Ермак. Начало - Валериев Игорь - Страница 26

Атаман Селевёрстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населённых пунктов: посёлок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Весёлая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская и другие. Одновременно Селевёрстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы, почти все «отцы-основатели» Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать, им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всём поддерживали Селевёрстова. Эти политические страсти и тайны «Черняевского двора» я постепенно узнал из разговоров казаков.

— Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро!

На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошёл ко мне.

— Чего смурной? От отца вчера попало? — шёпотом спросил я Ромку.

— Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, — морщась, прошептал тот в ответ.

— Чего шепчетесь, охламоны. Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришёл бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на сбор. Будем разбираться.

Буквально через пару минут, станичная изба находилось по соседству с домом Селевёрстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами находились в сборной горнице и о чём-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Притормозив меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, прошептал мне на ухо: «Не ссы, Тимоха! Всё хорошо будет!» И подтолкнул меня к двери.

В просторной сборной горнице вдоль стены у печки галанки на лавке разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого всё вчера и произошло, Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин — дед Семёна, Ион Гусевский — дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин. Именно они, ещё оставшиеся в живых, почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков — весьма образованный человек, который прибыл на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Это был высокий, широкоплечий, красивый мужчина, который габаритами не уступал вахмистру Шохиреву и обладал огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли — впрягшись в сбрую, заставив сына направлять плуг.

На лавке около окна разместились атаман Селевёрстов и ещё с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.

Сначала опросили самого младшего из нас Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семёна Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил всё за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это всё они — злыдни! Ещё и ножиком тычут, окоянные!

Из семи казаков-малолеток, шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам, да ещё драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семёна Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!

На такое заявления остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед — Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос — каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семёна Савина. Имели ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка ещё не казак, а сын казачий. И любое слово казака, для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял в вверх правую руку с зажатым в неё костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старейшины Шохирева.

Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:

— Митрофан, я тебя на сколько годков старше?

Савин оторопело уставился на Шохирева, потом что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и, наконец, произнёс:

— Лет на шесть, вроде, или чуть больше.

— А теперь вспомни, как в Кучугай ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал?

— Дык, это, — Митрофан Савин, зажал бороду в кулак, — драться на тебя полез и в лоб получил.

— А ты тогда казаком был?

— Нет, присягу ещё не принимал.

— А я был?

— Да, был.

— Так что же ты на меня полез? Раз я казак сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть — щенок!

— Э-э, Давыд, ты говори, да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылём по башке! — дед Митрофан начал вставать с лавки.

Старейшина Шохирев, примиряюще поднял ладонь вверх:

— Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селевёрстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление?

— Да, вроде, всё так и, всё-таки не так! Не правильно получилось как-то.

— Правильно, Митрофан, что не правильно всё в этом случае. Ты в Кучугай от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растёшь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да ещё как! Вот это и неправильно!

— Давыд, любитель ты тень на плетень навести, — Савин раздраженно стукнул костылём об пол. — Делать то, что будем!

— Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить, давайте у атамана нашего спросим. Как он Ромку своего, да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? — ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев.

— Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, — пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.

От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев, стал толкать Селевёрстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто, правда, сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?»

— Да ну его, уникума, хренова! — Селевёрстов весь красный поднялся с лавки. — Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут, да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился я и сам не знаю.

В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивлённо спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?»

— Эх, станичники! — вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. — Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали. Чего там только нет. А занимаются так, что только пар от них идёт. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоём. На их учебные схватки на кулаках, да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.

— Тимофей, а это правду Алёшка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападёт, либо руку ему сломать или убить его же кинжалом? — раздался скрипучий голос Иона Гусевского.