Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел - Страница 22

19

Несколько дней небо над Гнездовьем было безукоризненно чисто. Подручные Кухара не высовывали носов их Ржавой Ямы, Дирк на пару с коронером не покидали мертвецкой и в свободное от своих занятий время врачевали ожоги людям, выжившим во время пожара. За это время Иво успел продумать свои дальнейшие действия и, решив во что бы то ни стало изловить одного из подручных Кухара, обратился за помощью к градоправителю. Марк выслушал все, что Иво посчитал нужным тому рассказать, но наотрез отказался предоставлять стражников в помощь Гончей, сославшись на то, что после диверсии люди нужнее на крепостном валу и улицах. Минуло два дня. Люди Шебета должны были вернуться в Гнездовье. Наемник не знал, что в нескольких днях пути от него под ласковый шум ветра и шелест кленовых листьев проливалась кровь отважных людей как с одной стороны, так и с другой. Отвага в битве, дорогой мой друг, искупает вину даже грабителя и убийцы. Отвага перед лицом смерти — удел сильных. Я был уверен в этом во времена молодости, верю тому и по сей день. Бой у усадьбы, некогда прозванной Кленовой рощей, а впоследствии ставшей вначале лагерем Янтарных Скорпионов и, наконец, бойней, длился недолго, и, если бы не коварство бандитов и удача, позволившие им перерезать часовых, — потерь среди партизан удалось бы избежать. Вышло же именно то, что вышло. Головорезы, бесшумно проникшие в усадьбу, резали спящих до тех пор, пока, наконец, не поднялась тревога. Она бы и не поднялась, если бы не допущенные головорезами ошибки. Конечно, при иных раскладах у людей Шебета не было бы ни единого шанса, ведь всякий знает, что даже десяток разбойников не уцелеет в схватке с матерыми бойцами, даже превосходя оных числом. Я, дорогой мой друг, придерживаюсь того же мнения. Но не стоит забывать, что в дни лихой молодости, еще до того, как засесть в Гнездовье, Шебет, или же Маркус из обедневшего рода Бернов, командовал Миглардским конным разъездом и после поражения своего вассала дезертировал вместе со своим подразделением. Какими дорогами он добрался до Гнездовья, ведает лишь он сам, но тот факт, что в первую очередь бандит привечает в своей шайке именно солдат, остается фактом. Проще говоря, в Кленовую рощу явилась непростая городская шваль. Утром тела убитых бандитов были аккуратно сложены в тени кленов, растущих на заднем дворе усадьбы, а головы покойников со стороны Скорпионов закатывались в приготовленные для верноподданных Трефа бочки с уксусом. Шебет, сидя на веранде, глядел в сторону Гнездовья и начищал до блеска захваченный в бою меч с выгравированными на яблоке лилиями. Тогда к Маркусу подошел один из его людей с виновато опущенной головой, главарь ганзы уже знал, что ему предстояло услышать. — Ну давай, Игорь, выкладывай, — произнес Шебет, не отрывая глаз от нависшего над лугами неба и не убирая крепких рук с рукояти клинка. — Чем порадуешь? Что с беглецами? — Мы гнали их до Зарецких болот. Троих порешили, двое ушли. — Головы принесли? — Принесли. Как быть с теми, кто сбежал? — А кто уцелел? — Их командир, он очень ранен и еще какой-то хер. — Да и пес с ними, пусть бегут. А тем, кто добегался, — отсеки головы и в бочки к остальным. — Сделаем, — Игорь посмотрел на отворенную дверь амбара. — А с зерном как быть? — Оставляем здесь. — Но там же состояние целое. — Ты язык забыл, собака?! — прокричал Шебет. — Я и сам знаю, что там состояние. Делай схрон, оставь охрану, а там видно будет. Ежели с нас спросят за это зерно, значит, не судьба, а не спросят, продадим какому ни то барону из числа