Сердце меча - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 95

• Предыдущая
• 95/204
• Следующая

Если оно и было ребенком — то не человеческим. Но оно понимало речь, потому что Рэй прикрикнул на него:

— Тихо! Да тихо, ты! — прикрикнул на тиби, наречии вавилонских рабов.

Оно, как видно, испугалось — съежилось, перестало вырываться. Ростом это создание было примерно с десятилетнего ребенка, и личико казалось бы вполне человеческим — лицо пожилого карлика — но вот глаза были нелюдские: почти без белков, с вертикальным зрачком и золотистой радужкой. Волосы начинались низко надо лбом, а подбородок, насколько Дик мог разглядеть из-под руки Рэя, покрывала борода, переходящая на щеках в бакенбарды… Нет, то были не борода, не бакенбарды и не волосы — а шерсть, плотная, рыжеватая с проседью шерсть. Существо было покрыто ею всё, кроме лица, груди и ладоней. Как и у всех гемов, кожа на открытых участках у него была оливково-золотистой, а в иссиня-бледном свете люминофора казалась совсем зеленой.

— Это лемур, — сказал Рэй, даже не пытаясь скрыть брезгливости. — Мусорщик. Сам удивляюсь, откуда он взялся. С-симатта, я таки вляпался в его дела…

— Послушай, — сказал Дик на нихонском, стараясь подбирать самые простые слова. — Мы не сделаем тебе плохо. Хочешь есть?

Он дал знак Рэю отпустить зажатый рот лемура, и тот с неохотой подчинился.

— Муроку га варуй, — тут же пожаловался лемур. — Морлок плохой. Большой и плохой. Больно сделал Киянке. Киянка плохо не делал, он какать ходил, куда все ходили. Зачем морлок его хватал?

Рэй фыркнул.

— С ними разговаривать — все равно что гвозди в тофу заколачивать. Бестолковые они, лемуры. Всю жизнь в отбросах ковыряются.

— Отпусти его, Рэй, — приказал Дик.

— Убежит, — с сомнением качнул головой морлок.

— Если он такой бестолковый, как ты говоришь — то что тебе? Пусть убегает.

— Как хотите, сэнтио-сама. Вы здесь главный. — Рэй немного обиженно пожал плечами, выпустил лемура, отошел в сторону и принялся отчищать ногу о наметенный за ночь снег.

— Морлок хороший на самом деле, — Дик присел, чтобы лемур со странным именем Киянка не чувствовал себя подавленным еще больше. — Сядь, Киянка. Давай говорить.

— Хито[37]-сама хороший, морлок плохой, — лемур присел на корточки и Дик увидел, что руки у него не по-человечески длинные, а ноги непропорционально короткие. Обезьяньи пропорции тела. — Хито-сама вместо Касси-сама пришел? Киянка думал — морлок надзиратель. Надзиратели плохие. Били Киянку.

Дик призадумался над ответом.

— Наверху буря, — сказал он наконец. — Касси-сама еще не скоро, может, придет. Зато есть я. Я Ричард. Я сэнтио, главный над всеми нами. Нас вот сколько. Один раз пять, — Дик для наглядности растопырил пятерню. — И еще раз пять, — он показал другую руку, поджав на ней большой палец. — Четверо — люди-господа, четверо — тэка, один — фем, девушка-госпожа. У нас еда есть, тепло и свет есть. Мы дадим, если Киянка покажет, где поселок.

— Хито-сама в поселке убьют, — покачал головой Киянка. — Киянку убьют. Старый, старых убивают. Будут бить искристой палкой, чтобы сказал, где убежище, убьют потом. Не покажет поселок.

— Спросите его, один ли он здесь, — краем рта проговорил Рэй на астролате.

— Сам спроси.

— Он меня боится. Он, наверное, сбежал из поселка, где в надзирателях были геркулесы. Списанных вояк часто переводят в надзиратели. Мне он ничего не скажет, а вам он поверил.

— Киянка здесь один? — спросил Дик.

— Киянка человеку-господину только скажет. Морлок уйдет пусть.

— Да пожалуйста, — Рэй снова пожал плечами и удалился в пещеру-спальню, откуда уже слышался голос леди Констанс — «Дик, Рэй, что случилось?»

— Один раз три, — сказал лемур, показывая свою растопыренную ладонь — темную и морщинистую. — Второй раз три. Лемуров второй раз три. Тэка один раз три. Еще дзё есть. Одна, старая совсем. Умирает. Мы все умираем. Она первая.

