Ермак. Начало - Валериев Игорь - Страница 62

Некрасов, Блинов и Тагала смотрели на меня, как неведомую зверушку, а народ в трактире орал: «Любо!!!»

— Ещё одна есть, — ответил я и взял первый аккорд песни Розенбаума «Казачья».

На третьем куплете этой песни в пляс пустились пять или шесть казаков, ещё трое или четверо, как опытные ложкари стали отбивать на ложках зажигательный ритм песни и танца. По окончании этой песни от криков «Любо», казалось, рухнет потолок трактира, потом помню ещё две полные стопки водки, требования петь ещё, а потом наступила тьма.

Ранее утро следующего дня встретило меня мучительной головной болью, рассказами Ромки и Антипа Верхотурова о том, как я вчера погулял с господами офицерами за одним столом, какие ПЕСНИ пел, как потом пил с господами офицерами на брудершафт, это я понял из описания Ромкой сего действия. Дальше я заснул, прямо за столом у офицеров, и он с Туром ели смогли меня утащить в комнату из трактира. А народ в трактире гулял чуть ли не до утра. Благовещенье! Можно. Совсем недавно, угомонились. Приказчика Тарала они тоже отнесли в его комнату, тот отрубился по времени почти вместе со мной.

Когда я лечился через десять минут кислыми щами в трактире, ко мне за стол сел помятый Арсений, которого Лис и Тур еле смогли поднять. Глядя на мой потный лоб и идущий пар из моей миски со щами, Арсений заказал того же самого плюс стопку водки, а потом попросил меня срочно написать ему слова «Есаула» и «Казачьей». Оказывается, именно так народ назвал исполненные мною песни. Абсолютно одинаково с названиями в моём мире. Про себя при этом я решил, что больше не буду заниматься плагиатом. Каждому времени свои песни. А эти две песни, надеюсь, скоро станут народными, и никто не вспомнит кто их автор, точнее первый исполнитель.

Через семь дней обоз под вечер входил в станицу Черняева. Впереди ехал мой десяток, лихо с посвистом и на два голоса распевая «Казачью». Потом произошла сдача обоза новой охране, получение причитающейся оплаты и десяток разбежался по домам. Я же двинулся к себе на хутор. Завтра обоз пойдет дальше в Благовещенск, поэтому до утра надо было сделать много дел. Меня ждал экстернат за шесть классов мужской гимназии, и надо было успеть собраться.

Не успел я доехать до хутора, как меня нагнал Ромка с наказом его отца собрать, что нужно мне в Благовещенске будет, а потом сразу к ним, благо баня натоплена, изба тем более, а всё необходимое из продуктов в дорогу мне соберут. Так что до утра ещё и отдохнуть успею. Я подумал и согласился. Дома из готовой еды шаром покати, да и в избе со слов Ромки топили уже три дня назад. Это часов пять ждать, пока дом прогреется. А на улице уже темнеет. Поэтому собрав в РД и перемётные сумки всё, что мне, на мой взгляд, должно было понадобиться в Благовещенске, отправился с Ромкой к Селевёрстовым.

После бани, где с Ромкой хорошо попарились и быстро постирались, сытно поужинали всей семьей, а потом дядька Петро позвал меня в дальнюю комнату для разговора с глаза на глаз.

— Тимофей, сначала вопрос к тебе, — опускаясь на стул, начал Пётр Никодимович. — Ты из Благовещенска в станицу собираешься возвращаться или у Чуриных служить останешься до сборов малолеток. У тебя ещё два года впереди?

Я несколько опешивший от такого вопроса, уверенно ответил:

— Конечно, собираюсь, дядька Петро. До конца мая сдам все экзамены, а потом с ближайшим караваном или ещё какой оказией домой в станицу. У меня ещё дел здесь много.

— Дел у тебя действительно много, — облегченно выдохнул Селевёрстов. — Войсковой старшина Буревой, как и обещал, в этом году опять на состязания казаков приготовительного разряда приезжал. Был недоволен, когда узнал, что вашего десятка не будет. Потом, правда, отошёл, и даже похвалил, когда атаман Савин ему сообщил, что вас Чурин на охрану своего обоза нанял. А уж когда до него в конце шермиций и масленицы весть дошла, что вы огромную стаю красных волков перебили и никого не потеряли при этом, опять в восторг, как прошлый раз пришёл.

