Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович - Страница 18

От Тани пахло тяжелым вагонным смрадом, запахом немытого тела и китайской лапши, придавленной сверху ядовитым виноградным ароматом приторно-сладких духов.

— Так соскучилась по мне? — повторила Таня, обшарив взглядом искрящийся мех полушубка, и дорогие серьги, с холодными искрами бриллиантов.

— Безумно, — равнодушно ответила Юля, и, не в силах сдержать раздражение, добавила: — А что, не было другого поезда, который прибывал бы не в четыре утра?

Таня обиженно захлопала ресницами.

— Были какие-то, но мне неудобно на них уезжать, надо было рано вставать.

Юля скривила губы и внимательно поглядела на сестру, приплясывающую на месте от холода в слишком тоненькой курточке.

— Ну и? Никаких противоречий не замечаешь?

Танька, судя по всему, не замечала, поскольку озабоченно заглянула сестре в глаза и с трогательной заботой констатировала:

— Ты какая-то невеселая с утра. Слушай, а, может, мы заедем куда-нибудь по-быстренькому покушать? Маманя мне в дорогу супа наварила, а он, зараза прокис… А курицу я еще в первый день съела.

— По-быстренькому только вон, беляши с котятами, или Макдональдс. Потерпи уж до дома. Тут ехать полчаса, пока город пустой еще…

— У тебя такой вид усталый, и мешки под глазами.

— Неужели? И с чего бы это? Может быть, оттого, что я не выспалась? — ядовито поинтересовалась Юля и пошла с перрона прочь. Таня подхватила свои баулы и суетливо понеслась следом, стараясь не отставать. Юля чеканила шаг и злилась.

От прежних, девичьих отношений, с годами не осталось и следа. Если раньше сестры частенько ездили друг другу в гости, доверяли самые сокровенные тайны, делились нарядами и нехитрыми украшениями, то с годами все изменилось. Таня вышла замуж первой, выбрав в качестве спутника жизни деревенского алкоголика, который бросил ее через год, а потом и вовсе спился и умер, оставив бывшей жене многочисленные кредиты и бестолковую дочь. Таня, сбросив проблемы на плечи своих немолодых родителей, продолжала грезить сценой, как знаменем размахивая письмом от продюсера, пригласившего ее на прослушивание десять лет назад.

Певицей Таня решила стать, еще в детстве, хватала флакон лака или скакалку, и вертелась перед зеркалом, копируя манеру исполнения той или иной артистки, слушала льстивые комплименты матери и действительно верила в грядущую звездную жизнь. Из планов, естественно, ничего не вышло. Школьная группа, в которой Таня пела, быстро развалилась, в городском Доме культуры для нее места не нашлось. Песни, которые Таня писала сама, оказались слишком примитивны. Однако, она продолжала верить и ждать, записывала себя на кассеты, а затем и на веб-камеру, размещала ролики в сети и с придыханием читала редкие отзывы.

Юле эти бессмысленные действия сестры напоминали разглагольствования лягушки-путешественницы, которую утки когда-то попытались взять с собой в теплые края, да так и бросили в болоте. Уж и уток нет, и самая последняя местная пиявка не верит в путешествие, а лягушка все рассказывает и рассказывает про короткий полет, не замечая аиста с голодными глазами. Таня о своей грядущей карьере трепалась направо и налево, не замечая, что былая красота подувяла, а голос, на который возлагались такие надежды, отнюдь не выдающийся, да и образования соответствующего, кроме музыкальной школы, нет. Времена, когда без особых данных можно было стать звездой, давно миновали, и иной раз, слушая трепотню сестры, Юля с трудом давила в себе желание стукнуть ее головой о стенку.

Идти до машины было всего ничего, и за пару минут Таня, с пыхтением волочащая за собой сумки, успела рассказать немудреные новости о родителях, дочери, а потом пустилась в извечные размышления о смысле жизни и путеводной звезде, что указывала путь. Юля слушала и терпела, зная, что любые вопросы только подстегнут сестру, а так была надежда, что она выдохнется и замолчит. Хорошо, что поддерживать разговор не требовалось.

Татьяна, затолкав сумки в салон, уселась рядом, ни на минуту не прекращая говорить.

— Знаешь, я жила, жила, работала, копошилась, а потом подумала, как глупо провожу время. Годы-то идут, а я все сижу, сижу, а ведь мне ведь уже тридцать… два.