зажиточных… — Шебет откашлялся и, глядя на отражаемые начищенной сталью солнечные блики, договорил: — Не обидят, чай. В Грошевые земли продадим, там каторжан тоже кормить надо. В то самое время, когда Псарь, получив от градоправителя отворот, разглядывал тяжелые цепи в лавке гнездовского металлурга и прикидывал, какими гвоздями будет вбивать их в брусчатку, какие скобы нужны для того, чтобы приладить их же к купленным капканам, и что, собственно, он собирается делать с пойманными в эти капканы чудовищами, — боец Янтарных Скорпионов тащил на своей спине умирающего мужчину, шестью годами старше его самого. Командир Скорпионов был относительно молод и матер. На полях брани его зоркий гла, и интуиция безошибочно определяли бреши в обороне противника, конница под его командованием прорывала ряды пехтуры и, прорываясь, сокрушала, разила и приносила Трефам победу за победой. Вагнер одним взмахом меча поднимал Скорпионов в атаку, и черный орел на его гербе о янтарном поле, даже покрываясь слоем пыли, был различим для глаз противника. Вагнер из рода Иакова упивался битвой, и всем казалось, что в пылу сражения он был неистов. Лукаш считал своего командира непобедимым бойцом, но теперь под стрекотание сверчков, оглушительное пение болотных птиц и траурно-яркий свет луны раскрытый боец Скорпионов нес на плечах покойника с торчащим меж ребер арбалетным болтом. Вагнер уже успел остыть, а погоня, длившаяся не так долго, иссякла, стоило беглецам очутиться в Зарецких болотах. Тянуло прохладой и запахом тины, квакали лягушки. Лукаш остановился и, понимая, что бежать больше некуда, уложил своего командира на мягкую, проминающуюся под весом человека из рода Иакова почву. — Спите, парящий над сечей орел, — произнес Лукаш и упал рядом. Ягоды клюквы поблескивали в свете луны, и над высохшим деревом, опустившим к воде свои узловатые пальцы, незаметно для глаз бойца появился он. Кухар вышел из принесенной ветром россыпи золотой пыли и мягко, по-кошачьи, приземлился на ветку дерева, уселся, свесив ноги, и наблюдал, не произнося ни единого слова, за тем, как солдат рыдает над убитым товарищем. — Ты доверился не тому человеку, — ревел он. — О лагере не знал никто, кроме Иво… — Лукаш, не поднимая головы, выдрал клок травы и швырнул в сторону. — Ты болван! Ты болван, Лукаш! Ты позор армии Трефов! — Он сжал зубы и колотил руками прохладную травку. Глядя на убитого Вагнера, вспоминая лица убитых ночью Скорпионов, он стянул с себя знамя, которое ему удалось спасти, и, аккуратно сложив его на груди покойника, закричал. Ветвь иссохшего дерева, что едва касалась воды, покачнулась, и по поросшей ряской глади побежали круги. Тихий смех привлек внимание сокрушающегося Лукаша, но тот не повернул головы. — Ты пришел добить меня? — спросил он. — Не думал, что кто-то из вашей шайки зайдет так далеко. — Нет, мальчик мой, — Кухар сидел на дереве и улыбался. Золотистое свечение медленно вместе с легким дыханием ветра ползло в сторону стоявшего на коленях перед убитым командиром солдата. — Я могу помочь тебе. Да-да. Ты ловок и проворен. Я предлагаю тебе особенный контракт. — Пошел вон, — бросил воин. — Кем бы ты ни был, каким бы наваждением ни являлся, пошел вон! — А что если я помогу тебе отомстить за братьев? Что если я помогу тебе достать Псаря, который сдал тебя и твоих людей с потрохами, а? — А что если я переломаю твои пальцы? Я же сказал — убирайся. — Я предлагаю тебе не только месть, но и свободу тех Скорпионов, коих заманил в ловушку мерзавец Войцех. Да-да. Они сейчас в одном очень далеком месте, но я отпущу их, если ты согласишься поработать на меня немного.

