Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 28

В зеркале заднего вида пыль с обочины стояла столбом.

– Останови! – приказал Алехин и рефлекторно отгородился левой рукой от вскинувшейся с заднего сиденья жены. – Тихо, Ленка! Я их задержу.

– Все нормально! – Андрей перестал вглядываться в зеркало. – Уехали.

Пыль позади «Тахо» понемногу улеглась. Дорога сзади вплоть до виража, который едва не стал роковым, была пуста. Так и не успевшая ничего сказать Лена тихо всхлипывала сзади, прижимая к себе спящих девочек.

Андрей позвонил Славе, рассказал о встрече.

– Авось пронесет, – ответил Слава. – Откуда им знать, куда ехать.

Не пронесло. Слава не вынес боли. Он умер после первого удара. От сердечного приступа.

На обратном пути Андрей вновь встретил стремительно несущуюся черную кавалькаду. Телефон Славы не отвечал. В доме Андрей застал его и двух охранников мертвыми. Повсюду были следы борьбы и валялись стреляные гильзы. Дом был перевернут вверх дном. В полицию Андрей не звонил. Не хотел быть свидетелем. И правильно. Лишние вопросы – лишние хлопоты. Доброго шефа уже не вернешь, а жизнь себе можешь испортить.

Полицию вызвали встревоженные выстрелами соседи. Трое полицейских, вооруженных пистолетами, без бронежилетов, приехали на синей «Шкоде Октавии» через полчаса. В доме они нашли только трупы.

Когда бандиты примчались в аэропорт, борт Ларнака – Франкфурт был уже в воздухе.

Во Франкфурте, не дождавшись звонка, Сергей выбросил телефон и SIM-карту в разные урны, порвал их с Леной настоящие паспорта на мелкие кусочки и спустил их в унитаз в туалете.

Из Франкфурта в Америку летел американский бизнесмен украинского происхождения Григорий Хорунжий, а в Англию – Анастасия Ярмольник с детьми.

В этой жизни встретиться им уже было не суждено.

Глава десятая 

THE BITCH32

Вершки. Июль

Она не выходила из дому уже два дня. На улице было все так же жарко и душно. Внутри, если откинуть скрипучий люк подпола и держать его открытым, а окна закрытыми, жара была не такой мучительной. Из люка тянуло холодной сыростью. Главное – туда не упасть. А так можно жить, и ночью не задохнешься.

Весь предыдущий день шум в поле не затихал. Даже ночью гудели и ревели движки машин и бронетранспортеров. Ополченцы в конце концов привели Апокалипсис к общему знаменателю, разогнали всех гражданских, растащили сами все, что еще оставалось ценного на поле, куда два дня назад упали обломки «Боинга» и тела пассажиров рейса МA-71. Территория была оцеплена вооруженными людьми. На помощь ополченцам приехали какие-то казаки на «отжатых у “укропов”» тачках, военные, по словам Нинки, аж из Ростова на бронетехнике, иностранные наблюдатели в белых касках и на белых джипах, журналисты, фотографы и телевизионщики. Жизнь вокруг поля смерти била ключом. За окном время от времени раздавались одиночные выстрелы и слышались угрожающие крики. Стреляя в воздух, военные сдерживали особенно ретивых корреспондентов и мародеров из соседних деревень, которые приехали «помочь», а попали к «шапочному разбору».

На колхозном рынке в Торезе предприимчивые жители уже вовсю торговали награбленным, в основном косметикой: духами, тушью для ресниц, помадой, тенями. Также предлагались кулончики, цепочки, крестики, серьги и колечки, детские игрушки и предметы «импортной» одежды и обуви. Один казак, без оружия, в папахе, зеленом кителе, трениках и кроссовках, безуспешно пытался продать шесть не сильно разбитых и потрепанных чемоданов. Отдавал за бесценок. Никто даже не приценился. С турбизнесом в Торезе было традиционно плохо. Война мало что изменила в этом смысле. Денег у людей не было, и ехать было некуда и не на чем. Те, кто могли уехать, сделали это еще в мае, когда неместный паренек в тельняшке и папахе сорвал украинский флаг с козырька здания горадминистрации и объявил Торез «свободным городом, на хер».

