Византия сражается - Муркок Майкл Джон - Страница 109

Больные дети окружили меня. Они угрожали мне, но были слишком слабы, чтобы драться. Я посмеялся над ними и отдал все петлюровские деньги. Пусть потратят их, если смогут. Они начали дергать меня за одежду. Я слишком устал, чтобы играть с ними. Я был занят. Мне следовало подумать. Я вытащил черный с серебром пистолет, и они убежали. Я засунул пистолет обратно в карман. Группа солдат приблизилась ко мне. Они попросили предъявить документы. Я сказал, что я майор Пятницкий и работаю на военную разведку, поэтому важно, чтобы никто не видел, как я с ними говорю. Они мне поверили и удалились. В гавани зазвучали выстрелы, но почти тотчас все стихло.

Я решил, что должен отправиться на станцию. Люди скоро поедут назад в Киев. Поэтому нужно как можно раньше занять очередь. Но станция, освещенная аварийными масляными лампами, была настолько переполнена, что я понял: мне не хватит сил справиться со всем этим. К тому же у меня не было настоящих денег. Я хотел отыскать какие-нибудь танки и воспользоваться гостеприимством моих австралийских друзей. Но они, вероятно, все еще находились в предместьях. Я слышал артиллерийские залпы, звучавшие где-то к северу от города.

Как обычно, флаги и прокламации появились раньше всего. Они покрывали город, как маска покрывает лицо прокаженного. Мимо проезжали военные автомобили. Казалось, все кругом очень заняты. Добровольцы и их друзья союзники все контролировали и, как и все новые завоеватели, полагали, что знают что делают. Так называемые представители истинного правительства России издавали указы, не слишком отличавшиеся от тех, которые я читал прежде. Был введен комендантский час для всего гражданского персонала. Я обрадовался, что на мне военный кафтан и шапка, пытался ходить строевым шагом. Я зашел в маленькое кафе на Ланжероновской, около Театральной площади. В тот вечер ожидалось какое-то представление, судя по обилию гостей. Кто-то сказал, что таково свойство одесского характера. «Мы всё переживаем – и всем наслаждаемся», – заметил официант. Он по ошибке назвал меня товарищем и извинился, сказал, что теперь очень трудно запомнить, кто есть кто. Неужели я прибыл с новыми отрядами? Именно так, ответил я. Он спросил, известно ли мне, что случилось с самолетом, который летал вокруг купола церкви Святого Николая утром этого дня. Самолет и вправду сбили?

– Да, сбили, – ответил я. – Я знаю; я был в этом самолете.

Разумеется, я тотчас стал для них героем. Меня угостили всем, что там было, – водкой, хлебом, колбасой. Благородные люди пожимали мне руку. Банкиры отдавали мне честь. Звучала музыка. Я получил небольшое удовлетворение от своих приключений. У меня спрашивали советов почти обо всем, и я с удовольствием отвечал; ведь я мог посоветовать вполне разумные вещи. Когда я сказал, что мне нужно вернуться в Киев, чтобы разыскать мать, мне предложили самые разные варианты проезда. Я договорился посетить какого-то князя на следующий день в его гостиничном номере. Карточку я тотчас потерял. В коляске, принадлежащей фабриканту из Херсона, я добрался по темным и дурно пахнувшим улицам до маленькой, неприметной гостиницы. По его словам, это было лучшее, что он смог отыскать. Мы постучали в металлические ставни; нас неохотно впустили. Фабрикант был пьян. Он представил меня угрюмой грузинке, назвав братом. Она сказала, что за меня возьмет дополнительную плату. Фабрикант рассмеялся и сказал: «Пани, я готов был заплатить за номер в „Бристоле“, поэтому не думаю, что сильно разорюсь, если заплачу вам за лишнее одеяло и матрац для моего брата». Когда мы поднялись наверх, он заметил: «Теперь мы все – братья».

Я провел ночь на полу в его комнате. Он все еще храпел и что-то бормотал во сне, когда я уходил. Мне хотелось есть. Денег у меня не осталось. Золота тоже. Надо было продавать пистолеты. Я отправился на старый рынок. Здесь продавали куда более роскошное оружие всего за несколько рублей. Я дошел до самой Преображенской и остановился у одной двери. На ней по-прежнему висела табличка с именем дантиста: «X. Корнелиус».

