концами, чтобы нормально передвигаться, и орудует он ими ничего так, но я-то вижу, что парень-дурень совладал с этими палками совсем недавно. Он почти все время маневрирует так, чтобы стопа касалась пола, — чтобы казалось, будто он шагает.

Суши с моим стажем этих двоеходиков насквозь видят. Звучит жутко снисходительно, я не имела это в виду. В конце концов, я и сама когда-то ходила на своих двоих. Все мы начинали как бесперые двуногие; суши не рождаются. Но многие из нас считают, что родились быть суши, пусть это чувство не шибко коррелирует с двоеходиками, которые заправляют всем на свете. С реальностью-то не поспоришь.

Мы с пареньком-палколюбом проходим полный радиан и упираемся в другой шлюз.

— За ним, — бросает он. — Я заберу вас, когда будете готовы.

Спасибкаю и вплываю в портал, удивляясь, какой тусклой лампе пришло в голову приставить ко мне этого чувака; Тетя Шови называет таких дурней «добавкой к требованиям». Трубопроводы в туннеле запечатаны, ни в них, ни между ними не спрячешься. Я знаю, что Рыбёха адски богата и вынуждена нанимать людей, чтобы те тратили ее деньги, но, думаю, ей стоит чаще нанимать умников, понимающих разницу между тратой и растратой.

А вот и наша дуреха — в центре больничной кровати, почти такой же огромной, как отправивший Рыбёху сюда кольцевой берг. В ее распоряжении целая палата — все стены развернуты так, чтобы пациентка оказалась в большой отдельной комнате. В дальнем конце — несколько медсестер: расселись и посасывают кофе из пузырьков. Заслышав, что я иду, они спешно отлепляются от стульев и тянутся к рабочим вещам, но я всеми восемью конечностями даю сигнал «расслабьтесь» — светский визит, я никто, не надо суетиться, — и они возвращаются на свои места.

Восседающая посреди подушечного гнезда Рыбёха выглядит неплохо, разве что чуть недоваренно. На ее голове — новый нарост в три сантиметра толщиной, и эта штука явно зудит, потому что Рыбёха постоянно ее чешет. Невзирая на инкубатор вокруг ноги, она настаивает на полном объятии, четыре на четыре, потом хлопает по простыне рядом с собой.

— Аркея, будь как дома!

— А это по правилам, когда посетитель садится на кровать? — спрашиваю я, цепляясь парой рук за ближайший привязной столб.

На столбе красуется раскладное сиденье для двуногих гостей. В этой палате есть всё.

— Ага. Правило простое: все в порядке, если я так говорю. Сама посмотри, эта кровать больше, чем многие мои апартаменты. Здесь может устроить пикник вся команда. И очень жаль, что их тут нет. — Она чуть сникает. — Как там все-подряд, пашут без продыху?

Опускаюсь на кровать.

— Всегда нужно или лабу строить, или хард обслуживать, или урожай инфы собрать. — говорю осторожно, — если ты это имела в виду.

По ее гримасе понимаю, что не это.

— Ты одна пришла меня проведать. — говорит она.

— Может, остальных не было в Списке.

— Что за список? — спрашивает она. Я рассказываю. У нее падает челюсть, тут же по обе стороны кровати объявляются сестры, нервные как черти, и осведомляются, все ли с Рыбёхой в порядке. — Отойдите, могу я побыть с кем-то наедине, ну же?

Они подчиняются, хоть и с неохотой, и глазеют на меня так, будто не шибко уверены, что, пока я сижу на этой кровати, Рыбёха в безопасности.

— Не ори на них, — говорю я чуть погодя. — Если с тобой что стрясется, это будет их вина. Они просто заботятся о тебе, как умеют.

Распрямляю две руки, одной обвожу комнату, другой указываю на инкубатор, в котором квадзилион наноректиков правит Рыбёхину ногу от самого костного мозга, и нога, уверяю вас по личному опыту, зудит. Страшно зудит. Безусловно, в том числе поэтому Рыбёха как в космос опущена — что сделаешь, когда чешется чертов костный мозг? — и мои слова ей не помогают.

— Я могла бы догадаться, — вскипает она, почесывая голову. — Это всё те, на кого я работаю.

Чушь какая-то. У ЮпОп на такие хоромы средств нет.

— Думаю, дорогуша, ты ошибаешься, — говорю я. — Только предположи мы, что у ЮпОпа водится столь ценный металл, суши мигом взяли бы эту Бастилию, и головы покати…

— Не. я о грязючниках. Мой облик лицензирован для рекламы и шоу- биза, — говорит она. — Я думала, если улечу сюда-к-нам, спрос на меня снизится — с глаз долой, из сердца вон, понимаешь? Но, очевидно, концепт «королева красоты в космосе» еще блещет новизной.

— Значит, ты по-прежнему богата, — говорю я. — Это разве плохо?

Она кривит лицо, как от боли.

— Ты бы согласилась на бессрочный контракт просто ради богатства? Даже ради такого богатства?

— Нельзя обогатиться на бессрочном контракте, — говорю я мягко, — и профсоюзы не столь тупы, чтобы их разрешать.

Она задумывается на пару секунд.

— Ладно, скажи вот что: бывало у тебя такое, когда ты думала, что чем-то владеешь, а потом выяснила, что ты сама — его собственность?

— Ох… — До меня доходит. — Они могут заставить тебя вернуться?

— Они пытаются, — говорит Рыбёха. — Вчера ночью пришло постановление суда, требующее, чтобы я вляпалась в Грязюку как можно быстрее. Доктора внесли коррективы: они разрешат мне отчалить, когда я буду здорова, но до бесконечности этот момент не оттянуть. Ты знаешь хороших законников? Здесь-у-нас? — добавляет она.

— Ну да. Само собой, все они суши.

Рыбёха светлеет.

— Самое оно.

Здесь-у-нас не всякий наутилус помпилиус — законник (эта форма популярна также среди библиотекарей, исследователей и всяко-прочих, чьи извилины рутинно перегружены информацией), однако всякий законник в Юп- системе — наутилус помпилиус. Речь не о юридическом ограничении, как с двуногими и медициной, просто так уж повелось — и возникла такая вот традиция. Если верить Голубе, партнеру в фирме, с которой имеет дело наш профсоюз, для суши это эквивалент напудренных париков и черных мантий, которые мы видывали и здесь-у-нас, когда двоеходики из иных регионов Грязюки прилетали со своими адвокатами.

Голуба говорит, что, как бы ни тщились двуногие законники выказать себя профессионалами, все они ломаются и начинают чудить при встрече со своими суши-коллегами. Когда профсоюз в последний раз вел переговоры с ЮпОпом, штаб-квартира прислала из Грязюки полную жестянку юрисконсультов. На самом-то деле с Марса, но они не были марсианскими гражданами и отправились потом прямо на Номер Три. Голуба с ними не общалась, однако держала нас в курсе по максимуму, не нарушая никаких предписаний.

Голуба — спец по цивилистике и правам суши, она защищает наши, граждан Юп-системы, интересы. Включая не только суши и суши-на-переходной-стадии, но и людей перед операцией — пред-опов. Любой двоеходик, подавший заверенное ходатайство о хирургической перемене формы, по закону становится суши.