Пять причин улыбнуться - Градова Ирина - Страница 34

В нашей семье вообще настоящая путаница с фамилиями. У меня, Ольки, папы и дедушки одна фамилия — Васильковы. У мамы — Гребнева. У бабушки — Уклейкина. Просто бабушка — мамина мама — после развода с мужем вернула себе девичью фамилию. А мама просто не захотела брать фамилию моего папы после замужества. Она у меня в этом смысле принципиальная: за равенство между мужчиной и женщиной. Наверное, поэтому мама никогда не готовит, а по дому всегда хлопочет дед… Иногда я жалею, что мама не дала мне свою фамилию. Был бы Вася Гребнев. По-моему, гораздо лучше, чем Вася Васильков…

— Папа не звонил? — спрашиваю я маму, которая разглядывает кроны ясеней, зеленеющие за нашими окнами.

— Звонил, — нехотя отвечает она, слегка покусывая нижнюю губу. Плохой признак. Это значит, что папе не дали долгожданный отпуск или мама опять его к кому-то приревновала. Она у меня очень красивая, но ревнивая до ужаса. Вообще-то я ни разу не видел, чтобы папа на кого-нибудь смотрел, но у мамы на этот счет свое, особое мнение…

— И что? — продолжаю я пытать маму. — Отпуск-то ему дали? — Папа столько ждал этого отпуска, что будет очень обидно, если начальство снова решит его «продинамить», как говорит Олька.

Мой папа работает каким-то начальником в МГТС — работа, о которой мы все имеем довольно смутное представление, — и отпуска у него не было уже больше года. Всякий раз, когда папино заявление об отпуске вступает в силу, у его начальства находятся важные и срочные дела, так что папе приходится забыть об отпуске и решать насущные проблемы. В этот раз он твердо вознамерился поговорить с Пал Палычем, загадочным человеком, от которого всегда все зависит, и мы с сестрой с нетерпением ждем ответа на мучающий нас вопрос: поедем ли мы в Крым? Особенно нервно ждет Олька, которая бредит Крымом уже полгода и даже потратила последнюю стипендию на модный купальник в разноцветных пятнах.

— Еще не знаю, — вздыхает мама и снова уходит взглядом в окно, в пыльную зелень ясеней.

— Солянка — в холодильнике, котлеты — на столе, — бросает, не глядя на меня, Олька. Этому она научилась у мамы. В отличие от мам моих одноклассников, моя никогда не упрашивает меня, чтобы я поел. Никаких там слюнявых «сыночка, покушай». Ты уже взрослый мальчик, так что можешь самостоятельно подогреть себе котлеты. Это и нравится, и бесит одновременно. Может, потому, что я хочу еще немного побыть ребенком, которого гладят на ночь по головке.

Судя по пепельнице, до краев набитой окурками, мама действительно нервничает. Их с сестрой напряженные лица начинают меня угнетать, поэтому я ухожу в свою комнату, беру с полки «Убить пересмешника» и валяюсь с книжкой, пока не раздается хлопок входной двери. Я не знаю, кто именно пришел, дедушка или отец, но их обоих мне одинаково не терпится увидеть.

— Папа! — радостно выкрикиваю я, завидев отца, стаскивающего с ног ботинки. Он поднимает голову, и по его печальному взгляду я понимаю: о поездке в Крым можно забыть.

— Привет, Васька, — кивает он мне совсем как взрослому, видимо, потому, что ждет от меня взрослого отношения к его проблемам на работе.

Я решаю про себя, что буду держаться молодцом. В конце концов, в Крым мы еще успеем съездить. Но вот Ольку мне жалко, она очень расстроится. Правда, виду не покажет, будет просто злиться. Злиться на предков, ну и на меня за компанию.

— Понятно, — вздыхает мама, которая тоже все понимает по грустным папиным глазам. — Не дали?

— Отпуск-то дали, — объясняет отец, проходя на кухню. — Денег не дали. Проблема у нас с отпускными… Задерживают. Хотите, говорят, ждите. А сколько ждать-то? Я в отпуск хочу. Хватит уже, заработался…

— Да, да, — растерянно соглашается мама. Она изо всех сил делает вид, что не расстроилась, но в ее глазах я вижу здоровую тучу, которая накрыла Крым со всей прилегающей к нему территорией. — Мне дали часть отпускных, но на Крым их конечно же не хватит…

— Я тут подумал… Может, в деревню махнем? — предлагает папа. — Не торчать же здесь целый месяц… Хотя бы воздухом подышим.

