Симфония боли (СИ) - "Ramster" - Страница 77

====== 17. Осознанье причин (2) ======

- Что там за шум? – Донелла поморщилась и потёрла виски: конечно, время для посещений уже наступило, но галдёж стоял такой, будто к каждому пациенту больницы пришло как минимум по десять человек.

- Не знаю, дорогая, – беспечно отозвалась миссис Хорнвуд, очищая апельсин. – Может, случилось что-то? Или в больницу приехал какой-нибудь важный доктор. Или студенты из медицинского. Или ещё что-нибудь…

Покосившись на мать – та казалась слишком беззаботной, – Донелла подошла к окну, отодвинула жалюзи – и тут же невольно отшатнулась, ослеплённая множеством вспышек. Дорога к главному входу оказалась запружена журналистами и съёмочной техникой: все микрофоны и объективы камер были направлены в одну точку, туда же рвались менее расторопные, держа диктофоны над головой. Донелла сощурилась, вглядываясь в толпу, – пытаясь понять, что произошло.

- Там папа! – воскликнула она, обернувшись, и болезненно поморщилась: от резкого движения заныло плечо.

- Ну да, – с удивлённым видом кивнула миссис Хорнвуд, отправляя дольку апельсина в рот. – Он же обещал заехать.

- Нет, – отмахнулась Донелла, возвращаясь к наблюдению, – там куча журналистов, и им всем зачем-то понадобился отец. – Она повернулась к матери, на этот раз осторожно, и с подозрением сощурилась: – Ты не знаешь, что им нужно?

Миссис Хорнвуд покачала головой:

- Без понятия, дорогая. Вероятно, из-за того, что ты в больнице.

Отец тем временем под пристальным взглядом Донеллы прорвался через заслон журналистов и скрылся в здании. Через несколько томительных минут в коридоре послышались его шаги, а потом показался и он сам.

- Что там произошло, папа? – Донелла осторожно ступила навстречу, забыв про приветствия; вытерпела отцовские объятия, поморщилась на влажный клевок в щёку и, настойчиво высвободившись, повторила: – Что случилось? Откуда все эти журналисты?

Хорнвуд замялся:

- Тебе лучше сесть, милая… – Донелла похолодела от предчувствия беды, и отец, выдавив жалкую улыбку, добавил: – Впрочем, может быть, тебе наоборот станет легче.

- Да что там уже случилось? – не выдержала мисисс Хорнвуд – даже отложила в сторону наполовину съеденный апельсин.

Её муж, казалось, обрадовался возможности смотреть не на Донеллу. Он перевёл дух и сообщил наконец – коротко и просто:

- Болтоны погибли.

- Что?! – воскликнули мать и дочь одновременно.

- Как это произошло? – деловито спросила миссис Хорнвуд, и Донелла метнула на неё всё ещё стеклянный от потрясения взгляд: конечно, мама казалась удивлённой, но… она выглядела так, словно не сама смерть Болтонов оказалась для неё новостью, а внезапность этого события.

Донелла перевела взгляд на отца, и тот заговорил:

- Да никто этого не ждал! – слишком быстро и оживлённо. – Я сам узнал недавно! – жестикулируя слишком нервно. – Говорят, они перестреляли друг друга где-то на восточном побережье, в Пайре…

Всё это время он избегал смотреть дочери в глаза. И Донелла, проникаясь осознанием, с едкой горечью произнесла:

- И почему мне от этого должно было стать легче? – Она выпрямилась надломленной статуэткой и сорвавшимся голосом бросила обвинение: – От того, что мой отец – убийца?!

- Дорогая, – безуспешно попыталась встрять миссис Хорнвуд, – что ты такое говоришь? Успокойся, тебе ведь нельзя волноваться…

Но Донелла резким движением вырвала руку из материнских ладоней:

- Я ведь просила!.. – голос её задрожал от сдерживаемых слёз. – Просила! Чтобы их не трогали! Ещё тогда, когда этот мерзкий Крэгг ушёл! И ты согласился!

Отец попытался её обнять, но Донелла с нескрываемым отвращением увернулась, отпрянула, почти вжавшись в стену.

- Ну подумай сама, не мог же я нарушить соглашение с мафией, с собственными родственниками, в конце концов… Я не убивал их, Нелла, – увещевающе мягким голосом произнёс Хорнвуд. – Они… сами это сделали, ты же знаешь северные нравы…

От этой нелепой лжи Донелла ещё больше взвилась:

- Бред, Семеро, какой же бред! – она с силой прижала ладони к вискам. – Рамси никогда бы не напал на отца! Он даже помыслить об этом боялся! И ты говоришь, что он… И старшему Болтону тоже не было смысла его убивать! И что вообще они делали в Пайре?! Они же были на вилле! Как они там оказались?