…Колония старых гемов находилась по ту сторону трещины, где они справляли нужду — нужно было пройти коротким, но извилистым коридором, ведущим вверх, чтобы попасть в ту пещеру. Гемы знали об их присутствии здесь — приход маленькой группы был достаточно шумным. Гемы затаились. Как понял Дик из их рассказов — они были беглецами, никому не нужными стариками. Их не особенно искали, потому что никакой материальной ценности они собой уже не представляли, да и смерть в снежной пустыне сама по себе была более чем достаточным наказанием по мнению хозяев. Действительно, если бы не какая-то таинственная Касси, которая приносила сюда еду, матрасы и термоэлементы для походной печки — их ждала бы мучительная смерть от холода и голода. Теперь же они умирали просто от старости.

Дик, отправляясь за Киянкой, взял с собой Бет, леди Констанс и Тома — рассудив, что оливково-золотые лица девочки и тэка не напугают беглецов, а леди Констанс все-таки не выглядит угрожающе. И вправду, их не испугались. Они прихватили с собой еды и термоэлементов — но оказалось, в пещере-убежище есть и то, и другое. Не это было самым страшным, а зрелище неумолимого, ускоренного по сравнению с человеческим, распада. Запах старческого тела, которого Бет терпеть не могла, стоял в воздухе, приправленный запахами мочи и дерьма: большая, прямо-таки невероятно толстая женщина-гем уже не могла двигаться, а с горшком лемуры и тэка не всегда успевали. Впрочем, ей осталось недолго — она умирала от пневмонии, неизбежной в таком холоде для лежачего больного.

При виде всего этого растерялся даже Дик. Киянка притащил их сюда, говоря, что «Хито-сама нужен, Ричард нужен!» — но еды, как оказалось, им хватало еще на день-другой, медицинская помощь, конечно, была нужна, чтобы облегчить страдания — во-первых, умирающей толстухе, во-вторых, одному из тэка, у которого была безнадежная гангрена ноги — но в целом от нее проку было мало, и все, кто был в убежище, готовились к смерти и ни к чему другому. И тем не менее — «Ричард нужен!» Леди Констанс уже приготовила таблетку анапиретика, распечатала и заправила инъектор, чтобы ввести толстухе антибиотик и анальгетик — но тэка, в том числе и тот, который умирал, тут же кинулись к толстухе и закрыли ее собой, мешая Констанс сделать инъекцию, а лемуры, все трое, так и вцепились в Дика, дергая его за одежду, украдкой глядя волосы и что-то быстро чирикая на своем наречии, часто повторяя два слова…

— Дик, — не выдержала наконец Бет. — Что это означает: «намаэ кудасай»?

— «Имя, пожалуйста», — перевел юноша. — Бет, я сам ничего не понимаю, у них очень плохой язык. Они хотят, чтобы я назвал им свое имя? Или чтобы я их как-то назвал?

— Они хотят, чтобы вы их крестили, сэнтио-сама, — сказал Том. — Они верят, что если получат имена — то, когда умрут, не станут землей, а обретут душу.

При этих его словах лемуры прекратили чирикать, и в тишине Дик озадаченно спросил:

— Но почему я?

— Потому что ты причёсан как сохэй, балда! — сказала Бет. — Выключай тормозной двигатель, включай маршевый! Они приняли тебя за синдэн-сэнси!

Толстуха, которой она держала голову, чтобы леди Констанс могла дать ей таблетку, от этого крика пришла в себя.

— Сохэй-сама где? — спросила она.

Дик словно внутренне встряхнулся — собрался и перестал подтормаживать.

— Бет, — сказал он. — Давай поменяемся местами.

Он принял из рук Бет тяжеленную, сальную голову старухи — осторожно, как драгоценную вазу — и, склонившись к ее сморщенному лбу, осторожно коснулся его губами и прошептал:

— Я здесь, матушка. Пейте, пожалуйста.

Старая Макура, в крещении Бланка, умерла через шесть часов. Перед тем, как крестить ее, Дик помог ее обмыть и накормить, он работал наравне со всеми — и все это время кошмарно волновался, составляя в уме краткий, беспрецедентно краткий курс катехизации на полудетском ломаном нихонском, чтобы было понятно даже лемурам, которые тоже хотели себе имена. Он советовался по этому поводу с Томом и с Рэем.

• Предыдущая
• 95/204
• Следующая