Память (Книга вторая) - Чивилихин Владимир Алексеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/175
• Следующая

После выхода на пенсию Татьяна Юрьевна Никитина все свое время и все средства тратит на поездки по декабристским местам и фотоматериалы, на изучение наследия героев 1825 года и пропаганду его: ах, до чего ж хорошая пенсионерка! И, видно, следит за собой — держится с изяществом, возраста с первого взгляда почти не угадаешь, по голосу же почти молодая женщина. Долгой ей жизни! А то иные, особенно наш брат, так называемый сильный пол, получают пенсионную книжку-и на диван, будто не належатся потом, когда уже ничто не в силах их будет поднять; тридцать миллионов живых людей могли бы найти так же, как Татьяна Юрьевна, свое место в новой нпостасн для пользы всех…

В комнате стало слишком душно, голова болела и сердце давило, но уйти было нельзя — никогда б не простил себе обиды, которую мог нанести Татьяне Юрьевне, Софье Владимировне и ее гостям.

— Дмитрий Завалишин. Умер последним из декабристов. Знал десять иностранных языков, но характерец у него был так себе…

— А это Михаил Фонвизин, генерал, племянник драматурга Фонвизина. Уезжая из Сибири, поклонился до земли Ивану Якушкину за то, чго тот ввел его в тайное общество… Дом на Рождественском бульваре, где он жил… Его замечательная супруга Наталья Дмитриевна считала себя прототипом Татьяны Лариной. В Сибири оказала помощь сосланному по делу петрашевцев Федору Достоевскому. Добрые отношения между ними установились надолго… Надгробие Ивана Пущина в Бронницах, где он умер мужем овдовевшей Натальи Дмитриевны…

— Необычно сложилась судьба Александра Корнилбвича, — слышался голос Татьяны Юрьевны. — Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости…

— Это был очень одаренный человек, — добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха «Русская старина», А в крепости…

— Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал, — перебила Татьяна Юрьевна.

Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корнилбвича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корнилбвича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай… Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. «Главный недостаток Сибири, — писал он, — есть недостаток промышленности»… Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилбвич, потянули бы не хуже прочих, а этот «министр в темнице», лишь через шчь без малого лет добился «освобождения»-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался «от желчной горячки»…

— …Грумм-Гржимайло…-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу.

— Ну, как? — спросил на улице приятель.

— Конечно, посиделки необычные, — ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове — разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? — Спасибо… Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия — Грумм-Гржимайло?

— Так мы же были в доме Грум-Гржимайло!

— Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.

— Нет, невестка.

— Кто же она сама?

— Хороший человек, этого достаточно… Бывшая балерина.

— Дай-ка мне ее телефон.

Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— С утра получше… Неужто вы вчера заметили?

— Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам?

— Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович.

— Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи — Спасибо… Только у меня уже был инфаркт миокарда.

— Один?

— Если быть точным, полтора.

— Ну, знаете, — засмеялась она. — Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь!

— Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? — сменил я тему. — С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай…

— А еще Бонч-Бруевич, — молодо засмеялась она. — Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц… Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,Грумм… Род этот очень древний.

Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны. Никто не подошел. Назавтра были те же длинные гудки, и так несколько дней. Позвонил приятелю.

— Понимаешь, не могу дозвониться в тот дом на Котельнической. Не случилось ли чего?

— Случилось. У Софьи Владимировны девятый инфаркт. К счастью, как всегда, микро…

А через несколько дней я развернул свежий литературный еженедельник и увидел большую статью «Русский Фауст»-о Владимире Одоевском. Когда-то, в студенческие годы, я читал его роман-фантазию «4338-й год» и знал слова Белинского: «Главная мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенствование человечества и в грядущую мирообъемлющую судьбу России,мысль истинная и высокая, вполне достойна таланта истинного…» Однако позже мне как-то не довелось поближе познакомиться с этой выдающейся личностью нашего прошлого, и сейчас я был благодарен автору статьи за интересный, компактный рассказ о замечательном русском энциклопедисте, многие годы стоявшем— в центре петербургской интеллектуальной жизни. Философ, сатирик, автор повестей и сказок, он занимался также изобретательством и наукой, поражая всех широтой своих интересов — от химии переходил к акустике, от гальванопластики к «научной» кулинарии и даже сконструировал оригинальный орган. И этот необычный князь-рюрикович, оказывается, был еще и выдающимся музыкантом, музыковедом, музыкальным организатором, чему, собственно, и посвящалась статья, подробно рассказавшая о его роли в становлении и развитии русской музыкальной культуры; о многолетней плодотворной дружбе Владимира Одоевского с Михаилом Глинкой, обязанным энтузиасту-просветителю за повивальные услуги при мучительном и счастливом рождении первой русской оперы «Иван Сусанин»; о встречах Одоевского с молодым Петром Чайковским, написавшим: «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба»; о его знакомствах и связях с Ференцем Листом, Рихардом Вагнером и Гектором Берлиозом, который в последнюю трудную пору своей жизни получал от петербургского друга материальное вспомоществование… Да, были во все времена истинные люди!

Мне захотелось поблагодарить автора публикации за еще одно окошечко, распахнутое в прошлое отечественной истории и культуры, да поговорить с ним кое о чем, потому что под статьей стояла нежданная подпись «Тамара Грум-Гржимайло».

Телефон, временами доставляющий нам столько неудобств, которые успел испытать еще Менделеев, никогда не поднимавший дребезжащую трубку,совершенно необходимая вещь в наше время, сберегающая этот драгоценный дар Хроноса, — через несколько минут я разговаривал с музыковедом Тамарой Николаевной Грум-Гржимайло.

• Предыдущая
• 26/175
• Следующая