Поход на Киев (СИ) - Пациашвили Сергей Сергеевич - Страница 14

— Наши опять с варягами подрались, — говорил Фома, выпивая большими глотками вино с мёдом.

— Кто на этот раз? — спрашивал Никита, глядя в окно на мирно гуляющих по двору кур.

— Да, охотнички из Людина конца. Не сошлись с кем-то в цене за коня и сразу за дубины. Говорят, трёх людинских варяги насмерть уложили. Но и викингам досталось хорошо. Дрались на мосту, пока Путята со своими ополченцами из не разнял.

— Да уж, нет порядка в Людином конце, — обобщённо заключил Никита, — совсем людинские распустились при Ярославе.

— Это они ещё при брате твоём — Ваське Буслаеве распустились, — возражал ему Фома, — а волхвы поговаривают, что это нам от богов наказание за крещение в христианскую веру.

— Скорее уж наоборот, — молвил Никита, — наказание за то, что мы так упорствовали в своём язычестве. Бог хочет, чтобы мы страдали, как иудеи 40 лет в пустыне.

Но тут из дальнего угла комнаты раздался громкий язвительный смех. До этого Добрыня сидел молча, в разговор не вмешивался, но теперь не выдержал и обнаружил себя.

— Ловко же вы, бояре, оправдали себя, — произнёс он. Никита вперился в него злобным взглядом, Фома нахмурился.

— Людинские мужички, сброд, убивший наших священников, грудью стоит за Новгород, — продолжал Добрыня, — а мы, люди знатные, получившие благословение от мудрейшего епископа Иоакима, попрятались по своим домам и тихо терпим, как варяги наших женщин насилуют.

— Это ты про свою сучку? — бросил ему Никита, — наших знатных женщин никто не трогает. Не путай, сын.

— Наших новгородских трогают язычники, — пуще прежнего распалялся Добрыня, — а мы, бояре, не должны за них заступаться, вопреки христианской вере. Спокойно смотрим, как эти язычники нашу веру попирают, сами грешат и других до греха доводят.

— Ты сейчас меня до греха доведёшь, — сквозь зубы молвил Никита.

— Не нужно, Никита, — взял его за руку Фома, — а ты Добрыня просто в толк взять не можешь, что варяги — мужчины, и давно здесь маются без женской ласки. Им нелегко, вот они и дебоширят. А ты злишься, потому что Ставр жену у тебя увёл. Знаем, помним. Мы тебе новую найдём, не хуже Василисы. Ещё до осени сосватаем, и душа твоя успокоится.

— Это едва ли, — отвечал Добрыня, — я уже подумываю, что лучше бы пусть Борис нашим князем стал бы, чем Ярослав. А теперь только на людинских мужичков одна надежда. Мы их всегда считали сбродом, а теперь они грудью стоят за Новгород. Пока мы отсиживаемся.

— Кто тебе сказал, что мы отсиживаемся? — молвил посадник, — ты просто не всё знаешь. Была бы наша воля, мы бы давно уже варяг поломали бы. Но с ними Путята, а с ним ополчение. И не известно, чью сторону Микула Селянинович займёт. Вот мы и выжидаем. Терпение нужно иметь, Добрыня. Если у волка не будет терпения, он никого на охоте не поймает. Скоро варяги либо отправятся на войну против князя Владимира, либо останутся здесь. Если останутся, то народного восстания не миновать. Людин конец поднимется, и здесь уже от нас будет зависеть, чья возьмёт.

— Да что ты ему объясняешь? — раздражённо проговорил Никита, — он зубы скалит, как малое дитя, у которого отобрали игрушку. Ведьма эта польская влюбила его в себя. Добрыня до этого ведь женской ласки не знал. Сходи к блудницам, сын, они твой огонь затушат.

— Я бы сходил, отец, но вера мне запрещает. Учит любить одну и быть верным ей всю жизнь. Я и так уже грешен перед Богом.

— Ничего, раскаешься, Бог простит. Наш епископ все грехи тебе отпустит, если скажешь, что ты мой сын. Я с ним уже ни одну бочку вина выпил. Да он и сам уже тебя знает.

Но Добрыню такой ответ явно не устроил, и он снова отправился тренироваться — истязать своё тело трудом и упражнениями. Так проходил день за днём. Добрыня становился всё более угрюмым, всё менее общительным. Злоба пожирала его, а вместе с ней понимание, что вера всегда будет мешать ему стать таким превосходным воином, как викинги. Язычники всегда будут безжалостнее и сильнее, и бороться против них нужно не в открытом бою, а как-то иначе. Добрыня мог позволить себе малый грех, но не мог позволить себе отречение от Бога. С такими настроениями боярин набивал удар дубиной по толстому деревянному столбу, врытому в землю, когда услышал знакомый голос:

— Здорова, владыка.

