Гибель Петрограда (Фантастика Серебряного века. Том XII) - Толстой Алексей Николаевич - Страница 41

Но прошел час, и все переменилось: кто-то из офицеров, гуляя по саду около дома, заметил, что одно из окон флигеля наглухо закрыто и услыхал раздававшийся там тихий женский шепот. Он выбил стекло, поднял занавеску и увидал спрятанную в комнате, вместе со старухой-няней, молодую девушку…

Недолго думая, он влез в окно и, несмотря на просьбы и сопротивление девушки, повел ее в столовую…

После ее прихода все сразу изменилось…

Майор выразил свое удивление панне Вилинской, что она столько времени прятала от них такую хорошенькую «фрейлейн» и угощала их обедом вместо того, чтобы угостить дочерью…

Офицеры стали громко и цинично хохотать, наглыми и плотоядными глазами смотря на девушку. Елена стояла бледная и растерянная и полными слез глазами смотрела на мать…

Майор сел на диван и усадил рядом с собой девушку. Офицеры поместились около них на креслах и стульях. Майор, близко нагнувшись к девушке, сначала расспрашивал у нее только, не скучно ли ей жить такой молодой в усадьбе, вдали от общества, советовал ей переехать куда-нибудь, где много мужчин, где за нею ухаживали бы и где ей было бы весело… Потом взял ее за руку и хотел поцеловать ее в обнаженное плечо… Тогда она вскочила с дивана и бросилась к матери…

— Мама, мама, я не могу больше, не могу…

Несколько мгновений в комнате было тихо. Майор и офицеры молча смотрели на плачущую девушку. Потом майор вдруг грузно поднялся с дивана и уже злым и повелительным голосом сказал:

— Ну, довольно уже плакать… Теперь слушать, что я буду приказывать…

И, грубым и резким движением оторвав от матери девушку, притянул ее к себе…

Тогда панна Вилинская бросилась к нему и, ломая руки, стала просить пощадить дочь…

Она стала перед ним на колени и уцепилась за его руку… Тогда он, рассвирепевший, закричал офицерам:

— Увести ее…

Офицеры дружно бросились исполнять приказание майора. И как панна Вилинская ни отбивалась, — ее оттащили от майора и увели в другую комнату… И отсюда она слыхала отчаянные крики дочери, шум борьбы, озверевший голос майора…

Потом все стихло… Это был тот самый страшный и жуткий момент, когда панне Вилинской показалось, что она сойдет сума…

Она билась в сильных руках офицеров и умоляла их сжалиться над ней и пустить ее к дочери. Но они только усмехались в ответ…

Через несколько минут дверь в соседнюю комнату растворилась и на пороге показался майор… Лицо его было поцарапано, кое-где виднелась проступившая кровь, аккуратно приглаженные волосы взлохмачены, мундир расстегнут. С гаденькой усмешкой посмотрев на офицеров, он сказал:

— Господа, можете идти продолжать…

Дальше панна Вилинская ничего не помнит. Она с криком грохнулась на пол и потеряла сознание.

…Когда она пришла в себя, то услыхала слабые стоны, несущиеся из соседней комнаты… Несколько мгновений она не могла сообразить, где она и что с ней, а когда сообразила, то как безумная вскочила на ноги и бросилась в столовую.

На диване, вся истерзанная, в изорванной одежде, лежала Елена и, беспомощно раскинув руки, тихо, чуть дыша, страдальчески стонала…

Все это с необыкновенной ясностью вспомнила панна Вилинская, глядя на гуляющих и упражняющихся в стрельбе в саду немецких офицеров. И безысходная тоска и в то же время страшная злоба сжали ее душу…

Еще несколько часов тому назад мирно, тихо и спокойно текла жизнь в ее усадьбе. Елена была жива, весела, радостна. Слышны были голоса прислуги, садовник спокойно и сосредоточенно поливал цветы, в саду блестели чистые и яркие шары в клумбах…

И вот теперь все так ужасно изменилось… Посмотрела на ясное небо, на уже склоняющееся к западу, но еще жаркое солнце. Как страшно, что под этим голубым ласковым небом, под этим солнцем может быть такое зверство, такой ужас…

Подошла к дочери и с рыданием припала к ее холодному неподвижному телу… Целовала ее лицо, руки, изорванное в клочья платье, потом поднялась на ноги и, подойдя к окну, долго серьезными и сосредоточенными глазами смотрела на ходивших по саду немцев и месть, месть во что бы то ни стало и чего бы она ни стоила, стала зреть в ее душе…

Когда солнце зашло за клены и березы и из сада с озера потянуло прохладой и свежестью, немецкие офицеры вернулись в дом и стали звать панну Вилинскую.

