Поход на Киев (СИ) - Пациашвили Сергей Сергеевич - Страница 34

— Постой, погоди-ка, — задумчиво молвил Добрыня, — ты говоришь, Ярослав повинен в смерти князя Бориса?

— Глеба, — поправил его Потамий, — Бориса убили по приказу Святополка, а Глеба — муромского князя прикончили по приказу Ярослава. Потому и не любят его теперь в Муроме. А на заставе нашей теперь много муромских бояр.

— Не мог Ярослав дать такого приказа, — отказывался верить Добрыня, — я ведь помню, он уверен, что Святополк убил и Бориса, и Глеба. Ярослав, конечно, тот ещё мерзавец, но он вроде не врал. И митрополит киевский его принял, стало быть, поверил, что Ярослав не виновен.

— Митрополит и при Святополке хорошо жил в Киеве, — возражал Потамий, — к нему теперь нет веры.

— Ярослав в смерти Бориса не виновен, — произнёс вдруг Михаил Игнатич, который до этого молча слушал беседу двух богатырей.

— Я был в Киеве, — продолжал Михаил, — когда к нам привезли тело Глеба. Привезли его убийцы. Святополка в это время в городе не было, он был в Польше. Был боярин Путша — убийца Бориса, он встретил гостей и всех перерезал. А перед этим выяснил, кто приказал убить Глеба. Убийцы сказали, что сделали это без приказа, по своей воле. За то и были сами убиты. Путша лично убивал Бориса, но то был приказ Святополка. И Святополк же приказал Глеба не убивать, ведь Глеб признал власть Святополка. Не было смысла убивать его и Ярославу.

— Постой, это что же получается, — поднялся с места от волнения Потамий, — на Ярославе нет греха?

— На нём полно греха, — отвечал Добрыня, — но святой крови он не проливал, это верно.

— Тогда и нет смысла противиться ему. И я немедленно признаю его власть над собой, и всем другим богатырям передам. И вся наша застава присягнёт новому князю.

— Погоди, не спеши, — остановил воеводу Михаил, — а то гляди, чего доброго, Илья объявит тебя изменником и поведёт сюда войной весь Муром. А ты знаешь, какой он воин. Ему ничего не стоит убить человека. Я видел, как он убивает людей в бою, он один укладывал десятки, наносил раны сотне. Да к тому же, он умнее каждого из нас, может просчитывать всё на несколько шагов вперёд. Как только он заподозрит что-то неладное, сразу вас уберёт. Поверьте мне, я давно его знаю.

— Да про того ли вы Илью говорите? — изумился Добрыня, — я помню его честным и скромным хлопцем, даже немного блаженным, не от мира сего.

— Он и сейчас блаженный, — отвечал Михаил, — только он теперь напился крови, вошёл во вкус. Нет, так просто вы его не одолеете, здесь нужна хитрость.

— И что же ты предлагаешь? — спрашивал Потамий.

— Я попробую его уговорить съездить в Киев, якобы в гости. Скажем, князь ему готов всё простить, и митрополит тоже. Но митрополит на самом деле не хочет, чтобы Илья снова стала воеводой. И вообще никого не хочет на это место. Ведь богатырское войско у нас создали болгары, а митрополит — грек, и церковь у нас вся греческая. Болгары служат только Богу, греки служат императору, и чтобы его власть была полной, никаких богатырей у нас и вовсе быть не должно. Но пока они мирятся с существованием богатырей и медленно и постепенно пытаются их изживать и тянут время с назначением нового воеводы. Если мы уговорим или заставим под любым предлогом Илью приехать в Киев, оттуда он уже не вернётся. И здешние бояре будут вынуждены покориться князю Ярославу.

— Нет, я так не могу, — возражал Добрыня, — плести заговор за чужой спиной, как будто мы воры и трусы.

— Хочешь ему в лицо всю правду высказать? Давай, езжай в Муроме, только я со своими людьми останусь здесь.

— В Муром ехать нет нужды, — отвечал Потамий, — я вызову его сюда, на заставу. Придумаю какой-нибудь повод. А, точно, мы тут схватили каких-то разбойников. Редкие душегубы. Теперь будем их судить. Вот и Илью вызовем на суд. А там уж вы сами решайте, что с ним делать. Только знайте, богатыри, после того, что вы мне здесь поведали, я и душой, и телом верен князю Ярославу. Это ведь он назначил меня сюда воеводой, по совету новгородского епископа, можно сказать, отправил в ссылку. Я был зол на него за это, но теперь каюсь и признаю, что был не прав.

И действительно, в этот же день под диктовку Потамия местный дьяк составил письмо. Сам богатырский воевода писать толком так и не научился, умел только читать. Затем на быстрого коня посадили резвого гонца и отправили по адресу. Не прошло и месяца, как пришли известия о том, что Илья с товарищами приближается к заставе. Добрыня даже по строительным лесам забрался к самой вершине забора и издалека узнал своего старого знакомого. Илья, безусловно, возмужал, покрепчал, шея его обрела внушительную толщину, плечи, и без того крепкие, теперь казались ещё крепче. Но не это поразило Добрыню, а то, что Илья-богатырь ехал верхом не на коне и не лошади, а на корове. Её мясистое вымя доставало сосками до травы на земле и было видно издалека. На голове у Ильи красовался шутовской колпак, как и у многих его спутников, сделанный из штанов, которые надевались на голову. С кольчугами, копьями и боевыми топорами богатырей это смотрелось странно. Удивлённый Добрыня переглянулся с Потамием Хромым, тот лишь пожал плечами. А меж тем ворота открылись, и на заставу заехал известный богатырь, который формально до сих пор ещё считался воеводой над всеми русскими богатырями. И заехал верхом на корове. Местные дети тут же окружили гостя с радостным смехом. Илья спустился на землю и принялся смеяться вместе с ними и трепать их по головам.

