Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет» - Маклин Алистер - Страница 100

Я вернулся в лабораторию, еще раз приподнял незакрепленный щит пола и направил луч фонаря на железно-никелевые элементы. По крайней мере половина элементов имела те же характерные отметины. У аккумуляторов, которые казались с виду совсем новыми, были такие же следы. А ведь когда разбивался лагерь, железно-никелевые аккумуляторы были новехонькими. Несколько элементов было задвинуто так далеко, что пришлось засунуть под щит руку. Доставая из-под пола два аккумулятора, я дотронулся рукой до какого-то металлического предмета.

Что это такое, в темноте я не смог разобрать, но, подняв еще два щита, без труда сумел разглядеть его. Это был цилиндр длиной около тридцати и диаметром около шести дюймов. К головке привинчены бронзовый запорный кран и манометр со стрелкой на слове: «Полный». Рядом лежал пакет площадью примерно восемнадцать квадратных дюймов и толщиной дюйма четыре. На нем через трафарет были набиты слова: «Шары для радиозондов». Водород, батареи, мясные консервы, суп с острой приправой — довольно странный ассортимент. Но вряд ли выбор этих предметов был случаен.

Когда я вернулся в жилой барак, оба пациента едва дышали. Примерно то же самое можно было сказать и обо мне. Дрожа отхолода, я стиснул челюсти, но все равно клацал зубами. Чуть отогревшись возле мощных нагревательных приборов, я взял электрический фонарь и снова вышел из барака на холод, где было ветрено и темно. Я чувствовал себя круглым идиотом.

В течение последующих двадцати минут я раз двенадцать обошел лагерь концентрическими кругами, каждый раз на несколько ярдов увеличивая диаметр. В общей сложности я прошагал с милю, но ничего не добился, разве что поразмялся да поморозил скулы, остававшиеся незащищенными. Я это понял потому, что кожа перестала ощущать холод и стала нечувствительной к прикосновению. Сообразив, что напрасно теряю время, я повернул к бараку.

Я проходил между метеостанцией и лабораторией и приближался к восточной стене жилого барака. Внезапно меня охватило какое-то предчувствие. Направив луч фонаря на стену, я пригляделся к ледяному покрову, образовавшемуся на нем во время арктического шторма. Почти вся поверхность была одинакового серовато-белого цвета, гладкая, словно отполированная. Но в некоторых местах она была испещрена черными пятнами странных формы и размера. Некоторые из них были не больше квадратного дюйма. Я попытался потрогать их, но не смог, поскольку пятна были покрыты толстым слоем льда. Я принялся обследовать восточную стену метеостанции, но ни на ней, ни на восточной стене лаборатории никаких черных пятен не обнаружил.

После непродолжительных поисков я нашел в метеоблоке молоток и отвертку. Отколов кусок льда с черными пятнами, я отнес его в жилой блок и положил на пол около электрического обогревателя. Через десять минут на полу образовалась лужица воды, в которой плавали кусочки сгоревшей бумаги. Любопытная история. Выходит, в лед на восточной стене жилого барака вмерзли обрывки сгоревшей бумаги. Только там и нигде больше. Разумеется, причина могла быть самой заурядной. А может, и нет. Как посмотреть.

Я взглянул на больных. Похоже, им было тепло и уютно, но и только; Я понимал, что в ближайшие сутки трогать их нельзя. Сняв трубку, я попросил прислать кого-нибудь мне на смену. После того как появились два матроса, я ушел на субмарину.

В тот день на «Дельфине» царила непривычная атмосфера. Все были молчаливы, скучны, будто на похоронах. И неудивительно. Прежде в глазах членов экипажа зимовщики со станции «Зет» были какими-то отвлеченными цифрами. Но вот на борту корабля появились обожженные, обмороженные, изможденные люди; люди больные и страдающие, каждый со своей судьбой, своим характером. И при виде полуживых зимовщиков, все еще оплакивающих гибель восьми своих товарищей, моряки осознали весь ужас случившегося на дрейфующей станции. Они помнили о том, что каких-то семь часов назад погиб их товарищ — минный офицер лейтенант Миллс. Хотя поход оказался успешным, было не до празднеств. Стереофоническая установка и проигрыватель, установленные в столовой, молчали. Корабль напоминал склеп.

Ганзен сидел на краю койки у себя в каюте, так и не сняв меховых штанов, с суровым и хмурым лицом и молча наблюдал за мной. Я стащил с себя парку, отстегнул кобуру, укрепленную на груди, и, повесив на вешалку, сунул в нее пистолет, вытащив его из теплых штанов.

— Я бы не стал раздеваться, док, — произнес он неожиданно. — Конечно, если желаешь пойти с нами. — Лейтенант посмотрел на собственную меховую одежду. — Правда, для похорон костюм не очень-то подходящий.