— Три, — безжалостно уточнила Юля и завела мотор. — Тебе уже тридцать три. А скоро будет тридцать четыре.

— Ну и ладно. Произносить эту страшную цифру вслух совсем не обязательно, — надулась Таня и ехидно добавила: — Ты тоже не девочка.

— Не девочка, — согласилась Юля и нажала на газ, думая о своем.

Я не девочка уже настолько, что у меня нормальная семья, состоявшаяся карьера журналистки, успешный бизнес, недвижимость, две машины. Я не девочка настолько, что пахала с семнадцати лет, параллельно учась в университете, мыла подъезды, когда не было денег, печатала рефераты ленивым студентам, терпела интриги на работе и сама строила козни, давила конкурентов и недругов. Я бегала под пулями вместе с Никиткой, вляпывалась в шпионские скандалы, иногда думая, что меня придушат в темной подворотне. А что делала ты в своей провинции? Ходила на дискотеки до тридцати лет, спихнув дочь на воспитание бабушке, вылетала из всех мест, куда брали на работу, и мечтала, что когда-нибудь станешь великой певицей?

Ей хотелось высказать это Таньке, чтобы сбить этот романтический флер, но пришлось сдержаться, чтобы нарастающее раздражение не выплеснулось в ссору, опасную, как ядерный взрыв. Вместо этого Юля довольно безразлично поинтересовалась:

— Какие у тебя планы? Чем собираешься заниматься?

— Ну… — Таня стушевалась, почесала нос и оптимистично продолжила: — Пока осмотрюсь. У вас же наверняка есть профессиональные студии звукозаписи? А у меня целая куча песен, которые нужно записать и сделать профессиональную аранжировку, с бэк-вокалом. Смотри — вот. Две тетрадки песен!

Две густо исписанные общих тетради, которые Таня торопливо пролистала перед носом сестры, невероятно умилили Юлю, но, с трудом сдерживая смех, она строго сказала:

— Это все, конечно, прекрасно… творчество, песни, две тетрадки, но запись — удовольствие не дешевое.

Таня фыркнула и отмахнулась:

— Да брось. Когда в студии услышат, как я пою, они в обморок упадут от восторга, и бесплатно запишут. А сами отправят продюсеру. Фадееву, например, или Крутому. Мне абы кто не нужен, я буду только с профессионалами работать. А потом, думаю, сняться в кино. Я очень хочу работать с Бондарчуком.

Юля не выдержала и расхохоталась. Скажите, какая цаца! Профессионалов ей подавай!

— А уж Бондарчук-то как хочет, — фыркнула она. — Спит и видит. Все глаза выплакал: где же Таня, где же Таня?.. А чего так мелко? Почему сразу не Спилберг?

Посерьезнев, она добавила:

— Хочешь совет? Бросила бы ты фигней страдать и куда-нибудь на работу пошла.

— Это не фигня! — запальчиво воскликнула Таня. — Это — моя мечта! Тебе не понять, потому что ты — не творческая личность, и не бредишь искусством. А я вот чувствую — это мое! Из меня бы вышла прекрасная певица, а, может, актриса, потому что я сердцем пою, живу и существую. Я — будущее эстрады, а, может, и кино!

— Тебе тридцать три, — холодно ответила Юля, злясь, прежде всего на себя, за то, что затеяла этот разговор. — У тебя нет опыта, образования, зато есть мечта. Похвально, только мечта не прокормит.

— Образование — не главное. Вон люди даже в сорок становятся звездами, потому что появляется шанс! Стас Михайлов, например. Или Лепс.

Объяснять сестре, что она — не Лепс с его луженой глоткой, Юля не стала, вместо этого спросив:

— Тань, кто «Вишневый сад» написал?

— Что?

— Спрашиваю, кто написал «Вишневый сад»?

Таня чувствовала подвох, но, осоловелая после бессонной ночи, никак не могла понять, к чему Юля задает такие странные вопросы, и потому ляпнула наугад.

— Пушкин. А, нет… этот, как его… Гоголь! Правильно?

«Господи, боже мой, — подумала Юля. — Гоголь… И это — будущее российской эстрады и, может, даже кино».

— Нет, не правильно- ответила она. Таня скривилась и поудобнее устроилась в кресле.