Поход на Киев (СИ) - Пациашвили Сергей Сергеевич - Страница 13

— Переговоры? — усмехнулся Рогнвальд, — да они издеваются.

— Дай мне знамя, — скомандовал Путята. Со штандартом в руке он выехал навстречу к переговорщику.

— С кем имею честь? — спрашивал киевлянин.

— Путята, новгородский тысяцкий, а ты кто такой?

— Дунай, богатырь русский. Напрасно, ты, Путята, войско против меня собрал. Ты же знаешь, мы христиан не трогаем. Мы — богатыри.

— А почём я знаю, что ты богатырь?

В ответ Дунай запустил руку в сумку, привязанную сбоку коня и достал оттуда свиток пергамента.

— Грамота от киевского богатырского воеводы — Ильи Муромца, — пояснил Дунай, — он отправил меня в Новгород для войны против нашего общего врага и с приказом к Микуле Селяниновичу.

Путята развернул свиток, нахмурил брови, стал внимательно читать. Грамота была заверена великокняжеской печатью и печатью богатырского воеводы. Стало быть, всё верно. Разочарованию Рогнвальда не было предела. Он жаждал крови, хотел убивать, хотел отрубленные головы врагов привязать к своему коню сбоку. Но было велено возвращаться в Новгород.

— А если это просто князь Владимир к нам соглядатая послал? — не сдавался викинг.

— Вряд ли, — отвечал Путята с таким лицом, будто бы съел целый лимон, — они в Новгороде не задержатся, киевский воевода отправил их воевать против Змея Горыныча.

Киевские богатыри разместились кто где, их вождь Дунай договорился с Никитой, отцом Добрыни, чтобы тот принял у себя несколько человек, включая и самого Дуная. Добрыня был рад увидеть своего старого друга и названного брата и за ужином напал на него с расспросами. Спрашивал, как поживает князь Владимир, как поживает сын его Борис, и какая нужда привела богатыря в Новгород?

— Змея Горыныча надо урезонить, — отвечал Дунай, — понимаю, что сейчас не время. Но я человек подневольный. Послали, я выполняю.

— Значит, ты больше не богатырский воевода? — удивился Добрыня, — кого же они нашли на твоё место?

— Другого богатыря, из народа. Илью Муромца.

— Нешто? — удивился Добрыня и даже подавился вином, — мы здесь уже похоронили Илью. А он жив-живёхонек, да ещё и воевода.

— Да, он не просто выжил, — отвечал Дунай, — он спас жизнь самому князю Владимиру и потому стал богатырским воеводой. Теперь Илья получил уже столько власти, что управляет всей русской землёй. Это ему вы должны сказать «спасибо» за то, что князь Владимир до сих пор не отправил на вас войско. Илья хочет помирить его с вашим Ярославом и вообще помирить всю семью киевского князя.

— Ну и дела, — дивился Добрыня, — даже не знаю, радоваться или печалиться услышанному. С одной стороны, Илья — мой хороший друг, это ведь я привёз его в Киев. С другой стороны, род его совсем не знатный, и такое начальство на Руси может испортить любую породу.

Говорили ещё о многом, в частности, Дунай вспомнил о Зое, сам чуть не заплакал, когда вспоминал свою Настасью Филипповну, погибшую от его руки. В тот день Добрыня ничего ему не сказал про пророчество, которое предписывало именно Добрыне встретиться однажды со Змеем Горынычем и сразиться с ним насмерть.

Однако сейчас война шла не с самим Змеем, а с одним из его многочисленных сыновей. Змеёнышам стало тесно в городе своего отца, они стали ссориться, бороться за власть, и оттого пошли захватывать новые земли. Самым сильным сыном Змея оказался молодой Ростислав. Он захватил уже несколько маленьких городков на новгородской земле и бросал вызов самому Новгороду. Против Ростислава Дунаю теперь и предстояло вести войну.

А меж тем викинги были очень недовольны тем, что им так и не удалось сегодня никого убить. Рогнвальд забрался в кабак и требовал пива. Но пива не нашлось, в конечном итоге викингам пришлось пить вино. Как напились, стали горланить песни и упражняться телом. Рогнвальд даже в пьяном виде легко делал сальто через голову и жонглировал кинжалами. Известно было, что на море, когда викинги гребли по воде, их молодой вождь, бывало, прыгал по вёслам и при этом жонглировал кинжалами. Чувство равновесия и ловкость у Рогнвальда были развиты невероятно, впрочем, и остальные скандинавы не отставали от него. Под вечер в некоторых кабаках даже случилась мелкая стычка, которая закончилась победой варягов. Шум, гам и веселье стояли на весь Новгород. Многим викингам захотелось женской ласки, и они принялись хватать с улицы первых встречных девиц. Если девушка была знатного происхождения, то есть была вся в украшениях, её отпускали, а если имела мало украшений и небогатую одежду, то на этот вечер становилась наложницей какого-нибудь северного воина. Несколько таких девушек поднесли в подарок к вождю Рогнвальду, но ни одна ему не понравилась. Руки девиц были грубы, привыкшие в физической работе. В основном это были чьи-то служанки или женщины из бедных домов, которые проводили время в тяжёлом труде. Рогнвальду же хотелось чистой кожи, нежных рук, мягких волос. Такое в основном можно было встретить у девушек знатных и купеческих, но трогать их было нельзя, иначе неизбежно князь расторг бы договор со своими наёмниками. В конечном итоге Рогнвальд сел на коня и отправился на поиски того, чего требовала сегодня его душа. Викинг уехал с торжища вглубь Славенского конца, где было много знатных домов и стоял свежевыстроенный каменный храм — Софийский собор. В храме только закончилась служба, и люди повалили оттуда по своим домам. Все шли группами, держались вместе, и лишь одна девица шла отдельно от всех. Голова перевязана платком, но взгляд гордый, даже злой. На ней не было золотых украшений, и всё же видно было, что она не занимается постоянно тяжёлым трудом. Рогнвальд налетел внезапно, как ураган, схватил её, положил на коня и повёз к себе. Девушка изо всех сил кричала и отбивалась, но не могла спрыгнуть вниз с быстрого скакуна. В тихом месте, вдали от домов Рогнвальд стащил её на землю и уложил под кустом. Чтобы незнакомка не сопротивлялась, викинг связал ей руки за спиной. Затем принялся осыпать поцелуями её шею и плечи, слегка разорвал платье, чтобы обнажить грудь, забрался руками под юбку. Прошло немало времени, прежде чем Рогнвальд раздвинул девице ноги и вошёл в неё. Викинг старался быть ласков, хоть и нужно было торопиться, чтобы вернуться к своим. И всё же вождь кончил не быстро.

