Однажды. Не ты. Не я (СИ) - Морская Лара - Страница 65

Зря они меня заводят. Очень зря. Понимаю, что это факультатив, что они устали, да и я тоже. Но очень скоро они узнают, что вследствие некоторых событий, о которых я запрещаю себе вспоминать, меня лучше не раздражать. Есть вещи, которые я не контролирую.

— Спрашивайте, — предлагаю я. Снаружи я спокойна, но левое плечо накалилось, как лист железа на июльском солнце. Татуировка вязи вернулась ко мне, сама по себе, как загулявший кот, и подружилась с моими чувствами. Это если выражаться мягко, а можно и посильнее. При сильных эмоциях меня взрывает, как бочку динамита.

Студент откашлялся и глянул на друзей в поисках поддержки.

— Какой формы ваша… эээ… геометрическая конструкция?

Его сосед хрюкает и вытирает слёзы о рукав.

Невозмутимо беру мел и подхожу к доске. За спиной бежит волна смеха.

— Ваш вопрос очень кстати, так как сегодня мы начнём тему вращения символов, отображающих чувства. Вот, смотрите, это — гнев. — Мой голос усиливается помимо воли. Левое плечо ноет, я морщусь и стискиваю зубы. — Левостороннее вращение символа усиливает чувство. Давайте подумаем вместе: что сильнее гнева?

Оборачиваюсь. Сорок шесть открытых ртов, включая верзилу.

— Доктор Раблие! У вас загорелось плечо! — У писательницы аж очки сползли.

— Загорелось, — соглашаюсь я. Оно действительно горит, и это только начало. — Не отвлекайтесь. Если не ошибаюсь, я задала вам вопрос. Что сильнее гнева? — Я не кричу, нет, эхо — всего лишь эффект моей магии. Встроенный громкоговоритель чёртов. Парень больше не шутит, друзья отодвинулись от него, как от прокаженного, давая мне знать, что не имеют отношения к его шуткам. Поднимаю левую руку, уже целиком горящую ярко зелёным цветом, и тыкаю в него пальцем. — Что сильнее гнева?

— Ярость, — сипит парень, сжавшись на сидении. По университету ходят слухи, что я иногда впадаю в ярость, но никто не решается предупредить коллег, что именно под этим подразумевается. Магии боятся все поголовно, поэтому эффект получается отменный. Чувствую, как свечение отделяется от кожи, висит надо мной симпатичным нимбом. Тёплый воздух колышет волосы, скидывает на пол бумажки. Иногда я нарочно вызываю всплеск энергии, чтобы полюбоваться на себя в зеркало.

— Правильно, ярость. Левостороннее вращение символа гнева на 30 градусов превращает его в ярость. — Мой голос отражается от стен, давит на барабанные перепонки. На удивление спокойный, но, тем не менее, угрожающий.

Свечение расширяется, снова липнет к контурам моего тела. Хватаюсь за стол, задерживаю дыхание. Уже в который раз это переживаю, а всё волнуюсь.

Студентов стало меньше. Так как выход из аудитории за моей спиной, значит, некоторые залезли под столы.

— Закройте глаза и заткните уши! — командую, но моему совету следуют единицы.

Раз.

Два.

Грохот, после которого полтора часа звенит в ушах. Свечение взрывается, рассыпаясь на пол мириадами искр. Красиво, но лучше не смотреть, а то не отморгаешься.

— О чём я? — невозмутимо продолжаю, придавливая изящной туфелькой остатки взрыва. — Ах да, ярость. Давайте рассмотрим другие примеры вращения.

Студенты в глубоком шоке. Это ж всё-таки Лиодезия, как-никак, у нас магии нет, да и магов тоже.

— Доктор Раблие! Вы взорвались! — лепечет кто-то, поднимаясь с места на дрожащих ногах, решая, что делать — бежать или упасть в обморок.

— Я заметила, спасибо. Оставайтесь на своих местах. Ваш слух полностью восстановится часа через полтора, а пока придётся поднапрячься. Что произойдёт при левостороннем вращении символа ярости?

— Нет!! Пожалуйста, не надо! Простите меня, — бледный, как лист бумаги, парень поднимается, протягивая ко мне руки.

— Думаю, что нам всем есть, о чём забыть, — сурово говорю я, зная, что никто из студентов не проговорится о случившемся. Я ощущаю их страх, впитываю его каждой клеточкой кожи. Все, как один, сидят на краешках стула, карандаши наготове, угломеры сжаты в потных руках. Образцовые студенты.