Меня вырвало, когда я стоял посреди грязной лужи – на том месте, где раньше собирались наемные экипажи. Мне никогда еще не было так плохо. Тяжесть сжимала мне голову, зрение подводило меня, в глазах сверкали искры, жгучей болью сводило ягодицы и бедра, в живот как будто засунули ледяной кусок железа. Прохожие называли меня проклятым пьяницей. Закричала женщина в модном платье. Мне показалось, что это госпожа Корнелиус. Я протянул к ней руки. Подошел жандарм, которого, вероятно, выпустили из тюрьмы, он отвел меня в переулок, сообщил, что с уважением относится к военным, но мне следует выбирать не такие людные места, если я пожелаю устроить спектакль.

Меня трясло. Я сидел на ступеньках у входа в заброшенный магазин и смотрел, как мимо проезжают экипажи и автомобили. Город обрел странное великолепие – такое может быть свойственно внезапно очнувшемуся умирающему пациенту, собравшемуся с силами незадолго до смерти. Я думаю, что причина проста: они расслабляются и примиряются со своей участью, чтобы в полной мере использовать то, что им осталось. Набравшись сил, я направился в гавань, но район у церкви Святого Николая был по каким-то причинам перегорожен. Я вновь услышал выстрелы и вошел в церковь. Здесь собралось не меньше людей, чем на железнодорожной станции. Я втиснулся внутрь и оперся на своих соседей. Тогда я еще не знал никаких молитв – просто бормотал себе под нос. Вынесли распятие. Священники запели. Они махали кадилами. Белое и золотое. Белое и золотое. Но Бог покинул Одессу, и черное солнце встало над Россией.

Мне неожиданно захотелось молока. Это заставило меня улыбнуться.

Я выяснил, что кокаин невозможно раздобыть; его можно было получить только в обмен на золото, никак иначе. Если бы в Одессе осталось что-то, что можно украсть, – я бы это украл. Тем вечером я решил пойти в кафе, где накануне повстречал князя и фабриканта. Оно было закрыто. На двери появилось объявление, выведенное мелом: «Здесь укрывали спекулянтов». Это напомнило мне, что Одесса находилась на военном положении и что за грабеж и спекуляцию полагалась смертная казнь. Мне очень хотелось есть. Я обошел несколько редакций, разыскивая своего друга, имя которого я позабыл. Некоторые из журналистов его знали, но считали, что он уехал из Одессы или скрывался у себя дома. Может, мне стоило поискать его там?

Трамваи в Аркадию в тот день не ходили. Денег, чтобы заплатить за проезд, у меня не было. Я молился о том, чтобы повстречать танковую колонну или хоть кого-то, кто меня узнает. Я был уверен, что госпожа Корнелиус спасет меня. В конце концов я оказался возле военного штаба на Пушкинской, неподалеку от Александровского парка, который теперь превратился в пустырь. Я вошел, представился, как ни в чем не бывало, и заявил, что отстал от своего отряда. Я объяснил, что служил в танковой бригаде. Мне ответили, что можно сесть на поезд, идущий в Николаев. Танки направлялись туда. Они были нужны в Николаеве, поскольку там началось восстание. Я спросил, можно ли отправить телеграмму в Киев. Мне ответили, что если нет срочных распоряжений, то придется подождать. В штабе со мной беседовали весьма любезно. Мне даже предложили стул. Я сказал, что был наблюдателем в самолете. Они посочувствовали, узнав о крушении. «Забавно: у нас слишком много информации, в ней просто не разобраться». Становилось все холоднее. Август подходил к концу. Я сидел на военном посту с чашкой чая и куском бисквита и болтал с солдатами, находившимися на дежурстве. Я проголодался едва ли не до смерти. Я привык к этому состоянию и почти наслаждался ощущением эйфории и самообладанием. Мы вместе шутили над тем, насколько я истощен.

Он пришел из древнего города, чтобы своей волей уничтожить то немногое, что осталось от нашего Просвещения. Мстительный атавист, злобный неудавшийся священник. Он надвигался на город, построенный по приказу женщины, которой давал советы Вольтер, – Екатерины Великой. Одесса была основана 22 августа 1794 года, в первую эпоху революций, в век разума. Город Пушкина и Лермонтова. Только их статуи оставили большевики, да еще и возвели новые, назвали в их честь корабли. Россия стала Диснейлендом человеческого достоинства. Это ужасное оскорбление. Они называют корабли в честь людей, которые протестовали бы против всего того, что большевики сотворили с нашей Россией. Стальной царь ехал по нашим улицам и говорил так спокойно, что никто не мог догадаться, сколько людей он уничтожил. Немцы ехали по нашим улицам. Одесса, основанная на фундаментах татарских поселений, на фундаментах финикийских портов, была обесчещена. Карфаген залил ее волной крови.