20

Псарь ударил молотом, и кирпич брусчатки раскололся надвое. Он ударил еще и, совершенно не вникая в то, что о нем подумают, встал на колени, вынимая осколки из выбоины. Рубашка была насквозь пропитана потом, и вразрез с привычкой он стянул с себя куртку. — Зачем этот нелюдь ломает дорогу? — поинтересовалась у сидящего на телеге Дирка беззубая бабка. — Мало ли у нас проблем? Псари тут ямы еще рыть начали. При прежних властях такого бы не допустили. — Уймись, старая, — бросил её парень. — Видишь? — он кивком головы указал на медвежьи капканы, цепи и иные необходимые в их деле приспособления. — Гончая из Псарни взяла след и вышла на охоту, — говорил он громко и отчетливо. Так, чтобы его слышал каждый прохожий. — Дирк! — прорычал псарь, размахивая молотом. — Я тебя посадил телегу сторожить, а не языком молоть. — Он ударил еще, затем еще. — Ты, курвин сын. — Удар молота сокрушил камень, из-под которого тут же выползла сороконожка. Иво ненавидел не только рыбу, но и подобных тварей. Псарь придавил насекомое подошвой и вновь взялся за работу. — Скоро твоя очередь, — он, тяжело дыша, вытер мокрый лоб грязной ладонью. — Падла, давно я за ремесло не брался. — Стражу бы позвать… — буровил лавочник, которого раздражал тот факт, что у его дверей появляется яма. — А… Хер с ними. — Люди добрые, да как же оно так! А если этот козел и по домам шастать начнет? — Начну, если не заткнешься! — рявкнул Иво, не вникая, кому именно ответил. — Повыползали из нор… Вокруг уже скопилось порядочное количество горожан, и возрастающее возмущение накаляло обстановку. Псарь чувствовал себя до ужаса уязвимым. На его памяти один прекрасный фехтовальщик погиб в уличной драке просто потому, что пренебрег защитой и переусердствовал с водкой. — Тише, братья! Тише! — Дирк встал на телегу и, разведя руки, продолжил: — Видите эти кресты на дверях? Да-да, Матиас, на твоей двери такой тоже имеется. Мы уже свыклись с тем, что город наполовину пуст, а на другую половину заполнен ослами. — Ты кого ослом назвал?! — Бледный, не путай! — У! Тащи его с телеги! — Но-но! — Дирк приготовился держать оборону. — Тронешь меня хотя бы пальцем, Псарь тебе брюхо исполосует! Куда ты грабли?! Эй! Возмущение росло, но, глядя на то, как нелепо защищается помощник коронера, агрессия быстро перетекла в веселье. — А полезешь — укусит! — Как баба. Мужики-красильщики зашлись хохотом. — Да какая же баба с лысиной-то? — выдавил из себя горожанин в потрепанном жилете и крохотными поросячьими глазками. — Плешивая разве только. — Дирк, мать твою! — прошептал Псарь. — Без балагана никак не обойтись было? Положив молот на плечо, Иво направился к повозке. Жажда драла глотку. — Дай пройти, — сказал он и подвинул человека, преградившего ему путь. Сквозь толпу теперь нужно было пробираться. Горожане затосковали по зрелищам и радовались любой возможности позубоскалить. — Куда ты толкаешься?! — мужик, которого Иво потеснил, не думая о последствиях и размышляя о своем, таращил на Гончую залитые водкой зенки. Здоровенный детина, нужно отметить. — Тебе всыпать?! А ведь я могу! Не побоюсь, что ты выжлятник златоградский. Стражники наблюдали за происходящим через открытую нараспашку дверь корчмы «Хмельное чучело». Игра в кости занимала куда сильнее, чем царивший на улице беспорядок, да и сотник ясно определил, что, пока Псарь не схватится за нож, его трогать не следует. — Что там у них? — спросил боец с лицом, густо поросшим седеющей щетиной. — Второй день Псарь чудит… — Да глядишь — морды бить будут, — ответил