Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон - Страница 49

Я очень обрадовался, когда Эсме сказала, что мечтает вести домашнее хозяйство и стать моей женой. Я был всего на семь лет старше ее. Когда мне исполнится тридцать, ей будет двадцать три. Нет ничего дурного в том, что двадцатипятилетний мужчина женится на восемнадцатилетней девушке. Мы грезили как дети, почти ничего не зная о нормальной семейной жизни. Эсме восхищалась моими проектами; она тихо сидела рядом, когда я, вооружившись угольником и логарифмической линейкой, работал над чертежом нового парового двигателя, в котором будут использоваться быстро разогревающиеся химические соединения, способные привести в действие легковой автомобиль. Естественно, она не могла уследить за математическими формулами, но сами символы очаровывали ее. В течение многих часов она смотрела на них, как кошка, ее взгляд не отрывался от моей ручки, когда я выводил на бумаге формулы.

Мы продолжали обедать в темных кафе на задворках. Эсме говорила, что хочет готовить для меня. Она называла разные турецкие и румынские блюда. Эсме высокомерно утверждала, что в ресторанах их не умеют приготовить как следует. До десяти лет она училась в благотворительной школе при женском монастыре. Одно время она собиралась стать монахиней. Потом положение ее отца ухудшилось. Турки больше не хотели нанимать христиан. И Эсме пришлось искать работу. Во время войны рабочих мест было немного. Она попыталась стать домашней работницей, как ее мать, но почти все наниматели, зажиточные греки или люди из иностранных посольств, покинули столицу. Прибывало все больше беженцев, и конкуренция стала очень высокой. Две ее подруги устроились на работу к миссис Унал. Они рассказали, что в борделе можно хорошо зарабатывать, если правильно выбирать время. Полагаю, Эсме оказалась настолько невинной, что миссис Унал прогнала ее. Даже в Пере и Галате существовали какие–то законы. Британцы прилагали все усилия, чтобы поддерживать порядок, но большая часть времени у англичан уходила на то, чтобы улаживать споры между различными группами союзников и мешать турецким полицейским требовать взятки. Эсме сказала, что она даже думала вернуться в Румынию и отыскать там родственников, но была единственной опорой своих родителей. Они, вероятно, скоро умрут. А пока ей следовало заботиться о них. Чтобы успокоить ее совесть, я уже пообещал им несколько шиллингов в неделю.

Записки от баронессы фон Рюкстуль становились все более истеричными. Эти невыносимые немцы хотели, чтобы она съехала. Маруся Верановна исчезла. Китти убита горем. Денег не осталось. Неужели я бросил ее? Я неохотно согласился встретиться с ней. В своей комнате в «Пера Паласе» я на самом деле наслаждался ее обществом. Я чувствовал, что вернулась непосредственность, исчезнувшая за время, проведенное с Эсме, ведь к маленькой девочке приходится относиться как к хрупкой игрушке. Леда стала изобретательно похотливой. Бесконечные фантазии и печали дали ей возможность изучить все формы вожделения. Я искренне сказал, что очень скучал по ней.

— Но ты же постоянно в Скутари, — заметила она. — У тебя там есть женщина?

Я успокоил ее:

— Все дело в том, что в Скутари живут влиятельные турки.

— Ты в самом деле шпион, Симка? Когда я сказала графу Синюткину, что ты был летчиком и служил в разведке, он решил, что ты, наверное, секретный агент.

— Все, что тебе нужно знать, любимая Леда, — это то, что я русский патриот. Я ненавижу Троцкого и его банду. Я действительно больше ничего не могу сказать.

— Так твоя работа опасна? Я очень эгоистична. Это просто от волнения. Я переживаю больше за Китти, чем за себя. Но и мне нужно найти работу.

Когда она ушла, я позволил себе роскошь: около часа понежился в ванне в одиночестве и попытался собраться с мыслями. Я действительно вел довольно опасную жизнь, хотя и не в том смысле, в каком предположила баронесса. Я работал, но мои сбережения почти иссякли. Вдобавок я обманывал сразу трех женщин и, что еще хуже, отклонился от намеченного жизненного плана. Мне следовало срочно придумать, как разрешить все эти трудности. Переодевшись, я спустился в бар и, к своему восторгу, увидел миссис Корнелиус. Она была в новом бледносинем платье из мягкого шелка и в темно–синей модной шляпе. Она ничуть не удивилась, заметив меня, но я, наверное, даже покраснел, когда она на меня посмотрела.

