Предрассветные боги (СИ) - Сергеева Александра - Страница 44

— А у куниц было, — заверил кто-то из парней. — Нам бабка сказывала еще по малолетству.

— Добро, — со вздохом постановил Ирбис. — Неволить вас не станем. Хотите остаться, так оставайтесь…

И умолк, терпеливо дожидаясь, пока олени не проорутся. Впрочем, те не задержались, ибо сам Чедомир молчал, с мрачной ненавистью разглядывая славна, за коего Ирбиса держали все.

— Пошли прочь, — приказал он дочери, едва скоротечная буза утихла, и постановил оленям: — У славнов рабов нет. Коли ваши бабы за вами не идут, так то не наша печаль. Насильно мы их к вам не привяжем…

— Мара! — восторженно завопила Лунёк, всплеснув ручками.

Она еще не успела убраться из мужского круга и одной из первых узрела выступающую недалече из воздуха громадную богиню. Обе девки завизжали и рухнули наземь. Да и мужики вразнобой повалились на колени пред ликом грозной богини смерти, о коей старались не трепаться по-пустому. Сами толком не могли сказать: верят ли они тем слухам или же нет, но вот, когда так! Когда она самолично!..

— Тебя, видать, никто не удосужился оповестить о неприкосновенности моих братьев? — прозвучал в башке каждого гулкий голос прекрасной богини в темном, будто ночь, одеянии. — Иначе б ты не осмелился хвататься за нож.

Взгляды почти всех мужиков скрестились на торчащем столбом Чедомире. Тот, раззявив рот, невольно разжал руку — аясов нож звякнул о подвернувшийся камень, подпрыгнул и затих в притоптанном снежке. Также оставшийся стоять Ирбис покосился на него и досадливо бросил:

— Дурак. Дозволь молвить, Великая! — задрал он голову, пытаясь заглянуть в глаза возвышающейся богини.

— Хорошо, — ответила та на невысказанную просьбу. — Разбирайся сам. Но в другой раз, коли не справишься, я отниму жизнь всех оленей. В моем народе кровавой распри не бывать. А коли станете прояснять волю богов поножовщиной в кругу при самих богах, так я вас всех тут разом успокою. По-своему.

И все. И пропала, будто и не бывало.

— И верно, что дурак, — забрюзжал Тугор, подымаясь с колен. — Нашел, с кем тягаться.

— Это что же о себе такое мнить надо, чтобы тщиться богов обмануть? — презрительно добавил, подскакивая, Браниша.

— Надо думать, что обманешь смерть, — задумчиво молвил Капкиай, все пялясь на то место, где увидал помянутую воочию. — Надо верить себе и не верить богам.

— И о душе не тревожиться вовсе, — обвинительно подытожил Тугор, уперев руки в боки и вытаращившись на дерзкого, осмелившегося разгневать саму смерть. — Ну, да это твое дело. А вот другие о своих душах очень даже печалуются. Другим-то не резон богам перечить. Ибо оставили они нас однажды, могут и в другой раз уйти. Ирбис, чего молчишь-то?

— Пустое все, — отмахнулся тот, разглядывая понурившихся оленей. — Богиня вам не баба какая, дабы в обиде хвостом крутнуть, да и сбежать жалобы разносить по родичам. Если уж сам создатель миров ей дал наказ печься о нас, так Мара уж не свернет. Да и несбыточно то для человечьих сил, чтоб богиню обидеть.

— Мы ей комары, что живут един день, — верно понял его Русан. — Да помирают, незримо для человека. Мы ей никто, птичья трель, что в един миг выплеснулась и пропала. Она всех наших пращуров видала, сколько б их ни было с самого сотворения Яви. И будет об этом. Ирбис, чем дело-то кончишь?

— Вот и не знаю, — признал тот, не стыдясь. — Вы слыхали слово богини. Коли своим умом с толком все не разрешу, так она своей волей… Словом, понятно. Оленям же так и так сгинуть. Коли я рукой нынче махну на них, дозволю убираться восвояси, так их дорогой кончат. Коли же оставлю, да они вновь кобениться станут, беда неминуемо грянет. У тебя, Чедомир, кровь вскипает прежде, чем в башке что-то путное сварится. Не страшусь я, что ты и в другой раз за нож схватишься. Тебе против меня не устоять. Меня боги великой силой одарили, как и побратимов моих. Поперек нее человечьей силе нечего выставить. Беда в другом: ты с собой за кромку и прочих родичей утянешь. Вот и думай тут, как рассудить.

