Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 16

Поднялись еще до восхода, наскоро ополоснулись в ледяной воде, перекусили и двинули на промысел. Горку обогнули прямо по берегу, по коему следовали, пока солнце не прыгнуло над горизонтом. А после разминулись с Мутной, круто забирающей к закату. Шли лесистыми холмами, набирающими зеленую густоту лугами, перемахивали вздувшиеся по весне ручьи. К обеду следующего дня добрались до топкого илистого берега большего из двух озер. Попетляли по неверной заболоченной земле, вышли к холмику у большого солончака, где обычно копали соль. Порадовались, что застали погожие деньки, хотя марево на горизонте подгоняло сделать запасы и убираться подобру-поздорову. Не дело, коли дожди застанут их на обратном пути — вода всю добычу размоет, да в землю унесет, а на второй заход времени тратить отчаянно не хотелось. Его и на первый-то не отмеривали, когда срядились сгонять к Мутной, оттащить кое-что из скарба.

Соль рыли попеременно: двое работают, двое дозором ходят. Потому дело двигалось медленней, чем хотелось. Мару оставили подальше от воды на сухом взгорке — сестренка застыла меж сброшенных парок. Она неотрывно пялилась на стадо долгогривых клюсей, рыскавших дале по берегу: с десяток жеребцов на полсотни кобылок. Палюд с Парвитом, копающие соль клюсиными же лопатками, неусыпно следили, как бы ее кто не потревожил. Голые по пояс с сулицами, воткнутыми рядышком, они старались работать осторожно. Гать из тонких стволов, принесенных с собой, гуляла под ногами, но без нее никак: поршни приходилось беречь. Догляд был не только за сестренкой, но и за некстати разлакомившимся солью стадом. Коли его не тревожить, так и он него напастей не жди, но опасаться стоило. Однако не о том беспокоились. Палюд не сразу уразумел, что несколько клюсей тихой сапой подбираются к копошащимся на берегу двуногим. Не поднимаясь с корточек, он чуть пригнулся и потянулся за сулицей.

— Оставь, — тихо предупредил Парвит, поползший по гати с солончака. — Я давно их караулю. Это она их приманивает, — кивнул он в сторону Мары. — Не ведаю, на кой ляд ей это, но соваться поперек не след. Знаешь же: она без нужды и пальцем не шевельнет.

— Шесть кобылок и два жеребчика, — напряженно пялился на гостей Палюд. — Молодые.

— Двухлетки, — подтвердил братишка, соскользнув с гати и отползая поближе к сестре. — А вон тот дерганный уже трехлетка, не иначе.

Совсем приближаться Палюд не стал — залег за кочкой, где к нему присоединился и Парвит. Едва различимый посвист поведал: Драговит с Рагвитом тоже рядом, тоже начеку. Каждый из четырех братьев чувствовал себя ущербно: там, на холмике одна-одинешенька кроха-сестра. К ней прется кодла дюжих вздорных животин, а они — здоровые лбы — валяются, как дерьмо коровье. И так же о себе мнят, но с места двинуться не могут. Едва кто порывается, так внутри его, ровно ледяным дождем обдает — это Мара гневаться изволит.

— Вот же поганка мелкая! — прошипел Парвит. — Нет, ну чего творит-то?

А Палюд уже выползал из-за кочки. Встревать он не станет — это, как вам угодно! Но проследить ему никто не запретит. Мара, покачиваясь на затекших ножках, затопала к клюсям, осторожно надвигающимся на нее. Не похоже, чтобы тем это пришлось по нраву: они мотали мордами, попеременно вскидывали их и воротили к стаду. Но, темные ноги упрямо несли хозяев к мелкому двуногому, подчинившему их волю. Старший жеребчик злился и пытался вырваться из невидимых пут: храпел, вставал на дыбы и норовил удрать, да по кругу назад и ворочался. Так и вышло, что к сестренке он подлетел первым. Вот когда сердца-то у парней оборвались — едва не подскочили, метнув сулицы. Мара, резко обернувшись, погрозила им кулачком, и направилась под самую морду застывшего трехлетки. Парни и глазом моргнуть не успели, как тот опустил голову к малышке. И ее ручонки пошли гулять по широкому чуткому носу. Потом она вытащила из-за пазухи лепеху, протянула пленнику — крохотная ручка утонула в зубастой пасти. Сестренка не вскрикнула, даже не поморщилась, стало быть, и вреда никакого.