— А причём здесь дела, дядька Петро, — поинтересовался я у Селевёрстова.

— А притом, Тимофей, что по приказу войскового старшины, тебе ещё один десяток в обучение брать, которые на год твоих младше будут. Мы уже со старейшинами подобрали мальков, тем более от них отбоя не было. О ваших подвигах уже всё Приамурье гудит.

— Даа…Не знала баба горя, купила баба порося, — я ожесточенно стал чесать затылок. — О таких делах я и не думал. Ладно, решим проблему. Придётся Ромке брать на себя руководство занятиями, пока меня не будет. А командиры троек ему помогут.

— Эк, ты, раз, два и всё решил, — усмехнулся в бороду Селевёрстов.

— А чего тут думать, дядька Петро, наиболее эффективно учишься, когда учишь других. Вот пускай Ромка и другие казачата из первого набора учат новеньких мальков. Опыта у них уже много, не у всякого взрослого казака такой есть. Не по одному убитому в бою варнаку числится за плечами.

— Это уж да. Мало у кого из казаков в нашей станице есть такой боевой опыт. Если только у стариков, — согласился со мной Селевёрстов.

— Вот пускай и передают.

— Первый вопрос закрыли. А теперь ещё один. — Бывший атаман замолчал, как бы, не решаясь, продолжить. Но потом с натугой произнёс. — Ты как к Анфисе моей относишься?

— Нормально отношусь. Она мне как сестра, а Ромка как брат, — произнёс я, задавливая внутри себя слабые поползновения сущности Тимохи, которая проявлялась теперь очень-очень редко. Любовь Тимохи к Анфисе как-то слабо трепыхалась в моём, можно сказать, подсознании, но моё сознание воспринимало Анфису как чёрта в юбке. Десять изменений настроения за час, все виноваты в её бедах, главное мнение только её, ну может быть ещё отца. В общем, вечная фраза Шурика из будущего «если бы вы были моей женой, я бы повесился», полностью характеризовало моё отношение к Анфисе. Как сестру терпеть можно, как жену, лучше удавиться или удавить.

— Ну и, слава богу, — Селевёрстов размашисто перекрестился. — А то пока вас не было, у неё как-то всё с Семёном Савиным сладилось. После Пасхи в мае запой с Савиными учинить договорились, а по осени свадьбу сыграть.

— Совет им, да любовь, — ответил я довольному Селевёрстову, задавливая в душе нарастающие протест и недовольство Тимохиной сущности.

«Бедный Йорик! Бедный Сёма! Я знал его…, - злорадно подумал я про себя. — Надеюсь, что всю оставшуюся жизнь Семёну придется соглашаться с единственно правильным мнением Анфисы, потому что как он сможет обратать мою названную сестрицу, я не представлял».

— И ещё, Тимофей, ты прости меня, что я тебя стал виновным считать в том, что меня с атаманства сняли. Правильно ты всё делал, а во мне обида сыграла. А что с атаманства сняли, так и слава богу! Невмоготу уже стало во всех этих дрязгах станичных и окружных участвовать. Пускай теперь Савин мучается.

— Да я и не обижался, дядька Петро, — ответил я.

— Ну и хорошо, — Селевёрстов поднялся из-за стола. — Иди ко мне, я тебя обниму. Ты же мне как сын стал.

Через мгновенье мы стояли, обнявшись, и на душе моей стало необыкновенно тепло и уютно. Я за эти почти два года привязался к семье Селевёрстовых, как к родной семье. А следующим утром с обозом ушел в Благовещенск, почти до утра инструктируя Ромку по проведению занятий с мальками.

Через двенадцать дней обоз прибыл в Благовещенск. Арсений предложил мне на всё время экстерната остановиться у него на снимаемой им квартире, где молодой купец проживал один, так семьей ещё не обзавёлся, но с прислугой, приходящей домработницей и кухаркой.