Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович - Страница 17

«Вернемся домой — напьюсь, — подумала она. — В холодильнике еще полбутылки водки. Залезу в кровать и буду пить без закуски, чтобы скорее вырубиться.»

При мысли о спиртном в животе заворочался горячий комок, а губы моментально пересохли. Снедаемая жалостью к себе, Лика вышла в салон, натолкнувшись на троих подельников, столпившихся вокруг тела Коростылева. Полумрак не давал разглядеть их лиц, но Лика была почему-то уверена, что все они имеют бледный вид.

— Блин, Серый, ты что наделал? На фига ты его завалил? — наконец, протянул Антон. Его голос был перепуганным.

— Он Лику узнал, — сухо ответил Сергей. — Через нее бы на нас всех вышли. А даже если бы и не вышли, думаешь, я позволю свою телку на нары отправить?

Лика почувствовала, как в сердце шевельнулось что-то теплое. Она медленно подошла к Сергею и встала за его спиной, стараясь не глядеть на жуткое лицо покойника.

— Блин, вот ты отмороженный! — буркнул Вова. — Что теперь делать-то будем?

Сергей помолчал, а потом неохотно протянул:

— План «Б», пацаны.

— Можно подумать, у нас был план «Б», — фыркнул Антон.

— Не ной, — отрезал Сергей. — Не был, так появился. Собираем манатки и валим из города. Салон закроем, труп еще не скоро найдут. Повесим на дверь табличку «Учет» или что-нибудь такое, а сами свинтим. Когда его хватятся, будет уже слишком поздно.

— Сережа, но меня будут искать? — возразила Лика плаксивым тоном. — Может, лучше я останусь? Приду завтра на работу, как ни в чем не бывало, найду покойника, подниму визг?

— Не будут. Напиши заявление по собственному желанию, мы его в бумагах оставим, будто ты пару дней как уволилась. Даже если найдут, скажешь, мол, не в курсе, я на него не работаю.

— Думаешь, поверят? — сомнением протянула она. — Там же не дураки работают.

— Брось, — хохотнул Сергей, но смешок вышел нервным. — Кто от большого ума в ментуру пойдет? Самое главное — мы богаты. А с такими деньгами можно делать все, что хочешь!

— Я лучше останусь, — твердо сказала Лика. — Глупо бежать сейчас. Это все равно, что признаться. И потом, я тут работала, так что кругом мои следы остались.

— Нам-то как быть? — взвыл Антон. — Я на мокруху не подписывался. И Вова тоже. Вы сказали, все будет тихо, а что получилось?

— Хватит орать, — прошипел Сергей. — Лика права. Делаем так: расходимся по-тихому, не отсвечиваем. Деньги поделим, золотишко тоже. Только не вздумайте его продавать по ломбардам! Лика завтра выйдет на работу, найдет тело, позвонит ментам, а дальше по обстоятельствам. По телефону дело не обсуждать. Все поняли?

Антон и Вова молча кивнули, покосились на тело и, подхватив набитые сумки, двинулись к выходу. Лика направилась было за ними, но Сергей придержал ее за локоть. Притянув к себе, он тихо осведомился:

— Лик, а… камень у тебя?

Она помолчала, а потом закивала, растягивая трясущиеся губы в фальшивой улыбке.

Вышагивая по перрону, Юля ежилась, прятала покрасневший нос в воротник, с ненавистью глядя на медленно ползущий поезд, к которому уже ринулись пассажиры и встречающие. От путей, частично перекрытых составами, немилосердно дуло. Порывы ветра ледяными пальцами залезали под одежду. Юля сделала несколько шагов назад, укрываясь от ветра за киоском с нехитрой паровозной снедью: лапшичкой быстрого приготовления, супами, газировкой и пивом, но здесь было ненамного теплее. Даже продавец внутри выглядела обмороженной. На Юлю она взглянула без интереса, сообразив, что девица в норковом полушубке вряд ли станет есть лапшу, и захлопнула оконце плотнее, отрезая запах прогорклого масла и жареных сосисок.

Голодная Юля с раздражением отвернулась от оконца с выставленными напоказ шоколадками и жвачкой.

Она, естественно, проспала, потому что вставать в три ночи и тащиться на вокзал через весь город, оказалось невыносимо сложно. Нечесаная, не накрашенная, в мятых плотных джинсах, выдернутых из шкафа впопыхах, она едва успела выпить чашку черного кофе, спустилась во двор и отправилась встречать сестру.

