Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел - Страница 27

27

Умма слушала мысли Иво на протяжении всего боя, и, к своему сожалению, лисица знала, чем бой закончится. Мрачная решимость этого человека не могла привести к иной развязке. Другое дело — Лукаш, его мысли буквально ранили сердце оборотня, бой очищал мысли от фальши, и, сам того не ведая, Лукаш предстал перед Уммой простым и искренним человеком. Человеком, втридорога расплачивающимся за совершенные ошибки. Когда он закончил с людьми из своего подразделения, выслушал о себе все, что пожелал сообщить ему Кухар, он убрал оружие в ножны и молча ушел. Раненый и совершенно опустошенный. Янтарный Скорпион брел, не разбирая пути, и их с лисицей дороги сошлись вновь. Он уставился на нее и долго не мог понять, где мог видеть пленницу Кухара, а потом густая копна рыжих волос воскресила в его памяти тот вечер, когда, вместо того чтобы зарезать Псаря, он решил говорить с ним, желая договориться и отомстить за братьев. — А, это ты, — сказал он, подойдя к клетке. — Очень жаль видеть тебя здесь. — Здравствуй, — ответила Умма. — А я вот, наоборот, всегда рада видеть тех, кому еще хуже… — Прости меня, рыжая. — За что? — За то, как я хотел поступить с тобой. — Прощаю. Лукаш сел рядом с ее клеткой и, спиной прислонившись к прутьям, уставился на пускающего слюни Хагана. — И ты здесь… — выдохнул он. — Умеет Кухар развлекаться. — Он не понимает тебя, — прошептала Умма и села рядом с Янтарным Скорпионом. — Его опоили и превратили в живого покойника. — Знаю, — его руки тряслись. — С моими друзьями поступили точно так же. Господь… Что со мной стало… — Вот только скулить не нужно. — А я буду. Буду! — он что было силы ударил прутья клетки локтем. — Буду, потому что это несправедливо. Она испуганно отскочила от края клетки: — Успокойся, Рогг прибежит на шум. — И что? Пускай приходит. Рано или поздно я намотаю его кишки на меч. В контракте об этом было сказано. — Лукаш! Услышав это имя, Хаган повернул голову, зарычал и попытался подняться. Потом болванчиком уставился на бойца и сел обратно. — Видишь? Видишь, что происходит?! Кухар рассказывал, что по контракту Хагану полагается отомстить мне. Хаган вправе требовать месть, но помнит ли он об этом? Нет. Моим парням сожгли рассудок и… Я отпустил их. Представляешь, Кухар ведь действительно выполнил условия. — Не вини себя во всем, человек. Не бери на себя слишком много. — Но я виноват… — Лукаш достал из ножен клинок и медленно поднялся с земли. Подошел к клетке Хагана и поманил его: — Эй, тупица, эй, слышишь меня? Давай сюда, не обижу! Ну! — он протянул к Хагану сжатую в кулак ладонь. — Смотри, что у меня. Иди давай-ка сюда. Ну же! — Это низко, — произнесла Умма. — Над ним и без того издеваются. — Лукаш… — понуро произнес Хаган. — Лука-а-а-ш! Я требую от Хозяина… — Он забыл, что именно хотел требовать. — Лукаш! Он на четвереньках пополз к клетке, взрывая когтями присыпанную соломой землю. — Лукаш… — Да, я Лукаш, парень. Давай дуй сюда. Хаган просунул руки сквозь прутья и схватил Лукаша за плечи, не зная, что делать дальше. Забыв о том, что сделать следовало. — Крепко схватил, шельма. Плечи мне не сломай. Одноухая мышь уставилась на человека, пристально вгляделась в его лицо. — Я помогу тебе, — Лукаш улыбнулся. — Ты Хаган. Да, черт тебя. Ты человек. Молодой еще человек. Ты рано потерял отца, парень. Взгляд Хагана прояснился, золото в его зрачках потухло. — А мама? — спросил он. — А мама? — А мама в порядке. — Лукаш терпел его стальную хватку. — Мама в полном порядке, ты мне поверь. Ты же заботишься о