Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон - Страница 66

Время приближалось к полуночи, когда я поднялся по служебной лестнице отеля «Византия» и чуть слышно постучал в дверь баронессы.

Она немедленно отворила, но очень испугалась, увидев меня. Леда Николаевна выглядела нехорошо. Ее лицо вытянулось, кожа огрубела, веки набрякли. Волосы были зачесаны назад — баронесса готовилась ко сну.

— Ты одна? — прошептал я. Китти обычно спала на кушетке у окна. Я сделал шаг вперед, но Леда преградила мне дорогу. Она покачнулась. — Тебе плохо? Надеюсь, ты не подхватила сыпной тиф? — Я предположил, что баронесса почувствовала слабость, потрясенная тем, что я вернулся живым и невредимым. — Ты думала, что я попал в беду, Леда?

Ее ответ меня поразил.

— Я хотела, чтоб так оно и было, — произнесла баронесса громким, почти истерическим шепотом и взмахнула рукой, будто пытаясь оттолкнуть меня.

Я заглянул в комнату через ее плечо. Китти ворочалась на кровати матери. Я решил, что Леда боится потревожить ребенка.

— Я пытался послать телеграмму, но меня держали в плену. — Заговорив, я почувствовал, что выбрал неверный тон — я как будто извинялся. — Мы сможем увидеться завтра?

Она сказала тихо, но более отчетливо:

— Я пошлю вам письмо.

Слегка озадаченный, я тем не менее шагнул вперед, чтобы поцеловать ее в щеку, но она поспешно отступила, свирепо взглянув на меня. В ее шепоте зазвучали стальные нотки:

— Меня предупреждали, что вы ужасный лжец, но я не верила. Я даже подумать не могла о таких мерзостях!

Я был изумлен:

— Граф Синюткин говорил с тобой? Если так, то должен предупредить: он уже обманул меня…

— Я не видела графа Синюткина. Возможно, его арестовали турки. — Она дернула дверь, чтобы закрыть ее. — Пожалуйста, оставьте меня в покое. Я не хочу тревожиться из–за такого ничтожества, как вы.

— Леда!

Я не собирался отступать. Тогда она вышла в коридор, накинув то самое синее шелковое кимоно, которое я купил ей на Гранд–базаре.

— Ты так красива, — сказал я.

Баронесса закрыла за собой дверь. Она густо покраснела. Я впервые видел до такой степени разъяренную женщину. Она прошипела:

— Максим Артурович, я больше никогда не желаю видеться с вами. Я не собиралась вас предупреждать, но всерьез подумываю, что следует сообщить о ваших похождениях властям. Даже в этом омерзительном городе должны остаться порядочные люди. Вы обманули мое доверие, заставили Китти играть с вашей шлюхой — и это ужасно само по себе, но вы обольстили это существо и — прямо у меня под носом — изобрели такую мерзкую фантазию… И это нельзя простить!

Я наконец все понял, и сердце у меня ушло в пятки. Я начал слабо возражать:

— Я ее не совращал. Она была шлюхой, когда я ее нашел. Я ее спас. Ты себе противоречишь, Леда!

— И вы хотели втянуть нас с Китти в этот ужасный спектакль, в эту пародию на семью! Какие мерзости вы себе воображали?.. Что вы задумали?!

Это было слишком близко к моим подлинным фантазиям. Я отступил. То, что я считал прекрасным и удивительным, сумасшедшая, злобная, ревнивая пуританка представила в худшем свете.

— Надеюсь, что вы как минимум заплатите высокую цену за свою подлость. — Теперь баронесса приблизилась ко мне. Я отступил насколько мог и наконец уперся в перила. — Я думала, что у вас хватило мужества покончить с собой. Я надеялась, что вас пытали и убили. Я мечтала о том, что полицейские найдут ваше тело в Босфоре и попросят меня опознать труп. Я думала, что откажусь или заявлю им, будто тело не ваше, — хотела удостовериться, что вас бросят в общую могилу со всеми прочими мерзавцами этого грязного города. Но вот, пожалуйста, кошмар стал явью! Вы целовали меня теми губами, которыми касались ее. Самые худшие рассказы о вас оказались правдивыми. Я не посмела спросить Китти, чем вы занимались, когда меня не было рядом! Моя бедная, невинная девочка!

— Я люблю Китти как отец! — Я тоже перешел на шепот. — Леда, ты должна понять: я не хотел никого обидеть. Я сделал это ради тебя. Как ты узнала?

— Неужели эта маленькая шлюха вам ничего не сказала? Она была убеждена, что вас убили. Вы давали ей наркотики. Она не знала, что с нею станется. Она была слишком пьяна, когда встретилась со мной. Я сказала, что помогу ей добраться до дома. Именно так я обнаружила ваше омерзительное убежище. Вы жили с ней в нашем особом отеле! О, как вы, должно быть, насмехались надо мной! Вы не человек. Вы самый мерзкий из дьяволов. В ту ночь мало–помалу все разъяснилось. Она, по крайней мере, раскаивалась. Но вы… вы не испытываете никакого раскаяния! Только ярость, ведь я узнала правду и расстроила ваши планы. Вы просто позор своего народа!

