Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 10

— Помоги, — чуть слышно взмолилась Блада.

Драговит метнулся к бабе, принял на руки сестренку, безотчетно заглянул ей в глаза…

…………

Латия оценивала результаты своего явления в чужой мир. Аборигены растерялись оттого, что ЕЕ тело-носитель не отвечал каким-то очевидным для них критериям — страх доминировал над всеми прочими чувствами. Следовало бы проанализировать причину их тревог, но сконцентрироваться, пока не получалось. Глупейшая ситуация, но ЕЙ никак не удавалось обуздать эмоции, прежде весьма немногочисленные у латий и всецело им подконтрольные. У НЕЕ, наконец-то, есть тело! Если оценивать строго, оболочка паршивая, но, судя по взрослым особям, вполне сносно функционирующая в рамках своих возможностей. Но ОНА дышала, видела, слышала — снова жила физической жизнью! А ведь этот безумный эксперимент с внедрением в детеныша едва не закончился плачевно. ОНА, как и следовало ожидать от дилетанта, переоценила возможности матери и чуть не загубила захваченное тело, желая усилить свои позиции в новой физической жизни — подстегнуть развитие мозга обретенного тела-носителя прямо внутри матери. Структурные изменения привели к физическим: голова превысила размеры, оптимальные для рождения детеныша. Выброс энергии матери при родах был грандиозен. Если бы не это, детеныш бы погиб. Вся энергия, выкачанная из тела женщины, ушла на исправление ошибки, и физическая жизнь женщины ожидаемо прервалась. Сама по себе эта смерть значения не имела, но кое-что объяснила. ОНА не успела загрузить в участников событий программу защиты — те сами, добровольно и согласовано разработали схему защиты новорожденного, отработав задуманное с математической точностью. При этом понимали друг друга с полуслова, на уровне ощущений и рефлексов. Но самое поразительное, что во всем этом присутствовали личные чувства: они любили чужого, детеныша, лишившегося матери. И переполнялись агрессией, ожидая агрессии со стороны прочих аборигенов, готовясь подвергнуть опасности свою жизнь. При этом не задавались вопросом конструктивизма такого выбора. Сплошные эмоции, чувства и ни следа такого нормального естественного понятия, как польза — базовой составляющей самосознания латий.

…………

Драговит смотрел во все глаза: зримые края Срединного мир Яви поплыли. Толи живой огонь, толи неведомый какой, рожденный в заповедных далях Прави, вспыхнул вкруг него. Пожрал межу, пролагаемую собственным зрением, слухом и нюхом, отрезал от всего прочего. И в центре огненного кольца лишь она, ее глаза, ее напор и воля. И нет в том принуждении никакого зла, не веет от него черной беспощадной лютостью. И нет в нем добра или другой какой милости. Одна лишь воля, одна властная потреба привязать к себе, присушить души, подступить к сердцу, полонить, переполнить. Чем? Для какой надобности — встревожился Драговит. Вскинулся, чуть не выронил малышку. Для новой жизни — пришел ответ, будто из ниоткуда. Для созидания нового рода, целого народа. От корней твоих, от имени твоего. И было то ощущение столь всесильно, столь сокрушительно, что все нутро у него содрогнулось. Страх поднялся могучей волной и захлестнул мятущуюся душу. Но, тут же и успокоение в свой черед накрыло с головой. Не теплое сладостное, а холодное, уверенное, мощное: ты не один, ты под защитой. Защитой столь могущественной, что равной ей во всем мире не сыщется. Защитой, которой вышние силы одаривают лишь избранных своих, отмеченных великой судьбой и неисчислимыми испытаниями. И не оставляют избранников беспомощным слепым орудием неведомой воли, а ведут по указанному пути с широко открытыми глазами, наставляют и хранят. И вновь всколыхнулось в нем недоверие: а что всему тому порукой? Да она же и порукой — его сестра, хранительница братней жизни и братней души. Посланница, призванная передать избраннику дивный дар: нечеловеческую силу и ему, и его братьям, и детям их, и внукам…

— Слышь, говорю?! — затеребил его кто-то

Свет угаснул, зрение со слухом воротились к хозяину. Новорожденная сестренка испытующе разглядывала лицо старшего брата. Холодная, собранная, настороженная, как охотник, попавший в круг волчьей стаи. Он глянул ей в глаза и неожиданно для себя утвердительно кивнул. Тотчас подумалось: глупость какая…

— Драговит, чумной, спишь, что ли?! — ударила его кулачком в плечо Блада. — Отдай дитя, говорю! Ее покормить бы, так молока в доме нет.