ней, работаешь как проклятый, терпишь нас… Шутов и идиотов. Да, ты честный человек. Мама гордится тобой. — Лукаш, прекрати. Ты делаешь ему больно. Он повернул голову в сторону Уммы: — Заткнись. — Он забудет о твоих словах. Его память дырявая, что твоя рубаха. — Не забудет. Стоило ему отвлечься на лисицу, как глаза мыши вновь заблестели. — Лукаш… Лукаш… — Да я это, я. Он вновь сжал его плечи. Когти прошили рубаху, впились в кожу. — Слушай сюда, сопляк. Ты потерял отца. Может, на войне, может, еще как. Ты не рассказывал. — А мама? — вновь спросил Хаган. — А как же мама? — из глаз обращенного потекли слезы. — А мама? — Твоя мать в порядке. Ты заботишься о ней, много работаешь, она не голодает. — Но я больше не могу заботиться о ней. Я в Яме, а до этого, кажется, умер. Лукаш убил меня… Это же ты убил меня! Руки сжали плечи сильнее. Потекла кровь. — Брехня, парень. Полная чушь. Ты спишь. Да, ты уснул на службе. Руди тебя поколотит за такое. Но я не скажу ему. — Это все не взаправду? Лукаш наигранно расхохотался: — Ты дурак, Хаган. Как такое может быть взаправду? Ты просто спишь и видишь сон. Завтра ты проснешься и сдашь караул, потом пойдешь к мамке, а после к своей девке. Не помню её имени. Красивая такая. — Мари, — морда человекоподобной мыши расплылась в подобии улыбки. — Я люблю её. — И она тебя тоже любит. Тебя все любят, ты хороший человек. Умма закрыла ладонями лицо. — Что же ты делаешь? — произнесла она. — Садист ты, Лукаш. Правду о Трефах говорят. — Меня часто колотят, — с неизбывной тоской сообщил Хаган. — Кого любят, не колотят. — Это тоже тебе приснилось. Ты самый сильный и отважный человек. Мамка тобой гордится. Руди говорил, что, когда уйдет со службы, оставит тебя десятником. — Как здорово. — Хватка ослабла. — Спасибо тебе, Лукаш. Я думал, что это все по-настоящему и ты убил меня. — Да брось ты, как я могу убить своего лучшего друга. — Лучшего друга… — Все так, братишка, — Лукаш напрягся. — А теперь просыпайся. Глаза парня приобрели свой настоящий цвет. Умма вскрикнула, а Лукаш так и остался стоять, не отпуская рукояти клинка, молниеносно пронзившего сердце человекоподобной мыши. Черная кровь, стекающая с рукояти, медленно, но верно приобретала свой настоящий цвет. Скорпион вытащил меч из тела лишь тогда, когда увидел стоящего на коленях и мертвенно бледного мальчишку с застывшей на лице улыбкой. Он повернулся к клетке Уммы: — Не осуждай меня, мальва. — Не буду. Лукаш прихрамывая подошел к её клетке и, занеся меч, саданул им по навесному замку. Сноп искр, омерзительный лязг, и оружие дало трещину. Замок упал на землю. — Постарайся сбежать отсюда. — А остальные? — А остальные — не моя забота. Беги, мальва. Беги и не оглядывайся, — рукой он указал направление. — Когда окажешься под аркой, представь себе дождь и улицу Гнездовья, на которой ты хотела бы оказаться. Если сейчас действительно идет дождь, ты спасена. — Почему ты так поступаешь? — спросила Умма, выбравшись из клетки. — Зачем? Грязное платье упало на землю. В свете луны мужчина увидел пред собой лисицу. Зверь, не отрывая глаз, смотрел в измученное лицо Янтарного Скорпиона. — Потому, что я должен. Я не чудовище, отец воспитывал во мне человека и… Пес знает, что из этого вышло. Беги уже, пока я не дал тебе пинка. Лукаш постоянно повторял в голове условия подписанного им договора и в особенности его заключительную часть, именно сейчас он принял свою судьбу и осознал, сколько крови еще предстоит пролить. «Я не хочу встретить тебя на арене», — подумал он, и Умма услышала его мысли, узнала о контракте и, поклонившись, убежала прочь.