ему приятель. — Дирк наш тоже вон умом тронулся. Корчмарь подошел к ним и наполнил их кружки пивом. — Вмешались бы, — сказал он. — У наймита молотильник-то вон какой. — Да кого он им тронет, кроме каменьев? — Псарь — это Псарь… — А два раза — это два раза, — перебил мужчину стражник. — Как там у твоей дочурки дела? Что-то её не видать совсем. — На сносях моя дочурка. В мужнином доме сидит, мужнин пол метет, — сказал, как послал, корчмарь. — Попрошу без шуточек. Вас тут не за них угощают. Тем временем Дирк безраздельно завладел вниманием толпы. — По городу шастает чудовище! — кричал он, возвышаясь над горожанами. — Мой друг будет с оным чудовищем сражаться! Да-да! За нас, за вас, за Господа Бога и милых дам, а я помогу ему! Ротозеи, это тысячеглавый монстр в человеческом обличье! Он ест детей, рвет рыцарские доспехи, и именно он — главная беда Гнездовья! Толпа ахнула. — Прямо так тысячеглазый? — переспросил трубочист. — Куда ему столько глазьев? — Дубина, он же сказал — тысячезадый! — Одно гузно — для сранья, другие — для того, чтоб скучно не было! — прыснул некто. — Давай дальше, Дирк! Рассказывай свои басни! Люди веселились. — Да он пьян, — предположил кто-то. — Налакался в мертвецкой и пошел байки чесать. — Да хоть бы и так, все лучше, чем ничего. Из «Хмельного пугала» вышла стража Гнездовья. Один из защитников зажимал пальцами разбитый нос: — Шуток ты, Йохан, не понимаешь! А ну, разойдись! — Разойдись, кому велено! — поддержал приятеля тот, чье лицо густо поросло щетиной. — Дорогу, курвы! — Тоже уши погреть вышли? — А то. — Рты свои — ша! Дирк, давай про чудовище. Все снова зашлись хохотом, и Дирк дал им про чудовище и вообще про все, на что хватило его воображения. — Лишь небо обрушит на землю свой гнев, оно выползет из болот и придет сюда, дабы разорять наш несчастный город! Вновь пропадут люди, вновь будут рыдать сироты! Иво наконец добрался до телеги и, стащив с нее Дирка, прорычал: — Расходитесь! Живо! — Иво, — жалобно произнес Дирк. — Но Иво, — и шепотом добавил: — Я не видел карлика. Надо продолжать. Толпа негодовала, и где-то внутри нее стоял, растирая подбитый глаз, детина, который обещал всыпать наемнику. Он уже изобретал план мести, как вдруг кто-то принялся дергать его за штанину. Детина опустил голову и обомлел. — В город приехала ярмарка! — довольно взвизгнул он, забыв о своей обиде. — Чудак какой, поглядите! — Но никто не обратил внимания. Вокруг летала золотая пыль, но и её никто, кроме обиженного Псарем человека, не замечал. — Да-да, мальчик мой. Ярмарка. С бубенцами и фортелями, — Кухар сжимал в руках свою книгу. — Приглашаю. — Как здорово! — воскликнул детина, и его собеседник понял, что имеет дело с человеком недюжинной физической силы, но с постыдно скромным умишком. — Ярмарка лучше, чем чудище. — Ты можешь оказать мне услугу? Взамен я приглашу тебя на первый. Задаром. — Конечно! — обрадовался мужчина. — Чего ты хочешь, крохотный человечек? Кухар восхищался здоровыми мужиками с умами детей. Из них получались хорошие слуги. Он извлек из кармана запеченное яблоко и протянул собеседнику: — Угощайся. У меня таких много! Толпа уже начала расходиться, а помощник коронера, вытаскивая из телеги капкан, принялся за работу. Иво водрузил на плечо цепь и, повернувшись к собственноручно сотворенной выбоине, увидел здоровяка, которому подарил наливающийся фингал. — Ты пришел за добавкой? — сказал он и сплюнул кровь. Рассеченная в драке с этим дураком губа кровила. — Если тумаков мало, у меня цепь есть… — Нет, дубина. Я