Она перехватила и нежно заколыхала малышку.

— А мать?..

— Нет у вас больше матери, — сухо оборвала его одыбавшая Ожега. — Не вынесла Тихана родов. Померла. А ты не стой столбом! — рыкнула старуха, смахивая слезы. — Корову подоить надо. Сама-то она молока в дом не принесет — не дура.

Драговит глянул на мать — та уставилась в потолок все теми же каменными глазами. Только темные обводы сгустились, разрослись. Подойти бы, да… держит что-то, толкает в спину к дверям. Туда, наружу, на волю… Корову доить или еще что, только бы не мертвое лицо матери. Душа не лежит запоминать ее такой — лучше уж живой. Грустно улыбающейся. Поющей. Он вывалился за дверь и едва не сбил с ног Рагвита, вставшего наизготовку с натянутым луком. Спина брата, будто закаменела в готовности биться насмерть, заранее зная, что повержен будет он.

— Недимир у порога Драговита! — раздалось где-то впереди спокойное, чуток насмешливое приветствие вождя.

Старшой облапил плечо брата и легонько толкнул его в сторонку. Рагвит послушался, но ни хмуриться, ни целиться не прекратил — не было в сердце парня веры в спокойствие вождя. Ведь тот пришел к порогу дома не в одиночку, а с охотниками Рода из лучших. И пускай, правая рука каждого из них заткнута за пояс, все ж левая сжимает несколько сулиц с длинными кремневыми наконечниками — заговоренными, не простыми. А поодаль за частым кустарником, небось, с луками залегли, дабы…, случись дурное…

— Драговит приветствует вождя, — сухо показал вежество хозяин дома, нарочно указав, что перед ним гость, но не друг.

— Точно вождя? — подкусил его тот. — Что, имя мое поперек глотки встает? С чего бы? Вроде, я тебя по малолетству не драл. Да и после чем тяжелым не потчевал. Пока не за что было, — внезапно хлестко заметил вождь. — Не хотелось бы и впредь повод иметь.

Его широкое лицо, уже тронутое паутиной морщинок и заплетающихся в них старых шрамов при этом не утратило приязни. Светло-серые глаза на первом весеннем загаре казались уж совсем почти белыми, отчего черные крупины зрачков смотрелись неживыми. Белые от рождения волосы обманчиво старили зрелого сильного мужчину, но широкая грудь и мощные руки выдавали правду. Может, скоро, кто и подрастет на смену, но в настоящую пору Род Рыси не имел более могучего охотника.

— Да что б вас всех… — разом скрипнули за спиной Драговита и дверь, и Ожега.

Рагвит, позабыв о незваных гостях, ринулся помогать ругающейся бабке, свесившейся через высокий порог. Обернувшегося к ней старшого братца та обложила с ног до головы ядреной бранью за столь крутую лествицу и скудный умок.

— Так их, мать! — обрадовался Недимир под кряхтение мужицких смешков. — А то больно уж заноситься стали сопляки.

— Чего приперлись? — не поддержала его веселья Ожега, вырывая из рук Рагвита посох. — Да еще с оружием. Охотиться на кого собрались? Уж, не на меня ли? — ехидно осведомилась она, важно ковыляя к бревну у разгоревшегося костра.

— Кто ж осмелится? — притворно ужаснулся вождь. — У нас вон даже те, кто в одиночку медведя брал, змей сторонкой обходят. Мяса-то в них с рыбий хвост, а яду…

Он сокрушенно махнул рукой, как бы невзначай в сторону старухи. Тут уж самые суровые охотники, до сей поры сумрачно следящие за дверью дома, расслабились.

— Подь сюда, — приказала Ожега Недимиру.

Тот, изображая опаску, бочком придвинулся к бревну и присоседился в стороночке. Его дружок Белус — сын Деснила и первый охотник Рода Рыси — встал у вождя за спиной, вытащив из-за пояса руку.

— Бладка! — взвизгнула бабка, ровно укушенная. — Тащи нашу упыриху! А то охотники собрались, а дичь кобенится, ждать себя заставляет, — с ядовитой лаской поведала она Недимиру.