28

Смерть стала для Псаря избавлением от боли, и, стоило последней уйти, на смену пришло спокойствие и приятие всего, что он когда-либо сделал. Он видел каждого, кто попадал под острие его ножа. Он видел и помнил, кого, за что и при каких обстоятельствах отправил к праотцам. Раскаяния не было, никакой Господь не явился к нему, и Страшный суд, которым пугали людей церковники, не состоялся или же по какой-то причине прошел без Иво. Псарь провалился в глубокую флуоресцентно-черную тьму. Он вглядывался в неё, и тьма, судя по всему, не сводила с него глаз. — Я Аур, — произнесла тьма. — Я дороги Мертвых. Он знал, что находится пред сыном Рогатого Пса. Понимание пришло само собой. — Здравствуй Аур, — ответил Иво тьме. — Что мне теперь делать? — Иди дорогой Мертвых. — Как скажешь, Аур. Блуждание во тьме — не самая страшная плата… — Кто сказал, что ты будешь блуждать во тьме? — Я мертв и буду ходить среди мертвых. Здесь темно и потому… — Глупости. Ты будешь идти дорогой Мертвых среди живых. Ты стал частью чужого плана, и тебе пока рано умирать. Ты второй человек, до которого я не могу добраться. — План? — Да, — холодно ответила тьма. — Но если ты узнаешь о замыслах Отца, все начинания Гхарра обратятся в прах. Я заберу твою память, и постарайся жить с тем, что сделал, и с тем, что тебе еще предстоит сделать. — Что же мне предстоит? — Для начала ты похоронишь свою Агни. Это часть замысла. Тебе следует потерять, чтобы обрести, но тебе не следует этого помнить. — Что же это за план такой? — Он хотел кричать. Хотел, чтобы ему было больно, но здесь были лишь тьма и смерть. Ничего кроме. — Твой отец — жестокая тварь, раз замыслил такое. — И ты не представляешь, насколько ты прав. Проваливай, Иво. Мы встретимся в начале войны, когда ты наконец прогонишь того единственного человека, которого не захочешь прогонять никогда. До встречи. Псарь вновь погрузился во мрак, но мрак не был Ауром, в этом мраке было нечто трагичное. Запах осени, грязи и летнего ливня. Вкус металла на губах и боль. Боль, которую невозможно терпеть, даже будучи мертвым. — Открывай! — крик отчаяния порвал пелену тьмы. — Открывай! — частые и глухие удары о дерево. — Открывай, человек. Он верил тебе! Запахи осени и на сей раз настырный смрад гниения, вонь лекарств. — Какого хера случилось?! — испуганно закричал кто-то. Иво не мог разобрать, кто именно кричит, но голос был знакомым: — С такими ранами не живут! — Умма? Дирк? — удивился Псарь. — Тоже мертвы? — Нельзя вытаскивать меч! — Ты лекарь, лечи! — Сердце еле бьется. Если убрать меч, он истечет кровью и… Да он уже почти мертв! — Иво! Иво! Ты слышишь меня, я знаю. Все будет хорошо, Аур почему-то не принял тебя. Его волокли по полу, а он даже не мог поднять веки. — Больно… — прохрипел он. — Я не смог убить этого гада… — Убери руки от меча. Он кровью истечет! — Дирк кричал на Умму. Грохот склянок и плеск воды. — Не трогай, кому говорю! — Я сама вытащу меч, хуже не станет. Иво, просто поверь мне. — Дирк… — прошептал Иво. — Если не доверять военному врачу, то больше доверять некому. Давай лучше ты. — Вы хуже баб! — Умма с легкостью вырвала меч из тела человека, работающего на Псарню. — Гляди. Иво вскрикнул и провалился во тьму. Пожилой коронер, которого разбудили крики, протрезвел, стоило ему увидеть, как из человека, который по всем законам природы уже должен быть на том свете, вытащили оружие. Для коронера развязка данного действа была очевидна. — Я отказываюсь верить, — пробубнил Дирк, — такого не бывает. — Такое бывает, если от смертного отказывается смерть, — равнодушно бросила лисица таким тоном, словно объясняет ребенку, что вода мокрая, а небо синее. — Такое бывает, но редко. Коронер подошел к своему ученику и, окончательно протрезвев, склонился над телом наемника. — Мне рассказывали о ребенке, с которым произошло подобное. Раны на теле Гончей медленно зарастали, а сам Иво видел сон. Черный баран был гостем его сна. Гриммо заставлял Псаря смотреть на то, как падаль, которую зовут Слепым Кузеном, лапает совсем еще юную девочку. — Смотри, — говорил Гриммо. — Смотри внимательно. Это твоя судьба, но ты и об этом забудешь. До поры, — шепот пронизывал сознание наемника, словно сотня стрел, — до времени. Забудешь, пока не встретишь. Слепой Кузен посадил девочку на стол, и своей единственной рукой он пригладил волосы ребенка, который уже не мог плакать. Где-то неподалеку смеялся Крыса. Где-то неподалеку играли на лютне. — Ты все запомнил? — прошептал Гриммо Псарю на ухо. — А теперь обо всем забудь, чтобы однажды вспомнить.