— Все не так плохо, как кажется. — Я старался говорить как можно спокойнее. — Просто неудачное стечение обстоятельств…

— Из–за вас моей дочери угрожала опасность! Вы отрицаете, что занимались любовью с девочкой, которая была не старше Китти? Вы предали все мои лучшие чувства, цинично использовали мою любовь для того, чтобы добиться своих извращенных целей! И как вы можете лгать? Вы до сих пор лжете! О, как я мечтала, чтобы вы умерли медленной и мучительной смертью!

— Все это просто нелепо. Поверьте, Леда Николаевна, мои чувства также были самыми возвышенными. Любимая, я испытываю к Эсме отцовские чувства, как и к Китти. Клянусь, это исключительно платонические отношения. Если она сказала что–то еще — это просто детское заблуждение или ее собственная нелепая фантазия.

— Максим Артурович, с каждым словом вы становитесь все отвратительнее. Я видела вашу одежду! Постель! Записочки, адресованные ей!

— Это совсем не то, о чем вы подумали. Вы осудили меня слишком поспешно. Полагаю, вы пожалеете об этом. — После пережитых ужасных испытаний я больше не мог терпеть. Я решил отступить. — Я не стану спорить с вами здесь, на лестнице. Я намерен уйти. Если вы придете в себя и пожелаете поговорить со мной, будьте добры, сообщите об этом заранее письмом. — Я приподнял шляпу. — Прощайте, Леда Николаевна.

Кажется, эта женщина унизилась до того, что плюнула в меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Я спокойно спустился по лестнице. Очень неприятно видеть благородную даму, которая переняла манеры и выражения, более уместные в сточной канаве.

Обрадовавшись, что мне удалось избавиться от бессмысленных обвинений старой ведьмы, я возвратился в свой относительно спокойный номер в «Токатлиане». Там ждала напуганная и виноватая Эсме. Она знала, что поступила неправильно, но как я мог на нее сердиться? Еще не придя в себя после недавних потрясений, я сидел на стуле, поглаживал плачущую Эсме по голове и пытался разобраться в собственных мыслях. Мне срочно требовался новый план. Меня тревожило то, что озлобленная баронесса могла рассказать обо мне властям. Я, вероятно, сумел бы доказать, что не совращал несовершеннолетних. Я надеялся, что Эсме могла бы признаться, что до меня спала по крайней мере с одним мужчиной. Я мог настоять, что был просто ее опекуном, что спас ее от греха, но скандал наверняка помешал бы получить английскую визу. Время шло, и мое беспокойство усиливалось. В ту ночь я не спал — обдумывал немногочисленные варианты. Казалось, что весь мир снова сговорился против меня. Неужели меня ожидает наказание только за то, что я великодушно отдавал всего себя двум женщинам, делая их обеих счастливыми? Я предполагал, что ревность баронессы может стать угрозой. Теперь справедливость моих суждений была доказана. Леда притворялась светской женщиной, но я всегда подозревал правду. Если бы она начала действовать тотчас же, то могла бы причинить мне огромные неудобства. Возможно, я лишился бы свободы. И никакие мои угрозы не заставят ее замолчать, она не примет ни одного моего предложения. Я погрузился в бездну отчаяния. Рядом со мной в постели мягко посапывала маленькая Эсме, из–за которой все это и началось.

Вопреки всему, я заставил себя следующим утром отправиться в британское посольство. Мне каким–то образом удалось пробраться через собравшуюся снаружи толпу. Я в панике ворвался в коридор. Я оказал немалую помощь британцам. Благодаря полученной от меня информации они смогли арестовать важного шпиона. У меня в Англии осталась жена. Я служил с австралийцами. Все это я объяснил румяным мальчишкам–полицейским, которые преградили мне путь. Стараясь перекричать доносившиеся снаружи мольбы, я обрисовал в общих чертах свое затруднительное положение: я участвовал в серьезной шпионской операции в Анатолии. Я мог сообщить имена всех людей, связанных с Синюткиным. Но теперь моя жизнь в опасности. У меня есть чертежи, сказал я, представляющие огромную важность для британского правительства. К тому времени, когда я умолк, мой коричневый костюм пропитался потом. Полицейские спокойно посоветовали мне предоставить заявление в письменной форме. Я начал требовать встречи с кем–то из начальства. Именно тогда один из солдат заявил, что мне лучше убраться в ту крысиную нору, из которой я вылез. Теперь меня оскорбляли не только офицеры, но и стоявшие сзади русские и иностранцы, отчаявшиеся и впавшие в истерику. Стараясь добиться каких–то привилегий, они превратились в настоящих зверей. Мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в доки и отыскать своих армянских друзей. Мне следовало встретиться с одним знакомым. Армяне посоветовали мне зайти в грязную кофейню около Карантинной гавани.