не хочу драться, — потупившись, почти жалобно произнес бугай. — Я хочу передать тебе слова смешного человечка. Он просил меня передать их тебе. Я передам, да? — Ну уж передай, передай, передай, — передразнил дурака Дирк. — Передавало. — Он сказал, что его зовут Кухаркой. Я не понял. Он сказал, что тысячеглавый монстр приняла вызов и готов поиграть, но боится, что у тебя для таких игр кишка тонка. — Пошел прочь, — прошипел человек из златоградского цеха. — Вместе со своей кухаркой. — Падла услышала твои вопли, — Иво ухмыльнулся в густые усы. — Да, дружище, а ты переживал. Ближе к вечеру, когда капканы ждали своего часа в выбоинах у помеченных мелом дверей, Псарь и помощник коронера сидели в недавно открывшейся питейной «Барин у огня». Глядя на букеты чеснока, которые были развешаны здесь на каждом углу, Дирк решил, что корчмарь в детстве охотился на босорок и, повзрослев, не смог оставить увлечений юности. — Объясни мне, Иво. Я не понимаю кое-чего, — заговорил он, очищая от скорлупы куриное яйцо. — Не уверен, что я гожусь тебе в наставники, — буркнул псарь. — Но ты попробуй. — Для чего все это? — Сам не понимаю. Обычно я прихожу, режу, ухожу. Все обычно куда проще. — Я не о том. Зачем мы привлекали внимание Кухара? — Затем, что этот карлик все равно бы узнал о нашем замысле. — И? — Он убежден в своей силе. Да, друг мой. Из разговора с Уммой я понял, что шансов на победу у меня маловато. — Так… — Дирк разжевал чеснок, откусил от яйца и запил все это пивом. Он вопросительно уставился на собеседника: — Ты хочешь его разозлить? Судя по тому, как складываются дела в городе, шансов действительно нет. — Мы бросили Кухару вызов. Часто ли с ним подобное происходит? — Ты навязываешь свою игру? Хочешь, чтоб он действовал необдуманно? Думаешь, он ошибется? — Все совершают ошибки, а самоуверенные идиоты совершают их чаще иных людей. — Главное в этой истории, — заключил помощник коронера, — не оказаться самоуверенным идиотом. До часа, когда ночное небо расчертила отливающая золотом молния и на спящий город обрушился ливень, оставалось не так много времени, но сейчас Иво отдыхал, а Шебет и его ганза везли в город бочки с головами Янтарных Скорпионов. Горожане же недоумевали, глядя на капканы, которые им было строго-настрого запрещено трогать руками. Стража бдила за каждой ловушкой, и многие пришли к выводу, что бургомистр рехнулся после пожара в казарме. Люди начинали перешептываться о диверсантах, грядущей войне и тысячеглавом монстре. Слухи расползлись по Гнездовью стремительно, а Дирк уже стал действующим лицом многих анекдотов. Вот один из них: Утром Дирк возвращается в мертвецкую, и коронер просыпается от жуткого смрада. — Дирк, мать твою в щачло, — говорит он. — Почему от тебя так дерьмом воняет?! Дирк смотрит на засранные портки и говорит: — Пошли мы с Псарем охотиться на чудище. Капканы расставили, водки выжрали. Все по делу и даже сверх нужного. Тут Псарь видит, у одного из домов дверь с петель снята. Тишина, да нет никого. Выхватив нож, он побежал страховидлу резать. Я, стало быть, жду, жду, а Псарь все не возвращается. Уже стемнело и не видать ни зги, а все жду. Беру, значит, палку и иду друга выручать. Во мраке я вышел на врага — и как ударил его! Думаю, победил, Гнездовье спас. Наклонился посмотреть на чудище убитое, а там мешок на полу лежит… И тут как легли на мои плечи тяжелые лапища, как я закричал! Оборачиваюсь… Умом-то я понимаю, что это Псарь за моей спиной стоял, а вот в портки накладывать я перестать уже не мог.