Во двор пробирался Ставр. Добрыня уже успел позабыть об этом своём сопернике, который увёл у него невесту. Все мысли его были заняты Рогнвальдом. И вот теперь Ставр, как ни в чём не бывало, поздоровался с ним и вошёл во двор.

— Чего надо? — грубо спросил Добрыня, одновременно вспоминая, почему нельзя убить этого наглеца.

— Дело есть, — отвечал Ставр, — ты на меня зла не держи за Василису. Сам понимаешь, любовь, сердцу не прикажешь. Ты вон тоже сердцу приказать не можешь. Но нельзя забывать, что мы с тобой оба новгородские бояре, оба в одной дружине.

— Это ненадолго, скоро ты вылетишь из дружины.

Ставр скриви лицо, но не ответил на грубость.

— У нас есть общие враги, — продолжил он, — мы могли бы помочь друг другу.

— Ты это о ком?

— О Рогнвальде, — полушёпотом отвечал Ставр. Добрыня огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит, взял гостя за плечо и повёл за собой.

— Пойдём потолкуем.

Ставр спокойно пошёл за ним и остался наедине в деревянном строении.

— С чего ты вдруг стал врагом Рогнвальда? — спрашивал Добрыня.

— Это он меня за что-то невзлюбил. Видимо, разглядел во мне кровь варягов и считает меня позором их народа. А теперь варяги ещё и мешают мне дела вести. У меня много дел в Людином конце, приходится иногда грязными делишками заниматься, скупать краденное. Что поделаешь, я же купец. А теперь в Людином конце невозможно дела вести. Люди напуганы, злы. Того и гляди, на бунт поднимутся.

— Всё равно не вижу твоей выгоды в бунте. Ты ведь, Ставр, всё делаешь только для личной выгоды.

— Не только для личной, — обиделся даже Ставр, — у меня есть семья, сестра, которая тебе тоже не чужая. Есть мои товарищи — купцы, с которыми я связан договором, и есть бояре, с которыми меня тоже многое связывает. Например, Андрей Воробей — муж нашей Василисы. Есть и многие другие. Не забывай, Добрыня, что я ещё и мытарь, и я занимаюсь податями. И скажу тебе по секрету, князь наш сильно задолжал варягам.

— В смысле?

— В смысле жалование. Теперь впору войну начинать, но Ярослав медлит, ждёт, когда его отец — князь Владимир первым начнёт. А время-то идёт, варягам нужны деньги. Того и гляди, начнут Новгород грабить. Уже начинают обирать некоторых в Людином конце.

— И что ты предлагаешь?

— Важно, чтобы восстание поднялось одновременно и в Людином конце, и у нас. Нужно связать наших бояр с людинскими вождям. Договоримся, и при малейшем поводе варягов прихлопнем.

— Я подумаю над твоими словами, — отвечал, уходя, Добрыня.

— Думай быстрее, — молвил ему вслед Ставр, — а то ведь без тебя кто-нибудь вождя варяжского порешит.

Помириться со Ставром против Рогнвальда? Сама мысль об этом была неприятна Добрыне. Приходилось выбирать между двумя врагами. Добрыня вспоминал Василису Микулишну, и чувствовал лишь какой-то стыд перед ней и отцом её — Микулой. Вспоминал Зою, и острая боль пронзила сердце. Сразу перед глазами вставал образ девицы, которая возвращалась вечером домой, шатаясь, словно пьяная. Образ её соблазнительны бёдер, обласканных другим мужчиной. В такие моменты Добрыня хотел убить её или себя, но и то и другое казалось стыдным. Стыдно было даже не перед отцом, а перед матерью. Иногда Добрыня брал Зою силой, но прикасаться к ней после варягам было неприятно. Выход был один — попытаться убить Рогнвальда, этого непобедимого безжалостного убийцу, или самому погибнуть в бою. Оба варианта казались одинаково хорошими, поскольку в обоих случаях боль должна была пройти. И Добрыня стал готовиться к бунту, несколько раз вместе со Ставром ходил в Людин конец, говорил с местными вождями, обещал им всевозможную помощь. В этом конце Новгорода жило много воинов-наёмников, некоторые из них были с Добрыней в военном походе в Литве. Среди них был и Гаврюша, который прислуживал боярину. Но Гаврюши сейчас здесь не было, он вместе с богатырём Дунаем уехал воевать против Змея Горыныча. Но были другие, которые хорошо помнили подвиг Добрыни, а вместе с тем помнили и то, что во время голосования боярин стоял на том, чтобы остаться на войне и сохранить верность князю Владимиру. В глазах людинских вождей это означало, что боярин с самого начала шёл против варягов и против Ярослава, за князя Владимира. Как ни странно, эта идея оказалась привлекательной для Людина конца. Дело в том, что Владимир был последним новгородским князем, при котором два конца Новгорода жили в мире. После того, как он уехал и стал князем Киева, Новгород раскололся на две половины, которые уже много лет вели между собой бесконечную резную.