— Как твоё имя? — спросил Рогнвальд, гладя её по волосам.

— Сорока, — ответила незнакомка, отворачивая лицо.

Викинг поцеловал её на прощание, развязал руки и уехал прочь. Зоя же отправилась домой. Запястья болели, платье сверху было разорвано, но в бёдрах появилась какая-то невероятная лёгкость. Несколько раз от слабости подкашивались ноги, голова приятно кружилась. Добрыня лишь на следующий день узнал о случившемся. Никто не знал, какой именно викинг совершил насилие над Зоей, но молодой боярин вознамерился убить его, кто бы он ни был. Отец Никита, когда услышал про это, лишь рассмеялся в ответ.

— Мальчишка, тебе всего 19 лет. Ты был лишь на одной войне, и то недолго. Варяги тебя порежут, и имени не спросят.

Дунай Иванович, чтобы отвлечь своего друга и названного брата, взял его вместе с собой на встречу с Микулой Селяниновичем.

Тоска овладела Добрыней в это лето. Он был ещё так молод, ему было всего 19 лет, но теперь боярин с грустью оглядывался на прошлое. Для своего возраста он казался слишком развит, успел познать и войну, и горечь потерь, и секс с женщиной, и боль измены. Зоя теперь не дарила ему свою ласку, она стала какая-то чужая, а, может, и всегда такой было, и только претворялась родной. Сорока нашла себе другую любовь. Теперь Зоя сама ходила к варягу Рогнвальду, и он даже привязался к ней. Очевидно, им было хорошо вместе. Варяг был с ней временами груб, полячке это только нравилось. Так же викинг не скупился на богатые подарки, которые так же радовали любящую всё блестящее Сороку. Но самое главное, Рогнвальд давал ей защиту, поскольку никто в Новгороде, включая викингов, не мог к ней прикасаться. Добрыня не смог дать ей защиту за что теперь презирал себя. Он не отомстил, не бросил вызов непобедимому викингу. Прошло совсем немного времени, и Зоя нашла защиту у своего насильника, сумела лаской и кокетством привязать его к себе. Она любила во время секса кусать Рогнвальда. При этом укусы получались сильные, натуральные, и оставались надолго. Это было своего рода меткой для других женщин, мол, он только мой, на нём мои следы. Украшения и подарки Рогнвальда так же говорили: она только моя. Вероятно, такая измена Зои была ещё и местью Добрыне за то, что тот хотел взять в жёны Василису. В глубине души он понимал это и казнил себя. Глядя на новые драгоценности Зои, Добрыня злился и ненавидел себя, но ничего не мог поделать. Свою ярость он вкладывал в свои тренировки, проводил целые сутки, упражняясь с мечом, с копьём, с дубиной. Юное тело быстро привыкало к физической нагрузке, движения становились более чёткими, более быстрыми. Пожалуй, в каком-нибудь спортивном соревновании Добрыня бы и одолел Рогнвальда, но в реальном бою нужно было что-то ещё, кроме хорошей формы. Нужна была ярость, нужно было отсутствие сострадание к врагу. Всё это воспитывалось в викингах с детства, впитывалось с молоком матери. В суровой северной стране нужно было много гнева, чтобы разогреть в груди своё сердце и заставить его биться. В снежной пустыне с пробирающими до костей ветрами, люди становились суровы друг с другом и со своими врагами. Они учились высоко ценить дружбу, гостеприимство, обещания, но вместе с тем учились презирать в душе тех, кто не воспитывался в этой холодной пустыне. Добрыня был из последних. С детства он рос в знатной семье, в тепле и сытости, воспитывался христианином. С одной стороны, Добрыня не знал бедности и привыкал командовать, с другой стороны, его учили любви к ближнему и прощению врагов. Хорошее прикрытие для поражения. Добрыня и сейчас готов был бы простить Рогнвальда, если бы тот забрал Зою себе и уехал с ней куда-нибудь из Новгорода. Но всё было гораздо хуже. Рогнвальд оставался здесь, с ней, прогуливался в её компании по городским улицам, целовал на людях. Воинственная полячка хорошо влилась в компанию викингов, у которых женщина-воин было нередким явлением. И злоба копилась в Добрыне, кипела и искала выхода наружу, и иной раз выплёскивалась совсем неуместно. Так, однажды в его доме гостил новгородский посадник Фома, его дядька, сводный брат отца Никиты.