Невеста Крылатого Змея (СИ) - Грез Регина - Страница 43

— Радсей очень песни мои слушать любил, так я спою для него. Должен услышать.

Слезы крепко застили глаза, голос срывался, но Леда уверенно подошла к самому краю землянки и приготовилась спускаться. Тяжелая рука легла не плечо:

— Тебе нельзя туда. Здесь оплакивать будешь.

— Хорошо.

Ох, не знала Леда, смогла бы допеть эту песнь до конца, если бы Змей не стоял рядом, но спиной чувствовала его живое тепло, набиралась сил и пела дальше:

В том, Другом мире Леда всегда избегала «Зиму» Хелависы, очень уж грустная, жалостная песня — причитание, хотя прослушав ее пару раз, девушка запомнила наизусть слова. А вот где и пригодилась, понадобилась… Все бывает в этой жизни не зря.

Собрала последние силы, качнулась вперед, еще раз посмотреть на погребальную ладью и не смогла сдержать крик — расступалась земля, медленно заглатывая в себя точеную лодочку, а вместе с ней и данника, давным — давно обещанного Подземному Господину. Вот так слово Отцов порою по безвинны детям бьет. Великую мощь слово имеет, особенно прошедшее через века, через поколения. До самой малой веточки дотянутся корни, напомнят о себе враз… И не всегда же добром.

У Леды помутилось перед глазами, свет померк в очах, вот она — рядом совсем бездна голодная, кого после сожрет, кого нового приглядела? А за краем-то, что… Годар подхватил девушку на руки, молча понес назад, в сторону дома. Главное он совершил, женщины остальное доплачут. Надобно теперь свою ладу утешить:

— Не горюй шибко, светлая моя голубушка! Зерно тоже ведь во сыру землю осенью ложится, чтобы зиму перетерпеть и подняться весной, зацвести, да в новом колосе вызреть. Умирает зерно во мраке и холоде, но пускает росток. Может, в этом и для нас мудрость есть? Не умираем совсем, но становимся другими, в ином обличье живем, сами того не ведая.

— Страшножить, зная о смерти…

— Так ведь тогда и смерти-то нет, заюшка моя.

— Почему… заюшка?

Я же с тобой навсегда.

— Потому что дрожишь и всего боишься. Напрасно… — А… потом?

— Захотим, и потом вместе будем.

— Обещаешь мне?

— Только верить надо. Тогда все исполнится.

— Хорошо…

Через неделю после проводов Младшего в Гнездовье появилась Тека. Вошла на княжеский двор и присела на бревнышке, супротив крыльца, не решаясь ступить на порожек. Сидела недолго, чернавки востроглазые заметили, побежали сказывать хозяйке, но Леда оказалась проворнее, встретила первой. Да только быстро погасла ее приветливая улыбка, женщина перед ней сидела с осунувшимся лицом, воспаленными глазами. Изрядно исхудала и почернела Тека на новом-то месте. При виде того, как хорошая знакомая изменилась, Леда возмущения сдержать не могла:

— Это сожитель твой тебя обижает? Наверно, работой замучил и всем корит. Вот же паразит какой! Ты к нам пожаловаться пришла, верно? Ох, ему Годар и устроит…

— Нет, нет, хороший Устин, добр со мной, лучше и не желаю. Другая у нас беда, такая, что и сказать страшно. Ко всем местным знахарям обращались, к Лесной Бабушке — ведунье ходили, толку нет. Одно средство остается, только просить боязно.

От горького плача Теки у девушки сердце зашлось, да что же опять за несчастье, али кто заболел? Показалась на крыльце Арлета, и на ее висках изрядно прибавилось ниточек серебристых. Всю седмицу ходила грозовой тучей, даже Радуня пряталась от материных глаз, втихаря лила слезы о дядюшке, пробираясь тайком к Леде в светелку. Там вдвоем и горевали.

Годар тоже будто закрылся на семь замков, после Прощального дня едва парой слов перемолвился со своей «заюшкой». И о нем Леда грустила, едва себе в том признаваясь, незримо тянулась душой, но при том боялась перед людьми показать, что скучает по Старшему брату ушедшего жениха. И так каждая собака готова облаять, все Гнездовье исподволь примечало, как покинутая невестушка себя блюдет, полны ли кувшины серебряные горючими слезами, подурнела ли от тоски по милому. Эти дни Леда старалась на люди и не выходить, в комнатке своей больше сидела, только с Радунечкой и беседы вела. А теперь вот что-то стряслось у Теки. Надо помочь.

— Говори! — коротко приказала Арлета и женщина вскинула на нее умоляющие глаза:

— При всех не могу, Князя бы мне надо видеть, пусть он решит.

Леда голову опустила, задумалась — облачко набежало, призакрыло ясное солнышко, вороным крылом опустилась на двор черная тень. Прочь рванулась девичья душа, само бросилось вслед и тело. Леда опрометью выбежала со двора, пряча слезы. Странные, незнакомые чувства раздирали сердце. Боль и обида, колючая ревность, словно острые шпоры горячему скакуну заставляли куда-то нестись, не разбирая дороги.

Ножки резвые сами привели на небольшую насыпь, что покрывала усыпальницу Радсея на высоком бугре за полями. Там и упала девушка на подсохшую буроватую землю, не сдержала рыданий. А ведь за всю неделю так не могла выплакаться, не тонкими ручейками теперь катилась с очей соленая влага, а бурным речным потоком неслась. И все, кажется, понимала умом, чай не дитя малое, а не могла пересилить этой новой боли никак.

— Полно, полно так убиваться-то! Ему хуже будет, почует нашу тоску и сам занеможет пуще. Не тревожь брата, оставь.

Леда всхлипывать продолжала, когда Годар поднял ее с земли, принялся отряхивать рубашку, поправлять растрепавшиеся волосы.

— Не годится крышу последней хоромины слезами мочить, им это тяжело бывает, во сне после явится и пристыдит. Напугаешься еще у меня. Ну, что такое? Пройдет, все пройдет…

Леда как могла отводила руки мужчины, отворачивала зареванное лицо, только вымолвила с дрожью в голосе:

— Тека там пришла. К тебе…

— Так не с того ли ты плачешь, ладушка?

— Плохая я. Очень плохая! Не могу ее видеть теперь, хоть и никакой ее вины, а потому что ты с ней был. И тебя не могу видеть. Оставьте меня все, я уйду от вас… Не знаю, куда, все равно. К бабке — колдунье в лес, она меня выучить обещала. Тоже буду потом лечить людей. Одна буду жить, и никто мне не нужен. Легче так-то… наверно, легче.

Спиной села к нему, судорожно вздыхая, подставив ветерку мокрое лицо. Просветлело над холмом небо, разошлись облачка, «а, может, и правда, вернуться в лес, откуда явилась?» Впервые за последние дни снизошел покой, будто правильный путь отыскала, верное решение приняла. Да только раздался позади холодный насмешливый голос:

— В лес она сбежать собралась! И правда, чудная. Как будто я тебя отпущу! Пройдет положенный срок печали, а в месяц ревун станешь мне женой.

— Люди-то что скажут?

— Худой молви мне страшится не надобно, мой народ меня всяко одобрит. Иное и представить нельзя! Да и то сказать, самое верное дело холостому мужчине взять за себя невесту ушедшего родича.

— Шутишь верно, я Радсею только на словах невестой была, это ведь не всерьез!

— Зато у нас с тобой все всерьез будет!