— В деревню?! — встревает до сих пор молчавшая Олька. На ее лице выражение настоящего ужаса. — Я потратила кучу денег на этот чертов купальник, чтобы в нем перед коровами красоваться?!

— Почему только перед коровами, — ядовито улыбаюсь я. — Там еще утки, гуси, куры и свиньи…

— Васька! — рявкает на меня мама.

— Да пошел он! — кричит Олька, выскакивая из-за стола. — Ему ж все фиолетово!

— Оля… — укоризненно смотрит на сестру отец.

— Это тебе фиолетово, а мне — бирюзово, — ехидно отвечаю я сестренке и прячусь за папину спину, потому что Олька замахивается, чтобы дать мне тумака.

— Ну хватит! Устроили тут! — кричит мама. — В деревню — значит, в деревню. Или вы хотите здесь весь месяц торчать?

— Может, и хотим! — вопит в ответ Олька и выскакивает из кухни. Я слышу, как она хватает телефонную трубку, и даже знаю зачем. Сейчас будет звонить Катюхе, своей подружке, и оплакивать свой ненадеванный купальник.

— Да ладно, мам. Деревня не хуже Крыма. Там тоже есть где купаться.

— Ага! Речка-вонючка! — раздается из коридора Олькин голос. — Привет, Катюх…

— Ф-фух… — вздыхает папа, присаживаясь на табуретку. Первый бой он принял, но это, кажется, не последний бой. — Тут еще какое дело… Мне в командировку надо смотаться, в Тверь. Но это ненадолго. Сегодня уеду, а завтра — прямиком в деревню. Вечером и встретимся…

Вижу, как мамины глаза потихоньку круглятся, а пальцы теребят сигарету, которую на самом деле не держат. Сейчас начнется, думаю я и понимаю, что надо выбираться из кухни. Но в коридоре — Олька, которая обязательно отомстит и за гусей, и за «бирюзово», отвесив мне пару увесистых тумаков. Поэтому я стою и молчу, прикидываясь человеком-невидимкой, и очень надеюсь, что мама будет кричать не слишком громко…

— Значит, в командировку… — шепчет мама, наклоняясь к столу за сигаретой. — В командировку, значит… — Она сжимает сигарету тонкими губами и нервно крутит колесико зажигалки. — Я почему-то не сомневаюсь, что ты и Лерочку с собой прихватишь…

Лерочка — почти сказочный персонаж, которого видела только мама, но о котором мы с Олькой очень часто слышим, — папина сотрудница, предмет активной маминой неприязни. По разговорам, а точнее, по ссорам, периодически возникающим между мамой и отцом, мы знаем, что Лерочка всего на несколько лет старше Ольки, что она — длинноногая блондинка и выполняет обязанности секретарши. А еще из-за этой Лерочки мама ужесточила свою диету, отказавшись от своего любимого утреннего кусочка сыра, заменив его утренней же сигаретой натощак. На месте мамы я бы, как говорит Олька, «не парился», потому что с ее длинными волосами и огромными синими глазами нечего опасаться всяких там блондинок-секретарш. К тому же маме никто не дает ее тридцати девяти, и люди, которые не знают Ольку, часто думают, что они с мамой — сестры.

Папа спокойно объясняет, что никакая Лерочка с ним не едет. Потому что Лерочка никогда и никуда не ездит. Она — самая обычная секретарша, а секретарш в поездки не берут. И вообще, если бы у папы был выбор, он посадил бы на место Лерочки какую-нибудь старую грымзу, чтобы поберечь мамины нервные клетки.

Все это папа говорит очень спокойно, потому что его сложно вывести из себя. Он у нас человек рассеянный и часто забывает сделать то, о чем его просили. Но зато никогда не кричит, потому что любит маму. Или потому, что он просто такой человек. Иногда папа напоминает мне лифт в нашем подъезде. Нужно два раза нажать на кнопку, чтобы лифт понял, куда ему надо ехать. Такой вот задумчивый лифт. И папа такой же задумчивый. Но папино спокойствие, увы, не спасает нас от маминого крика. Она человек добрый, но вспыльчивый. Правда, отходит она быстро и, если не права, всегда извиняется.

— А меня ты тоже считаешь старой грымзой? — заводится мама. — А, Вить? Наверное, по сравнению с Лерочкой, я — толстая старая уродина?

Я не видел Лерочку, но мамины слова ставят меня в тупик. Если она — уродина, то Лерочка, как любит говорить Олька, наверное, «мисс Вселенная»…