— Человека губит дурная башка, — не глядя на новых родичей, вдруг заикнулся Капкиай. — Да только, как ее сменять-то — голову? Не под силу нам это.

— С человеком нет, — презрительно бросил Браниша и ожег Чедомира злым прищуром: — А вот дурную башку с тела Рода смахнуть очень даже просто.

— Не ты ли смахнешь?! — вмиг закипел тот, шаря рукой у пояса, словно позабыв о ноже, павшем наземь.

— А хоть бы и я! — набычился Браниша, выхватывая нож. — Я в другой раз в полон идти не желаю! Особо из-за твоей заносчивости!

— Да и я не об том мечтал, — встал с ним рядком Русан, пока не потянувшись к поясу, но насторожившись.

— Вот тебе и весь сказ, — постановил Ирбис. — Мара права: коли уж мы своим разумением поладить не в силах, так и боги нам не в помощь. Мне тут только-только весть донесли, будто Перун на подходе. Приговариваю! — поднял он руку, и мужицкий гомон, едва воспрянув, тотчас смолк. — Через пару дней явится Драговит. Горцев мы еще не слыхали, вот тогда и решим. Ты же, — глянул он в упор на Чедомира, — до того дня не ворохнешься. А ежели за ум не возьмешься и полезешь на кого словом или делом, так я сам тебя прирежу. Пусть и нет мне в том чести, да нынче уж все одно. Я свою гордыню превыше братьев ставить не обучен.

Оленя хватило ровно на един полный день. А на другой не сдюжил недалекий, облаял Тугора да вымахнул у того перед носом нож. Тур средь народа поставил себя крепко: ни с кем не собачился, кулаками не размахивал и достоинство соблюдал в любой мелочи. Он и в этот раз лишь плечи расправил, да ногами крепче утвердился, подставив под нож пустые руки. Да только Русан со своим родичем Стоином ему того не позволили: налетели на бешеного оленя, скрутили да повязали ремнями для поклажи. Из прочих оленей лишь четверо кинулись, было, на подмогу старшому, но тех угомонили ближайшие же мужики, махом смекнувшие, к чему все идет. Так вот и провалялся Чедомир увязанный по рукам-ногам до самого заката, покуда в стан не вступили славны с Перуном.

— Не потерял нас? — усмехнулся Драговит, облапив Тугора.

Тот чего-то там прогудел приветственное, но глазами все шарил и шарил по пришлым. А тех прибыло едва ли не с полную сотню, и все на своих двоих. Кони горцев всю дорогу тащили поклажу, от коей остались лишь пустые мешки.

— Два полных дня кроме снега, во рту ничего не держали, — посетовал Парвит, хлопнув Тугора по спине. — Ты б покормил нас чем, брат. Найдешь кусок лепехи для богатырей и гостей?

— Богатырь-то чай богатырским духом сыт, — подковырнул его тур, отмахиваясь от пустобреха. — Драговит, там бабы вам похлебки наварили. Я, признаться, не дожидался такого прибытка, но всех достанет накормить. От Дэрмэ нынче Ильм со Званом целый обоз притащили. Да и пастухи, и коноводы с полуденных долин, что хворых привозили, тож отдарились знатно. А отощал-то! — возмутился Тугор, принимая с седла Гордеца умаявшегося Перунку. — Великий, да они что ж, не кормили тебя? Это ж до чего парнишку умучали, пустодырые!

— Ты уж реши в конец: толи Великий, толи дитя, — хмыкнул Перунка, обнимая его за шею и укладывая белоснежную головку на широкое плечо нового родича.

— Он еще и скалится! — возмущенно пыхтел тот, уволакивая мальчонку к дому богинь посередь стана.

— По добру ли? — обнял Драговита подоспевший Ильм.

— Живы-здоровы, — ответствовал тот и хлопнул по плечу Звана: — По добру ли у вас?

— Кабы оно так, — насупился Зван и прибавил сварливо: — Еще чуть и резать друг дружку возьмемся.

— Не болтай, — поморщился, подходя к ним, Ирбис. — Привет, брат! Все у нас по добру, — обнялся он с побратимом, а следом обстоятельно с Рагвитом, Парвитом, Северко и Небором. — Только вот Мара нынче не в духе. Велела вам на глаза не показываться, покуда не разберем свои докуки.

— Чедомир? — хмуро полюбопытствовал Рагвит, передавая кому-то из куниц своего Ястреба. — Кормите в меру! Они тож со вчерашнего не жрали. А у нас, мужики, и свой Чедомир подоспел. Кстати сказать, из Рода Волка. Волич, чтоб его лешак задрал! Тоже башкой оскудел в полоне сверх меры…