Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 17

Те неспешно заливали брюхи, прядая ушами и метя хвостами.

— Не привирай, — усмехнулся Палюд. — Просто они все еще дикие. Ты помысли, какую пользу обретем, коли их прикормим да к делу приставим, как собак. Силища-то немеряная, а у кобылок еще и норов подходящий. А из жеребцов-то только один ерепенится, но и тому укорот дать не долго. Ты давай-ка, кончай прохлаждаться. Вытаскивай их, пока не лопнули.

— А я тут припомнил, — похвастал Парвит, — как старый Благун нам еще по щенячьей поре о черных кочевниках сказки сказывал.

— Когда этот брехун ушел за кромку ты еще соплями умывался, — пренебрежительно отозвался Рагвит, вытягивая из реки доставшегося ему младшого жеребчика.

Тот вредничал и упирался всеми четырьмя копытами, угрожающе фыркая на двуногого.

— А ты так уже с сулицей по лесам бегал, — в тон ему поддразнил Парвит. — Еще бы: на целое лето старше!

— Так чего тебе наговорил Благун? — примирительно встрял промеж них Палюд. — Не таким уж и брехлом был старик. Отец его таким не считал, — укоризненно бросил он бьющемуся с жеребчиком Рагвиту. — Благун один вернулся, когда они с братьями рискнули сбегать на закат за горы. Боле десятка лет блукал неведомо где. Многого навидался.

— Так вот, — торжествующе продолжил Парвит, с легкостью выводя на берег свою кобылку. — За горами черные кочевники прозывают клюсей лошадями. И ловко на них ездят.

— И чего нам с того? — запыхавшись, проворчал победивший гривастого упрямца Рагвит.

— Так я вот тут подумал, — рассудительно предложил младший братишка, отирая рукавом кобылью морду. — Негоже новых друзей прозывать старым прозвищем. Клюсей мы прежде все сожрать норовили. Стало быть, они простыми скотами были, как те же коровы. А наши красавцы совсем иной образ приняли. Иль я чего мудрю?

— Ну, почему же? — одобрил его Палюд, любуясь своей кобылой, потянувшейся ему навстречу. — Они вон, какие умные. И смелые, не в пример прочей скотине. Пусть тоже станут иначе именоваться. Наши клюси вроде, как посвящение прошли. Стало быть, и прозвание их сменилось — не скотскому чета. Паверы сохранили сказку, будто наши предки когда-то давно оконь бегали. Так пусть будут кони — так тому и быть. А, Драговит?

— Тому и быть, — отозвался тот, оглаживая сильную шею своего жеребца. — Только я своему — коли уж другом его числю — имя дать вздумал. Пусть будет Гордец.

— Точно определил, — хмыкнул Парвит. — Зараза еще та. А моя красавица чистый цветок. Значит, быть ей Цветой. Хорошая моя… — заигрался он лаской с довольной чем-то кобылкой.

— А у моей белое пятно во лбу, — придирчиво разглядывал умиротворенную кобылу Палюд. — Станет Звезданкой, — похвалился он выдумкой. — Ну, а ты, Рагвит, что?

— Ястреб! — каркнул тот с вызовом, отпихиваясь от сменившего гнев на милость жеребца, что лез теперь к нему с поцелуями. — Отважен он и стремителен, как подлинный ястребок.

— Особо под мешком с солью, — съехидничал Парвит и ловко увернулся от летящего камня. — Гляди, братец, не свались, коли он взлететь надумает — башку расшибешь!

Отсмеявшись и навозившись с новыми любимцами вволю, парни порешили, что остатних кобылок поименуют те, кому, глядишь, они достанутся. А что такое возможно, ни один не сомневался. Было у них такое предчувствие, будто их малая семья еще разрастется — откуда такое? Звезды ли предрекли или… дух чудесный нагадал — поди разберись. Мара на их косые взгляды не отвечала, по обычаю увязнув в каких-то раздумьях. Видать, готовила им что-то новенькое, чему заранее радовались, как дети. Хотелось новых похождений и чудес. Мечталось.