— А я-то все гадал, чего это у нее на брюхе топорщится? — хмыкнул Парвит, когда в пасть очередной кобылки ушла пятая лепеха. — Зачем добро-то спускает? Куда нам нынче столько мяса?

— Не ради мяса, — засомневался Палюд. — Тут что-то другое. Не иначе колдовство…

— Драговит! — не дала ему домыслить Мара. — Дай лепеху! — она зазывно замахала ручкой, второй расталкивая жадные клюсины морды. — Ты идешь?!

— Да иду я, иду, — проворчал тот, осторожно выпрямляясь.

Сулицу старшой спрятал за спину, не выпуская из руки. Левой по примеру сестры протягивал перед собой огрызок, думая о том, куда ткнет наконечник, коли эти твари взбрыкнут. Жеребец, растолкав потянувшихся к нему кобылок, подскочил, выставил морду, зачмокал губами.

— Жирно будет, лепешками тебя кормить, — проворчал Драговит, касаясь рукой темного носа. — Ишь, какой лакомка.

Палюд и сам не заметил, как его руки проехались по морде, затем по длинной шее кобылки. Осмелел, дотянулся до темечка, огладил затылок и холку — в голове сами собой образовывались новые знания. Чего можно, что клюсям нравится, где поостеречься, а чего лучше не делать вовсе. Палюд понимал: это его Мара поучает. Но, какими чарами присушено зверье — до этого ему дела не было. Позабыв об иных потребах, он всем сердцем погрузился в новое чудо, от коего дух захватывало. Он не заметил, как по примеру старшого, двое братьев скармливали кобылкам последние лепехи. Как оглаживали сильные шеи и широкие спины. Бормотали какую-то ласковую чепуху, охваченные восторгом. Сколь ни длилось помрачение — на землю их вернул окрик Мары. Она затеребила Драговита за порты — тот нехотя оторвался от нового товарища, наклонился, подхватил ее на руки, приласкал. Черные глазенки кусаются, губки поджаты — Палюд в кой раз уж подумал, что ни разу не видал на них улыбки.

— Их забираем с собой, — потребовала Мара.

— Не пойдут они с нами, ясочка, — снисходительно пояснил Рагвит, с ладони коего мясистые губы подбирали пучок молодой травы. — Не оставят они стада. К нему вернутся.

Не тратя времени на объяснения, та жестами приказала братьям отступить подале от стада. Все восемь клюсей послушно шагали по пятам. Парням чудилось, будто те вовсе позабыли о сородичах — даже не оборачивались. Люди тихо, спокойно удалялись от берега в степь, а четвероногие по-прежнему не отлипали. Их глаза все больше леденели, движения замедлялись. Наконец, Мара остановила братьев, потребовала оставить ее наедине с пленниками. А их погнала пугнуть стадо, дабы убиралось оно куда подальше, разрывая связь с восемью родичами. Клюси уходили неохотно, словно понимали, как двуногие их осиротили. Вожак даже пытался навязать драку, лишь в последний момент уступив страху. Да и то, не своему — кобыльему. Словом, повозились братья с ними под конец. Вернулись: над Марой, ровно приклеенные, нависали восемь губастых морд. А головы охотников заполнили образы ременной связки для них. Не слишком и мудрено, но ремней взять было неоткуда. Пришлось порезать два из девяти мешков, прихваченных под соль. Пока возились с новой приспособой, солнце укатилось за край земли. Но и ночью покоя не было. Чуток соснув, Палюд с Рагвитом бросились копать соль, а Драговит с меньшим потащились искать свежую зелень для клюсей. Под присмотром Мары пасли их до утра, по очереди смыкая очи. На заре вернулись к соляным добытчикам, увязывающим последний мешок. Тем ночь далась не легче — с ног валились. Мара дозволила братьям поспать, но подняла, едва солнце вышло на полдень. И тут обрадовала: мешки отныне на себе таскать нужды нет. Для того, мол, клюсей и прикармливали. Попробовали и верно: ладно получилось, и двигались шибче. Немного жалели располовиненные парки, брошенные на звериные спины. Иначе нельзя: мешки стерли бы их до костей. Так и отправились восвояси, опасливо поглядывая на небо: не сбирается ли оно дождя нагнать?

— Тащи я мешок самолично, — ворчал Рагвит, — так меньше бы умаялся. С этими, куда боле возни. — Кивнул он на клюсей, допущенных к воде.