Когда охрана на следующий день после трагедии вернулась к своим прямым задачам и обязанностям и оттеснила толпу мародеров с поля, на нем появились призраки в резиновых костюмах и марлевых масках. Они прибыли откуда-то издалека, то ли из России, то ли из Донецка, в составе колонны из трех грузовиков-рефрижераторов и нескольких машин охраны. Ночь напролет, до самого утра, они собирали тела, части тел, вплоть до оторванных пальцев и ушей, после чего забитые под завязку рефрижераторы отправились на железнодорожную станцию в Торез.

– Бабушка, ты что, к земле привыкаешь? – пошутила Нинка, чуть не свалившись утром в зияющий чернотой люк сбоку от широкой и высокой печи. Печь в доме Полины Трофимовны занимала полкомнаты, сквозь осыпавшуюся местами столетнюю штукатурку проступали кривые красно-серые кирпичи.

Нинка принесла нарезной батон и бутылку кефира и заодно похвасталась приобретениями – иностранной помадой и тушью. На крестнице была новая блузка цвета, как она сказала, «форель», но не «новая новая», а «просто новая», которую из-за разницы в размере невозможно было застегнуть на последние две пуговицы. От этого Нинка с ядовито-красными губами и антрацитово-черными ресницами показалась Полине Трофимовне еще большей «оторвой», чем обычно. Нинка же рассказала бабушке Поле о том, что творилось последние два дня в окружающем мире по ту сторону двери ее хаты. В том числе и про рефрижераторы с оторванными ушами и пальцами, уехавшими с поля на станцию в Торез.

Нинке в марте стукнуло двадцать девять. Не красавица, но в теле, крепко сбитая, курносая и улыбчивая, она уже два года как была второй раз замужем за Виталиком, безработным шахтером из Макеевки, на десять лет старше ее, который в апреле оставил ей на попечение трехлетнего сына-дауна от первого брака и уехал на заработки в Россию – «будуваты хаты для москалей». Его бывшая отбывала семилетний срок за торговлю наркотиками и возвращать себе свою кровинушку не спешила. В мае Виталик позвонил Нинке и сообщил, что не вернется домой, пока не кончится война, и что пускай за него «дурни воюют».

Нинка, которая работала за гроши сортировщицей на почте в Торезе, убивалась две недели, а потом закрутила с ополченцем из России, женатым безработным трактористом, который приехал, как он сказал, «подняться и сшибить деньжат», чтобы расплатиться по кредиту за ремонт «халупы» в богом забытом поселке недалеко то ли от Таганрога, то ли от Тагила. (Где именно находилась его халупа, Нинка не вникала – она не собиралась никуда переезжать из Тореза.)

Нинкин первый муж Петро погиб при взрыве метана в шахте пять лет назад. Их общая дочь, десятилетняя Таня, уехала к другой бабушке, Полининой сестре, в Харцизск, что рядом с Донецком, на две недели и должна была вернуться завтра. Война сосредоточилась вокруг Славянска, Краматорска, Иловайска и Донецкого аэропорта, находившегося далеко от сестриного дома. Почти во всем Донецке, в Харцизске и Шахтерске на пути в Торез было спокойно, жизнь не била ключом, но продолжалась, рейсовые автобусы ходили два раза в день, как при Януковиче.

Когда Полина Трофимовна, узнав о Нинкином романе, принялась отчитывать крестницу, для убедительности приводя кровавые примеры из Ветхого Завета, Нинка только повертела бедрами в юбочке, которая, по мнению бабушки, кончалась там, где начинались плотные икристые ноги и, лихо кружась и пританцовывая, ответила ей бесстыжей песенкой:

Вечерело, да. Солнце село, да.

Ночь темным темна-а-а-а-а-а.

Вышла девица прогуляться, да.

Все равно война-а-а-а-а-а.

Увидала, да, лейтенанта, да.

Говорит она:

«Заходите, мол, я свободная

И живу одна-а-а-а-а-а…»

Муж с войны домой вернулся, да.

Стукнул ей по лбу.

«Ты зачем, моя дуреха, да,

Отдалась ему?»

«Я сначала, да, не давала, да,