— Хочешь сказать...

— Командир у себя в каюте... Готовится к церемонии погребения. Джорджа Миллса и помощника радиооператора, кажется, его звали Грант. Который умер сегодня. Сразу двоих будем хоронить. Во льду. Там уже работают несколько матросов. Ломами и кувалдами вырубают могилы у основания тороса.

— Я никого не заметил.

— Они на западной стороне.

— А я думал, что Суонсон доставит тело Миллса в Штаты. Или хотя бы в Шотландию.

— Далеко везти. Да и психологический фактор надо учитывать. Конечно, экипаж корабля трудно сломать, но мертвец на борту субмарины — дурной знак. Шеф получил разрешение из Вашингтона... — Умолкнув на полуслове, Ганзен посмотрел на меня, потом отвернулся. Но я и без слов понимал, что у него на душе.

— А как быть с семерыми на станции «Зет»? — укоризненно покачал я головой. — Неужели они недостойны того, чтобы их похоронить почеловечески? Как вы могли? Тогда я сам отдам им дань уважения.

Ганзен снова посмотрел на кобуру и отвел взгляд в сторону. Потом с холодной злобой проговорил:

— Будь он проклят, этот убийца, с его черной душой. Я про этого дьявола, который находится тут. На борту нашего корабля. Среди нас. — Сжатым кулаком он с силой ударил в ладонь другой руки. — Ты не имеешь представления, что за всем этим кроется, док? Кто мог натворить столько дел?

— Если б я знал, то не стоял бы здесь. Не знаешь, как идут дела у Бенсона?

— Совсем выбился из сил. Я только что от него.

Кивнув, я протянул руку к кобуре и сунул пистолет в карман меховых штанов.

— Даже здесь? — спокойно произнес старпом.

— Особенно здесь.

Я вышел из каюты и направился в хирургическую палату. Бенсон сидел за столом, делая какие-то записи. Услышав, как я вошел, он поднял на меня глаза.

— Что-нибудь обнаружил? — полюбопытствовал я.

— Ничего особенного. Сортировкой в основном занимался старпом. Может, что-нибудь найдешь. — Он указал на аккуратно сложенные на палубе стопки одежды, не-сколько небольших дипломатов и полиэтиленовых сумок. К каждому предмету была прикреплена бирка. — Взгляни. А что с теми двумя, которые остались в бараке?

— Держатся. Думаю, с ними будет все в порядке, хотя говорить об этом наверняка еще рано. — Присев на корточки, я внимательно осмотрел все карманы, но ничего, естественно, не нашел. Ганзен не из тех, кто хлопает ушами. Я прощупал каждый квадратный дюйм подкладки, но безрезультатно. Затем осмотрел дипломаты, сумки, мелкие предметы одежды, личные вещи, бритвенные приборы, письма, фотографии, два или три фотоаппарата. Разобрав фотоаппараты, заглянул внутрь, но там было пусто. Я поинтересовался у Бенсона: — А доктор Джолли принес свою медицинскую сумку?

— Ты даже своим коллегам по ремеслу не доверяешь?

— Нет.

— Я тоже, — улыбнулся корабельный врач одними губами. — Ты на меня плохо влияешь. Я осмотрел в ней каждый предмет, но ничего не нашел. Даже толщину дна измерил. Двойного дна нет.

— Вот и прекрасно. Как чувствует себя больной?

— Их у меня девять, — ответил Бенсон. — Тот факт, что они в безопасности, оказал на них благотворное психологическое воздействие. Ни с каким лекарством не сравнить. — Посмотрев на медкарты, он продолжал: — Хуже всех дела у капитана Фолсома. Разумеется, он вне опасности, но лицо страшно обожжено. Мы договорились, что в Глазго его будет ждать специалист по челюстно-лицевой хирургии. Братья Харрингтон, оба офицера-метеоролога, обожжены в меньшей степени, но очень ослабли от переохлаждения и голода. Хорошее питание, тепло и покой Через пару дней поставят их на ноги. У Хассарда, он тоже метеоролог, и Джереми, лаборанта, ожоги и обморожения средней тяжести. Эти находятся в лучшей форме по сравнению с остальными. Любопытное наблюдение: разные люди по-разному реагируют на голод и переохлаждение... Остальные четверо: старший радиооператор Киннэрд, доктор Джолли, повар Несби, тракторист Хьюсон, в чьем ведении находилась дизель-генераторная установка, — все сильно обморозились. Особенно Киннэрд. У всех умеренной степени ожоги. Конечно, они слабы, но быстро набирают силы. Лишь Фолсом и братья Харрингтон согласились лечь в лазарет. Остальных мы кое-как одели. Разумеется, они все пока отлеживаются, но это будет продолжаться недолго. Они молодые, крепкие и, по существу, здоровые ребята. Детей и стариков на зимовку не посылают.