- Дочка, – Хорнвуд беспомощно взглянул на жену, и та развела руками. – Ну не мог же я оставить твоё ранение безнаказанным! Нет, стой! – примирительно поднял он руки вверх. – Я признаю, я пытался их, – он запнулся на мгновение, пытаясь подобрать правильное слово, – схватить, заставить выдать того мерзкого раба, а когда они отказались… Но я клянусь, что не убивал их! Мои люди только направлялись в Пайр, когда мне донесли, что Болтоны мертвы. Я не знаю, что там произошло.

Донелла несколько секунд испытующе смотрела на отца. А потом сухо произнесла:

- Уйдите! Мне нужно побыть одной.

- Ты уверена? – миссис Хорнвуд попыталась приобнять дочь, но та выплюнула:

- Вон! Видеть вас не хочу!

Оставшись одна, Донелла наконец всхлипнула – полузадушенно, почти неслышно. Бессильно опустилась на пол, запустила пальцы в волосы и беззвучно закричала в истоптанный ламинат. Новость не желала укладываться в голове. Рамси, наглый, эгоистичный ублюдок, не представлялся мёртвым. Сама мысль об этом казалась такой бредовой! Это было настолько несоизмеримо с их глупыми перепалками, с его грубостью в первую брачную ночь, даже с его изменой… Смерть – это настолько «уж слишком», что просто не могла быть правдой, не могла коснуться чего-то, чего касалась Донелла.

Но все эти по-детски наивные доводы разбивались о безнадёжное, кристально-ясное понимание: отец не стал бы о таком шутить.

- Это всё из-за меня, – прошептала Донелла самой себе; по щекам наконец полились слезы, и она взвыла, сминая больничную сорочку, не замечая, как трещит, едва не разрываясь, ткань: – Это всё из-за меня!..

Рамси давно потерял счёт времени. Отупев от усталости и монотонно-одуряющей боли, он просто шёл и шёл, не останавливаясь, чтобы не свалиться. Эмоций больше не осталось, а то, что всплывало в памяти само собой, было уже как будто не о нём. О ком-то другом – может, даже о том, кто так и остался на полу в гостиной: с расстрелянным в мясо лицом и с серьгой-рубином в ухе, рядом с распотрошенным трупом Русе Болтона. О том, чьё имя теперь окончательно потерялось, заменившись на «Рамси».

А ведь все эти годы его называл так только отец. Чужаки обращались по фамилии, болтонские молодцы говорили «шеф», Вонючка – «милорд» или «хозяин» (больше не скажет, представляешь – никогда), а мама – в неизмеримо далёком раннем детстве – говорила почти всегда «Рамзайка».

Бабка же – почти забытая – как его только не называла, а вот имя произнесла только раз. Когда, разоткровенничавшись после чарки, решила поведать внуку историю его происхождения. «Уродище ты, байстрюк, ох, уродище… – начала она с привычных сетований. – Очи б мои на этаку распогань не смотрели! Удавить бы тя, мразотного, ещё сосунком, так ить взвилася дурища, отобрала, откель и силы-то взялися, токмо родивши? “Не дам, – кричит, – сыночка убивать! Люблю его, и имячко ему уж выдумала – Ра-амси! Он сын лорда!” Лорда, лорда… Пьяной морды! Снасильничали девку в городе какись поганцы в подворотне, побили, порезали, кру́гом пустили – так и тронулася умом, про лорда да про погреб понадумала! Едва жива притащилася, в горячке бедовала цельну неделю, за ранами и очей-то было не видать, думала, повыкололи, думала, отдаст богам душу… Как она и понести-то сдюжила таку уродищу?.. Тьху ты, зенки мёртвыи, поганыи-и-и…»

«Да! Я мёртвый, холодный! Сгрызу твои косточки!» – поддержал пятилетний Рамси хмельную бабку, вытаращил глаза, – и звонко хохотал вслед, когда она, спотыкаясь и голося, припустила к мельнице.

Мама, неслышно подойдя сзади, взяла его тёплыми ладонями за плечи: «Не бери до головы, сынок. Уж очень зла она за мои метки… А ты возьмёшь да и станешь лордом – то-то подивится!»