Муж, естественно, был против.

— Такси бы взяла, — бурчал Валерий. — Не барыня. С какого перепуга ты должна тащиться среди ночи на вокзал?

Юля безнадежно отмахивалась. По поводу торжественной встречи Татьяны, кузины Юли, у нее состоялась грандиозная стычка с матерью, увещевающей непокорную дочь, что с родней ссориться грех, и вообще… Родная кровь, мол, не водица, надо помогать и прощать. Прощать и помогать, к слову, приходилось постоянно: деньгами, советами, связями, проглатывая бесконечное осуждение менее удачливых, но куда более трепетных во всех отношениях родственников. Они обижались по любому поводу, становились поводу и требовали извинений, а не получив их, начинали гадить по мелочи: обзванивать друзей и родственников, рассказывая им небылицы про «проклятых богатеев, которые отреклись от родной крови». Мать, конечно, расстраивалась, сглаживала углы, как могла, глотала таблетки горстями, сдерживая приступы гипертонии. Родственникам было все нипочем.

Родню Юля не любила.

Собственно, она вообще не особенно любила людей. Будучи мизантропом, она мало кого пускала в свой близкий круг. Это были люди, проверенные годами, готовые ради нее в огонь и воду, ну и она, соответственно, так же. Никиту взять, к примеру. Шмелев мизантропом не был. У него, кстати, все время вылетало это определение из дырявой головы, потому слово «мизантроп» он запоминал через «марципан», вольно или невольно заразив этим всех. Юля вспомнила, как в беседе с Мироновым у нее вырвалось: «Мы с Никитосом — два марципана», чем вызвала его недоуменный взгляд. Хорошо, хоть объяснять не пришлось.

Подумав об этом, Юля рассмеялась, да так громко, что с перрона на нее недовольно поглядела тучная тетка в бесформенном пальто. Действительно, глупо получилось, стоит на перроне девица неопределенных лет и ржет, как идиотка.

Плевать. Зато немного согрелась.

Поезд медленно выплыл из мрака, рассекая тьму мощным прожектором, в свете которого плясали редкие снежинки. Пассажиры и встречающие, обморожено торчащие на перроне, пришли в движение, вытянули шеи, старательно выискивая в окнах вагонов таблички с номерами, и торопливо следовали за нужным. По утоптанному снегу туда-сюда сновали обмороженные носильщики, да у переходов на вокзал хищно высматривали жертв таксисты.

Поезд остановился. Проводники открыли двери, откинули лесенки и, вытерев поручни, стали выпускать пассажиров. Юля неохотно пошла к нужному вагону, надеясь, что в последнюю минуту случилось чудо, и сестра решила не ездить, а предупредить не успела. Мало ли… Может, деньги на телефоне кончились? Уж лучше так…

Сестру Татьяну Юля в гости не звала и видеть отнюдь не хотела. Тетку, сестру матери, как и Таньку, Юля давно перевела в категорию упырей, от которых следовало держаться подальше. Родственники смачно, со знанием дела, пили у окружающих кровь, влипая в разные передряги, заставляли переживать и решать проблемы. И если тетка была более-менее вменяемым человеком, то Танька, одержимая собственной красотой и желаниями стать звездой эстрады и найти приличного мужчину, била все рекорды глупости.

Из вагона сестрица не просто вышла — выпала, поскользнувшись на ступеньке, и только мертвая хватка удержала ее от падения. Вытянув из вагона большие клеенчатые сумки в клетку — мечта гастрабайтера — Таня принялась озираться по сторонам, а увидев Юлю, бросилась к ней.

— Юлька! Сестренка! Я так рада тебя видеть! Я так соску-у-училась! А ты по мне соскучилась?

Таня бросилась обниматься, обслюнявив холодные щеки Юли. Ее громогласное «соскучилась», услышанное на всем перроне, прозвучало как жеманное присюсюкивающее «каку-у-училась». Было в нем что-то отвратительное, жалкое и насквозь фальшивое, словно она всем хотела показать: я не просто приехала, я к сестре! Она даже по сторонам обернулась, словно пытаясь увидеть попутчиков, способных оценить это семейное воссоединение, но даже если рядом и были люди, делившие с Таней одно купе, они не обратили на встречу никакого внимания. Некстати вспомним, что сестра крайне редко звонила «просто поболтать», ограничивала общение бисерным вбросом «лайков» в социальных сетях, Юля мужественно вытерпела эти ритуальные пляски.