Предрассветные боги (СИ) - Сергеева Александра - Страница 43

— Мара не любит стращать людей, — заметил Черный лебедь, досадливо хмурясь. — Кому по нраву вечно помнить, что сама… живет с ним бок о бок? К чему людей баламутить? Они вон только-только в себя пришли.

— А ты сам-то ее когда-никогда видел?.. Ну, какова она есть? — прошептал тур, косясь по сторонам.

— Нет, — сухо отрезал Ирбис. — Дэрмэ вон сподобился узреть, так по сию пору опасается с ней лишний раз переведаться. Лишь подарки шлет, да лестные приветствия. Баира сказывала, будто она являла ему и его воинам оба своих лика. И прекрасный, и ужасный, от коего дрожали даже камни. Оттого воины Дэрмэ и бросают обозы с нашим да конским пропитанием за день пути отсюда. Так они чужаки. С ними нам после этой зимы из одного котла не жрать. А вот своих людей Мара бережет. Не желает промеж них страх сеять, ибо добра от того не жди.

— От того, что она таится, тоже не велико добро, — злобно процедил Тугор. — Чедомир, мне сказывали, уже открыто заявил, будто мы все врем о ней. Для своей, значит, выгоды, народ пугаем. Вроде, как силой мыслим увести его за собой для своих нужд.

— Мы да увести за собой? — скривился Ирбис. — Куда увести? Я вас всех за собой могу увести лишь на пепелища, с коих ушел вслед за славнами. А на тех пепелищах, что с вами, что без вас мне ныне жизни нет. А ты, куда народ потащишь за собой? В свои земли? А там еще есть что, кроме тех же пепелищ? Твои же туры ушли оттуда, когда ты заступил дорогу сакха. За собой нас позвали лишь с десяток славнов, да и то добром. За волосы никого не тащат. Куницам вон возвращаться некуда. Сулам и прочим степнякам, что к нам прибились, тоже. Из них лишь четыре десятка сулов, а все остальные не пойми кто. Они уж и сами почти позабыли, откуда родом. Да и поминать не гоняются — назвали себя сулами, встали под руку Капкиайя и живут в свое удовольствие. У каждого уже по жене имеется. А у нескольких и дети, что появились вместе с женками. И ни одному сулу не зудит, не чешется, коли у дитя светлые волосенки. Слыхал, как они хвастают промеж себя: у кого пацан дальше стрелу метнул? Да у кого девка краше растет. Чедомир дурь городит для глупых да легковерных. Так мы с тобой никого держать при себе не станем. Нынче же наладим тех, что рвутся идти своим путем, в этот их путь. Ты ж прикинул, что в дорогу им можно дать?

— С чего бы это? — подобрал губы Тугор, крепче сжав бечевки. — Чего это ихнего у нас тут завалялось? Здесь, коли по совести, так вся добыча ваша: божья да славнов. Мы и сами-то все сплошь ваша добыча, так с чего нам с оленями делиться?

Этими же самыми словами настырный тур и приголубил на общем сходе Чедомира, у коего не зазрило прилюдно объявить о своем отделении на сторону. Олень, было, заерепенился, полез спорить, да Ирбис его заткнул одним своим тяжким взглядом. Хоть и полагалось старшому на сходе по традиции Белого народа, но присаживаться на поваленные в кучу шкуры Черный лебедь не стал. Уравнял себя с прочими старшими, что нынче были у всех малых ватаг бывших полоняников. А было тех ватаг пять. Самая большая из степняков в шесть десятков без одного сбилась вокруг сулов с Капкиайем. К турам решили прибиться полтора десятка сынов Белого народа из разных родов — Тугора мужики уважали, и под его рукой было полных три десятка. Два десятка куниц так и держались особняком, но Небор с Русаном твердо стояли за Драговита. Взятые в первом соляном аиле восемнадцать мужиков тоже остались своей ватагой под рукой Браниши — видного охотника тридцати лет с вечно мрачной мордой и поджатым ртом. И, наконец, двадцать шесть оленей признавали старшим Чедомира. Полторы сотни и три охотника собрались в воинском аиле сакха — сила немалая, а ведь сюда еще следовало прибавить славнов, каждый из коих и сам по себе стоил десятка.

— По совести решать надо! — вякнул кто-то из оленей, но поддержки ему не последовало.