— Эй, фрау Вилинская, куда вы спрятались? Идите-ка к нам…

Панна Вилинская, перекрестив труп дочери, вышла к офицерам.

— Вот что, — сказал ей развалившийся в кресле майор, — мы хотим есть. Велите вашему повару приготовить нам ужин, да получше…

— У меня нет повара, — отвечала панна Вилинская.

— Что вы врете… — грубо оборвал ее майор, — что же, вы сами себе готовите, что ли?

— Моя вся прислуга разбежалась…

— А вы ее соберите…

— Я не знаю, где она…

Тогда один из офицеров, нагнувшись к майору, что-то шепнул ему.

Тот мотнул головой и, с усмешкой посмотрев на панну Вилинскую, проговорил:

— Ну, тогда сами приготовьте нам ужин…

Несколько мгновений панна Вилинская молчала, потом вдруг тайная и быстрая мысль мелькнула в ее мозгу, и она громким и твердым голосом сказала:

— Хорошо, я приготовлю вам ужин…

— И фрейлейн к столу пригласите, а то нам скучно ужинать без молодого женского общества…

— Она не может выйти… — проговорила панна Вилинская глухим голосом.

— Это еще почему?

— Она умерла…

Майор и офицеры переглянулись.

— Вздор, — сказал майор, — вы опять ее куда-нибудь спрятали.

— Она умерла, — повторила панна Вилинская, — и умерла благодаря вам…

— Покажите ее, — проговорил немец, не глядя на панну Вилинскую.

Панна Вилинская повела их в комнату, где лежала мертвая девушка.

— Смотрите…

Панна Вилинская, как умела, растопила плиту и пошла подбирать лежащих в саду и во дворе перебитых немецкими пулями кур. Голова ее кружилась и она едва держалась на ногах… Посмотрела на небо. Спокойно светил молодой месяц, мерцали редкие, но ясные звезды… Оглянулась кругом: густой неподвижный парк, подернутый легким туманом, уходит вдаль, желтели ровные, посыпанные песком площадки и дорожки…

Здесь, под этим небом, среди этого старого дедовского парка так светло и радостно протекала жизнь ее и молодой девушки…

И вот пришли злые жестокие люди и навеки все это разбили, уничтожили. Она добрая женщина и никогда никому за всю свою жизнь не сделала зла, но теперь она будет беспощадно и жестоко мстить насильникам. Не от страха перед их силой и жестокостью согласилась она приготовить им ужин, а из желания умертвить их…

Снова посмотрела на небо. Там кроткий, милосердный Бог, но и Он простит ее. Подобрала в корзинку кур, принесла из ледника и погреба кореньев, картофеля и вернулась на кухню… Потом, тихо крадучись, прошла в свою комнату и достала из маленького шкафчика большую склянку с белым порошком.

Так же тихо крадучись, вернулась в кухню…

Ужин подан на стол. В комнате аппетитно запахло жареным и немцы стали рассаживаться по своим местам. Панна Вилинская смотрела на их выхоленные краснощекие лица, на их крепкие, упитанные фигуры, на их спокойные движения и думала, как через несколько минут все они будут стонать и корчиться от боли… Потом постепенно исчезнет с их лиц румянец, потускнеет их взгляд и они станут неподвижными… И вдруг какое-то странное, жуткое чувство охватило ее душу. Она — убийца… Могла ли она еще несколько часов тому назад думать, что вдруг она, слабая и кроткая, будет способна сделаться убийцей нескольких человек…

Она думала так, а офицеры разрезали кур и накладывали себе в тарелки горячее дымящееся мясо.

«Сейчас, сейчас», — пронеслось у нее в мозгу и она почувствовала, что силы покидают ее…

Она хотела выйти из комнаты, но в это время услыхала позади себя шепот и голос майора, насмешливо сказавший:

— Куда вы, фрау Вилинская? Ведь мы желаем, чтобы вы поужинали вместе с нами…