— ’ривет, Иван! — сказала она. Голос ее звучал сурово и неодобрительно. — Так ты п’слал мне вест’чку.

Я покачал головой:

— Я только что вернулся из Скутари. — Я стремился вернуть ее расположение. — Я работаю. Пытаюсь заработать немного денег, ремонтируя машины для турок.

— ’де ты был, черт поб’ри! Глупый маленький жулик. Если ты не п’т’ропишься, то п’п’дешь в беду. Я не смогу тьбе помочь.

— Вы уже сделали для меня гораздо больше, чем кто–то еще, дорогая миссис Корнелиус, — прочувствованно и в то же время с достоинством ответил я. — Если я вас здесь задерживаю, тогда вам лучше уехать одной. Я присоединюсь к вам, как только смогу.

— Ты о чем ’обще г’воришь? Не п’хож, шо ты с’бирашься в Лондон!

— Уверяю вас, собираюсь.

— Так п’чему ты нишо для это’о не делашь? — Даже когда ее глаза сверкали от раздражения, она была так очаровательна.

— Нам нужны документы. Бумаги о разводе, если понадобится…

— Развод! — Она разозлилась. — Я тьбе про эт писала в п’сленний раз. П’хоже, черт побери, нет никаких записей про наш брак. Я уж ’се выяснила. Чем, по–твоему, я занималась? Эт не мне надо волно’аться. Мне нишо не надо, кроме свидетельства о роженни, шоб доказать, шо я а’гличанка. И ведь ты не сам шо–то задумал? Кто? Эт’ черт’ва баронесса?

— Я зарабатывал деньги. Уверяю, это правда. В доках. Вы забываете, что я первоклассный механик.

— Первоклассный дрочила, точнее. — Она вздохнула. — Давай выпьем.

Я заказал анисовой.

— Я для тьбя ’се лучшее сделала, Иван. — Она вроде бы начала успокаиваться. — Но ты-т’ сам сьбе не помогать.

— У меня сложности в личной жизни, — признался я. Мне очень хотелось все ей рассказать, но она не дала мне времени.

— Личная жизь! Иван, у тьбя не бу’ет ника’ой черт’вой личной жизни, п’ка ты не приедешь в трижды проклятый Лондон! А для это’о надо попасть на корабль. У м’ня роман с адмиралом, ’от шо нам сейчас нужно!

— Но есть и еще кое–кто. Я встретил здесь родственницу. Сироту. Я хочу спасти и ее.

— Прекрати, Иван. Ты мне г’в’рил, шо ты единственный ребенок!

— Вы слышали об Эсме? Это ее единокровная сестра.

Миссис Корнелиус разозлилась.

— Избавься от нее, — сказала она решительно и твердо. — Как можно быстрее. Эт’ плохие новости, Иван. Брось ее. Ты сам знашь, шо тьбе делать. Но сделай эт’ немедля.

Я был возмущен:

— Это не какая–нибудь мелкая интрижка, миссис Корнелиус. Девочка мне очень помогла. И хочу откровенно вам сказать…

Миссис Корнелиус властно взмахнула рукой:

— Я ’се эт’ слыш’ла. — Другой рукой она подала официанту знак, чтобы он принес нам еще выпить. — Ты как заблудшая овца, Иван. Я изо ’сех сил за тьбя боролась — ’се’да с ка’ими‑то девками. Если б не я, было б ещо хужее. Ты п’губишь сьбя!

Эти слова показались мне просто ужасными.

— Выслушайте меня, миссис Корнелиус!

— Шоб ты выставил сьбя дураком? Уволь.

Мною овладел гнев. Я поблагодарил ее за выпивку и поднялся.

— Возьмись в руки! — прошипела она. Я понимал, что она имела в виду. Она очень заботилась обо мне. Если бы она познакомилась с Эсме, не стала бы говорить ничего подобного. А теперь миссис Корнелиус никак не могла остановиться. — Отделайся от нее, Иван! Каждый, черт возьми, за сьбя!

— Я за нее отвечаю. Она всего лишь ребенок. Ей тринадцать лет, миссис Корнелиус!

Она расслабилась и скривила блестящие губы:

— Не впутывай меня, Иван.

— Мы можем сказать, что она удочерена.

Миссис Корнелиус приказала официанту оставить оба стакана. Она открыла темно–синюю сумочку и заплатила ему. К тому времени я по–настоящему разозлился. Не сказав больше ни слова, я покинул бар.