— Нет, без седла слишком натирает между ног, — вымолвил он, — но чего не сделаешь, чтобы потешить Симаргла. О господи, кого я вижу? Не обманывают ли меня глаза? Мой старый друг — Добрыня Никитич здесь!

— Да, это я, — не смог сдержать улыбки Добрыня, и Илья заключил его в крепкие объятия.

— И Миша здесь, вернулся, — радостно обнял Илья Михаила Игнатича, — Потаня, старый плут, что же ты не сказал мне в письме? А то пишешь, что какие-то разбойника ждут суда. А про наших дорогих гостей — ни слова.

— Разбойники и вправду ждут суда, — отвечал лишь хромой воевода. Илья дружески улыбался, но всем было уже ясно, что он почуял неладное. Его не предупредили в письме о гостях из Киева, и потому богатырь взял с собой слишком мало муромцев, способных его защитить в случае чего.

— Что же ты от самого Мурома ехал на корове? — спрашивал его Добрыня.

— Нет, я недавно на неё пересел. В лесу встретил, не знаю, чья. Убегала от упырей. Мы этих кровососов поймали, а корову решили сюда привести. Может, хозяин найдётся.

— А с упырями что?

— Упыри с нами, вот же они.

И Илья указал на троих голых мужчин с огромными звериными клыками. Кожа их была покрыта волдырями и покраснениями, видно было, что существа страдают от солнца.

— Зачем же ты мучаешь эту мерзость? — не понимал Добрыня, — почему сразу не наказал или не отпустил?

— Пускай помучаются, — всё ещё улыбался Илья, — быструю боль они не почувствуют, даже наоборот, могут испытать удовольствие. Я этих тварей хорошо изучил. Я и сам много лет мучился от страшной боли, не мог ходить, я знаю толк в боли. Знаешь, если человеку отрубить голову, он не почувствует боли, он испытает удовольствие, причём очень сильное. А упыри того хуже, они и от мелкой быстрой боли наслаждаются. Но вот от солнечных ожогов, медленно их убивающих, упыри могут долго страдать от боли, и то будет им наказанием.

— Да, ты изменился, Илюша, — произнёс сын Никиты, разглядывая своего старого знакомого. Нет, не такого Илью Муромца он знал когда-то, не было в нём этой жестокой весёлости, была лишь безграничная любовь к людям, от которой теперь, видимо, не осталось и следа. А Илья Муромец в свой черёд, отдохнув с дороги после пира с владимирцами, преступил с тому, зачем его сюда и вызвали — к суду. Вместе с разбойниками судили и тех упырей, что богатырь привёл с собой. Суд над кровососами был быстрым. Илья всех их приговорил к смерти через сожжение. Богатыри тут же принялись исполнять приговор, врыли в землю несколько столбов, привязали к ним приговорённых, наложили хвороста. Вскоре до судей донеслись крики боли, мольбы о пощаде, а затем запах горящей плоти. В это же время привели и перепуганных до дрожи разбойников. Их убийствам не было числа, они не воровали скотину у крестьян, как покойные упыри, они брали всё открыто, грабежом, с боями. Многие добрые хозяева пострадали от этих кровопролитных набегов, немало и разбойники потеряли в боях своих подельников. Всё новые и новые свидетели из окрестных хуторов приходили и рассказывали о злодеяниях разбойников и узнавали их лица. Немало судьи увидели в тот день плачущих вдов с детьми на руках, скорбящих по сыновьям матерей, закутанных в тёмным цвет траура. Илья внимательно слушал их до самого вечера. Казалось, после ворующих скот упырей разбойников этих ждёт кара ещё более ужасная и жестокая. Но Илья рассудил иначе. Первым делом он вызвал вождя разбойничьей шайки и предложил ему два решения. Либо он должен был заплатить огромный откуп за свою жизнь, либо вступить в ряды владимирских богатырей. Вождь выбрал второе и в одно мгновение был отпущен на свободу, хоть оружия ему пока и не дали. Некоторых разбойников Илья приказал продать в рабство, а вырученные от продажи деньги передать семьям погибших. Некоторые, заплатили за свою свободу выкуп, и все деньги Илья так же раздал пострадавшим семьям. Остальные же разбойники вслед за своим вождём прямо на суде принесли клятву верно служить в богатырском войске и приговаривались к штрафу в пользу пострадавших семей, который должны были выплатить за год. Решение суда поразило Добрыню, и он окончательно утвердился в намерении как можно быстрее увезти Илью в Киев, даже если придётся сделать это силой. Но теперь расстановка сил изменилась. На стороне Муромца теперь было пополнение из разбойников, ставших теперь богатырями. Все они, включая вожака, стали теперь невероятно верны воеводе. Илья обезопасил себя, и Добрыня принялся за уговоры, он использовал весь свой дар красноречия и однажды даже остался с богатырём наедине.