— По совести? — задумчиво повторил Ирбис. — Хорошо бы оно: по совести. Да только о совести всяк свое мыслит. Всяк ее на свой лад мерит, — бросил он взгляд на Чедомира, да тут же и отвел его в сторону тесно сгрудившихся сулов: — Капкиай, под твоей рукой чуть не половина мужей собралась. И пусть треть из них другого рода-племени, да все вы заедино держитесь. А стало быть, тебе первому ответ держать. Что ты мыслишь для себя и своих людей?

Старшому сулов было тридцать четыре лета — не велик старейший. Но все давно забыли о том. И не оттого, что его черную башку сплошь обметало инеем седины, а едино из-за мудрой и хладнокровной его выдержки, что являл он в любом деле. Вот и теперь он не стал суетиться или же, наоборот, развозить туманности — глянул Ирбису прямо в глаза и холодно молвил:

— Сулы слышали слово оленей. Мы думали. Мы решили идти за славнами. Шестью десятками своего племени не возродить. Да и кровь предков в нас давно разбавлена чужой кровью. Мы все родились в полоне. А нынче хотим под руку богов Белого народа. Я все сказал.

— Добро, брат, — кивнул Ирбис и глянул приглашающе на Тугора.

— Я, было дело, думал вернуться. То от меня слыхали многие. Но, многое с той поры и переменилось. Капкиай верно сказал: несколькими десятками Рода не возродить. Только людей сгубишь. Да мы до своей земли такими силами и не доберемся — вновь все здесь и кончится. Только вот на второй поход славнов рассчитывать уж не приходится. Я судьбу испытывать не стану. Мы идем к славнам. Всё ли так, мужики?

Ответом ему был ровный одобрительный гул трех десятков глоток.

— Добро, брат, — кивнул Ирбис. — Русан?

— Куницы идут к славнам, — без рассуждений возвестил тот.

— Браниша?

Старшой без малого двух десятков соледобытчиков долго молчал, в чем ему никто не препятствовал. Понятно, что мужиков тянуло вернуться к прежнему житию. И будь у них поболе силы, они бы отправились домой немешкотно. Но, что есть, то и есть. Да и слова Тугора о новом полоне пребольно резанули по сердцу — внове оказаться там, откуда их вытащили всего-то три месяца назад, пугало нешутейно.

— Не дойдем, — наконец, молвил Браниша обреченно, не стыдясь отчаяния в голосе. — Покуда сакха страшатся ваших богов, мы недосягаемы. А стоит нам оторваться от вас, и пощады не будет. Не, в одиночку я на закат не двинусь.

— Почему в одиночку? — бесстрастно напомнил Ирбис. — Вон олени туда наладились отправиться.

— С Чедомиром я и вовсе никуда не пойду, — холодно приговорил Браниша. — Нет ему моей веры.

— Или сам в вожди метишь? — едко осведомился старшой оленей, оглядываясь на своих за спиной. — Да чуешь, что тому не бывать.

— Вот потому и нет ему веры, — скупо бросил Браниша и отступил к своим товарищам.

— Что ж, коли все сказали свое слово…

— Не все! — взвился из-за мужских спин высокий девичий голосок.

Сулы, между тем, расступались, давая протиснуться к старшому схода его собственной дочери, кою все побаивались, памятуя о ее колдовском родстве. Лунёк, супя бровки и поджав губки, тащила к отцу за руки двух девок.

— Вот! — вытолкнула она обеих наперед в мужской круг.

Девки засмущались, затеребили подолы коротких войлочных бешей, потупили глазки, зардевшись степными маками.

— Что вот? — равнодушно вопросил Ирбис, глядя поверх девичьих голов.

— Так, они ж с месяц назад с оленями сошлись, — будто ребенку, растолковала отцу недоделанная колдунья. — А тех Чедомир уводить вздумал.

— И что? — нежданно весьма залюбопытствовал Тугор, что вот только-только недовольно супился на бабское вторжение.

— Так они не жаждут уходить, — все тем же отеческим тоном пояснила Лунёк. — Боятся от нас отрываться. Не верят, будто два десятка оленей их защитят дорогой. Где уж им, коли девок собственные Рода уберечь не смогли. Там-то, поди, мужиков куда больше было. Словом, коли их мужья подадутся в одиночку к себе, то они, — пхнула она девок в спины, — мужей оставят. Я у старших баб поспрашала: есть у Белого народа такой закон. Дозволяется мужа оставить, коли он на голову нездоров стал.

— Есть такой закон, — солидно и всячески скрывая издевку, поддакнул Тугор. — Правда, на моей памяти такого не случалось.