Вот так я взрываюсь. Бывает неприятно, но, в целом, я привыкла, да и со студентами помогает. Я, конечно, не специалист, но думаю, что это мой энергетический панцирь себя выравнивает. Спросить не у кого, учиться негде. Рядом с Лиодезией только Шиан и Истензия, а туда мне путь заказан. Клетус ти Шарриан воюет с Шианом, поэтому границы закрыты. Никаких дипломатических отношений, никакой информации. Говорят, что грядёт война не только между королевствами, но и между их творцами, Алали и Тристаном. Они, дескать, закрыли свои миры, окутали их магией и готовятся к войне. В это мало, кто верит, но я — в их числе. Не удивлюсь, если Алали решила отомстить Тристану за своё заключение. Так или иначе, но до нас донеслись слухи о её триумфальном возвращении в Шиан, под руку с королём Дионизием. Шиановцы праздновали это событие несколько недель, а потом — бац — и конфликт с Истензией. Война. Границы закрыты, будущее вызывает опасения. С Алали станется, она и не на такое способна.

Иччиния пока что не явилась, чтобы выкинуть меня из Лиодезии, а сотрудники относятся к моим взрывам философски, даже с гордостью. И всё благодаря слухам о переводчице, которая поспособствовала возвращению творца Шиана. Я стала гордостью кафедры, что означало постоянное присутствие в столице, интервью и занудные попытки окружающих выведать подробности моих приключений. Пару месяцев я купалась в сомнительных лучах славы, но до изображения моего профиля на тарелках дело не дошло. Я вообще мало чем поделилась со знакомыми, толком не знаю, почему. Ведь никто не запретил мне рассказывать про Алали, про Ая и даже про излучину. Но я упрямо заперла мою грустную сказку в глубине памяти, а с остальными поделилась только поверхностными фактами. Перевела дневник — и всё. А дальше — дело королевское. Что в дневнике, сказать не могу, государственные тайны. Потратила на свою славу почти всё лето и на раскопки так и не попала. А теперь — ноябрь, слякоть, холод. До весны только и развлечений, что переводить поднакопившиеся свитки, да пугать студентов моими взрывами.

А ещё сегодня — вторник, что означает ужин с родителями. Я их, конечно, люблю, но на расстоянии любовь получается более сильной. А вблизи становится душновато, особенно после возвращения из Шиана. Слишком трудно переносить их озабоченные взгляды, слишком настойчиво они улыбаются, расспрашивая о работе, пытаются развеселить и разгадать мои секреты. Да и видеть перед собой их счастье тоже непросто. Постоянное напоминание о том, чего, я уверена, у меня уже не будет. Одна радость: раз уж я взорвалась с утра пораньше, то родителям ничего не угрожает.

Мои родители — учёные, причём оба. Историки. Отец открыл дверь и вытаращился, как будто силясь вспомнить моё имя. Потом набрал полные лёгкие воздуха и закричал:

— Клавдия, Тали пришла!

И стоит передо мной. Карандаш за ухом, в рабочем костюме, клетчатом переднике и сапогах.

— Ты устало выглядишь, — цокает языком, находит за ухом карандаш и удивлённо задирает бровь. — Проходи, поможешь на кухне.

— А почему ты в сапогах?

Отец останавливается и растерянно смотрит вниз, на ноги.

— Эээ… А! Это я плитки мыл. Ты никогда не догадаешься, что мы нашли. Тирейский фарфор! Сто две плитки. Пытаемся разобраться, для чего их использовали. Кстати, пойдём, может, у тебя появятся идеи.

Резко сворачивает и тянет меня за собой.

— Клавик! Мы в пристройке!

— Никаких пристроек! — кричит мама, выбегая из гостиной. Руки в глине, рубашка в глине, волосы… и так понятно. — Обедать пора!

— Обед! — отец распахивает глаза и несётся на кухню. По пути дёргает себя за передник, вспоминая, для чего его нацепил. Хотя кто его знает, кухонный это передник или нет. — Вино? — Не дожидаясь ответа, отец наливает мне бокал. — Я что-то готовлю, — беспомощно моргая, он смотрит по сторонам.

— Я помогу, пап, ты иди переоденься.

— Ага, хорошо.

В печке задыхается телятина. Спасаю, что могу, заливаю соусом, ищу картошку.