Глава 4

Суд

Под тотемным столбом Рода Рыси на священных шкурах Недимир держал совет с гостями. В эту весну рыси принимали сватов из Родов Медведя и Орла, а женихов засылали в Рода Лисицы и Росомахи. Налаженным обычаем вожди медведей и орлов явились в назначенный день со своими паверами, лучшими охотниками и женихами, коих набралось под два десятка. Хотя невест из всех трех селищ рысей набралось чуть не вдвое меньше. Сватовство у рысей, как обычно, проходило шумно, задорно, с горячностью. Таких поединков, как здесь, пожалуй, нигде и не увидать. Потому и готовился Род Рыси к празднику с особым тщаньем, а тут такая беда, что неведомо, чем и дело-то кончится. Недимир, как хозяин селища, в коем чужими руками пролилась чужая кровь, имел право обвинять гостей и требовать великой виры, но он не торопился. Понимал: не реши он нынче все малой кровью, так завтра может грянуть великое неустройство. Понятное дело, медведи с орлами сойдутся грудь в грудь, но и другие в стороне не останутся. В каждом Роду жены и матери — дочери прочих родов. Эти не отмолчатся, и такой разлад пойдет на Великой реке, что впору расходиться по разные стороны и выискивать новые земли. А кто их ждет-то в тех землях? Кто будет рад чужакам? А и примут, так не скоро доверять станут. Случись что дурное, в первую очередь на пришлых укажут и перебьют. За ради покоя в своих пределах, а то и просто из жадности. Даривой — вождь Рода Медведей — старше Недимира на добрый десяток лет, и все преотлично понимает. Радей — вождь орлов — немногим младше, но тоже не промах. Да и павер его — Ягур — самый старший из своей братии и самый мудрый. Он своего вождя за полы придержит, коли у того обида над разумом вспрыгнет. Только не вспрыгнет — Недимир в том уверен.

Покосившись на Радея, он в очередной раз потер кисть левой руки, кою накануне некстати подломил. Рука ныла, а сердце невольно сжималось.

— Видаков звать, — постановил он после долгого молчания. — Мы трое своими глазами того не видали. А приговор выносить нам. Иль я не прав? — вопросил он, ни на кого не глядя.

— Прав, — буркнул Даривой, хмуро разглядывая пустую чашу перед собой.

Пока приговор не вынесут, не видать им ни меда, ни пьяной березовицы. А на сухую глотку и препираться-то скучно, не то, что судить. Всем и так известно: кто-кто, а вождь медведей за мир до последнего стоять будет. Десять раз по десять всех обойдет, коли случится такое, в морду насует, но до рассудка достучится. И никакой мед тому помехой не будет, чтоб их всех! Как нельзя боле походящий на первопредка-медведя Даривой постукивал громадными лапами по оттопыренным коленям, кои и поджать-то под себя толком не мог. Супил массивный лоб над раскидистыми жирными бровями и глубоко посаженными бесцветными глазами. Густые усы над широкой окладистой бородой шевелились, и всем чудилось: вот-вот бросится на них этот лешак.

— Я согласен, — холодно поддержал Радей. — Но просил бы призвать на суд Деснила. Уж не взыщи вождь, коли обидел невзначай, — он остро глянул на Недимира и умолк.

Кому-кому, а вождю рысей этот молодчик нравился. И умом острым, осмотрительным, и прямым взглядом серых глаз. И даже открытым красивым лицом, коим Радей сроду не кичился и баб не приваживал. Хотя многие бабенки задком перед молодым вождем покручивали.

— Обиды в том не вижу, — степенно ответствовал он. — И слово Деснила по сей день почитаю, да прибегаю в нужде.

Он не кривил душой, но сегодня предпочел бы не мешать в скорбное дело старика. Не собственной волей, а по его просьбе. Слово нарушать не хотелось, но Радей — потерпевшая сторона. Это его парень лежит в доме Ягатмы, готовясь уйти за кромку в Светлую Навь в неполные двадцать весен. Отказать орлам в просьбе — наполовину дело испортить. Он послал за наставником, сопроводив призыв извинениями и резонами. Тот уважил, явился. Его усадили не с прочими, а тут же на священные шкуры — втроем уговаривали. Заслышав о его приходе, к тотемному столбу ближе приступал народ. Первые охотники трех родов стояли вкруг вождей вразнобой плечом к плечу, не желая делиться, будто для начала распри.

— Отец, видал ли ты, как дело было? — склонил Радей голову с длинным русым хвостом, собранным, как принято у орлов, на макушке и прижатым к затылку охотничьей повязкой.

Он призвал — его и первый спрос. Все честь по чести.