Распыление. Дело о Бабе-яге (СИ) - Зимина Татьяна - Страница 41

— Ты хочешь сказать, он умел колдовать еще… До?

— Ну да. Его этому учили: открывать Завесу, заключать сделки с Лоа… Унганы тоже пользовались всякими растормаживающими палеокортекс веществами — пейотлем, мандрагорой… Просто до Пыльцы им было далеко.

— Ладно, а как ты-то с ним связался? — я усмехнулся.

— Да случайно. Стоял я как-то на посту, на шпиле Останкинской… Оттуда всю Москву видно — проще маганомалии отслеживать. Жрать хочется — аж переночевать негде. В столице тогда голодуха была, не то, что сейчас. Стою я, голова кружится — того и гляди, свалюсь… Ну, и наколдовал себе с горя кусок колбасы. Вкуса, конечно, никакого — одна видимость. А тут — он. За какой-то надобностью тоже на башню поднялся. Увидел меня, с колбасой этой, подошел, руку в карман сунул, и протягивает горбушку. Которая пахнет квасом и этим, как его… тмином. Настоящего хлеба. Из своего, между прочим, офицерского пайка. — Жуй, говорит, боец, и не отчаивайся. Мы всех победим. — сделал, что ему надо было, и ушел. Я и спасибо сказать не успел… А потом, через год где-то, я на гауптвахте сидел. Так, неважно, за что… И опять он: нужен, говорит, доброволец — смертник на дело чрезвычайной важности. Я и вызвался…

Откуда-то со стороны кладбища долетел тоскливый вой. Мы вскочили.

— Собака? — спросил я.

— Нет. Собаки как раз молчат.

— Значит, это Зверь! — и мы рванули на голос.

Всё это время я ждал. Считал секунды, надеялся, что вот-вот он выйдет, как ни в чем ни бывало, из-за ствола березы — большие пальцы в кармашках вышитого павлинами жилета, в зубах — трубка… И скажет: — Что-то ты мышей не ловишь, падаван. Смотри, как бы без тебя история не закончилась.

Теперь же в груди всё спёрло: что делать, если он не придет? Что мне делать, если Лумумба всё-таки погиб в пожаре?

Сцепив зубы, я отогнал тосклый липучий страх. Он не может умереть. Не так. Не здесь. Наставник не распространялся, как собирается расколдовать Зверя, а я, честно говоря, не спрашивал. Во всём полагался на него.

Маша сильно меня обогнала: легконогая, она скакала по валунам и торчащим из земли корням, как горная коза, я же спотыкался на каждом шагу. Один раз поскользнулся и свалился в ручей, прокатившись по всему склону, потом чуть не угодил в капкан — спасся только чудом, потом врезался в дерево — ушиб лоб, рассадил ладони… Будто путал меня кто.

Когда добрался до кладбища, всё было, как в прошлый раз. Только вместо Близняшек, Сашки и Глашки, рядом со Зверем стояли Маша и Ласточка.

Зверь выглядел плохо. Он будто выцвел, утратил материальность. Когда-то блестящая чешуя потускнела, местами отвалилась, обнажив серую, болезненно шелушащуюся кожу. Глаза покраснели и заплыли бельмами, в уголках пасти скопилась желтая слизь.

Застыв на границе, которую, чувствовалось, не нужно было переходить, я посмотрел на девчонок. Обе плакали. Обнимали Зверя за шею, прижимались к нему, а он тихо скулил. От того грозного и величественного существа, что предстал перед нами прошлой ночью, ничего не осталось.

— Он умирает. — я не заметил, как подошел Таракан. — Бабуля пришел попрощаться…

— Зверь. — поправил я.

— Нет. Бабуля. Он совладал со Зверем. Загнал его вглубь сознания.

— Откуда вы знаете?

— Чтобы жить, Зверь должен кормиться. Должен убивать. Бабуля не приемлет убийство. Ни в каком виде. Скорее всего, это его последняя ночь. Теперь он станет призраком и забудет наш мир… — Таракан вздохнул. — Жалко, что твой наставник не пришел.

Я, больше не слушая, лихорадочно вспоминал всё, чему учил Лумумба. О том, как вызывать обратно ушедших за Завесу, и, самое главное, как их удерживать и не дать забыть, кто они такие…

— Дайте мне нож. — приказал я Таракану. — И скажите его истинное имя.

— Что?

— Как его зовут и нож, иначе будет поздно!

Крепко взявшись за рукоять, я всадил лезвие себе в запястье и повел его вверх, к локтю. На штаны, на ботинки, на землю, хлынула кровь. Борясь с головокружением, я шагнул в Навь и протянул руку Зверю.

— Сергей! Вы слышите меня? — тот поднял голову и, приоткрыв пасть, принюхался. Затем, низко наклонив голову и глухо ворча, отступил. было видно, что это дается ему огромным напряжением сил. — Это добровольная жертва! — сказал я, протягивая руку. — Я, в здравом уме и доброй памяти, отдаю свою силу. Жизнь за жизнь!

Зверь, покачнувшись, приблизился и опять втянул носом воздух. Из пасти его закапала слюна. А потом он прыгнул.

Где-то за Завесой, на Той стороне, закричала Маша.

Лежать было тепло и уютно. Под спиной угадывалось что-то мягкое, сверху — пушистое. Только вот шея затекла и нос чесался. Просыпаться не хотелось, и я, крепко зажмурившись, затаил дыхание, но…

Чих взорвался в черепе и вылетел наружу так, что стекла задребезжали. В ушах что-то лопнуло и зазвенело. Меня подбросило над лежанкой, а полушубок, которым я был укрыт, снесло на пол.

— Ну и горазд же ты чихать. Меня чуть об стену не пришлепнуло. Будь здоров, кстати.

Рядом сидел Обрез. На коленях у него лежала куча бумаги и тонких палочек.

— К-х-х…

— Вот, кваску хлебни! — он протянул глиняную кружку. — Маманя сказала, тебе много пить надо. Бугай ты, Ванюха. Литра три крови потерял, и ничего. Взбледнул тока.

— Что? Где? Как?

— А, ты о Звере? Жив курилка. Как начал он твою кровь лакать — только брызги полетели. Еле оттащили, за хвост… Тара говорит, ему теперь надолго хватит. Ну, на несколько дней, наверное. На сутки — точняк. А товарищ твой черноликий так и не появился. Видно, и впрямь в пожаре сгинул, пустьземляемубудетпухом, хороший человек был. Маньку спать отправили: до рассвета, почитай, с тобой рядом сидела, за лапу держала да в морду заглядывала, а потом вырубилась. Сила духа в пигалице великая есть, да вот тельце подкачало… Это от того, что в малявках кормили её плохо. Витаминов на рост не хватило.

Неторопливо повествуя, Обрез скручивал, вырезал и приклеивал. Получалась у него странная лёгкая конструкция с длинным, усаженным пестрыми лоскутками, нитяным хвостом. Проследив мой взгляд, он пояснил:

— А это я для Сашки с Глашкой. Воздушный змей, не слыхал? А мне батя в детстве мастерил. Возьмем, бывалоча, такого змея, выйдем на холм за деревней, ветра дождемся… Главное, бечевку подлиньше иметь, тогда — самая красота. Он в небе парит, хвост по ветру вьется, а ты лежишь в одуванчиках и на облака пялишься… Вот я и решил детишек развлечь — уж больно мальцы по Бабуле убиваются. Он им заместо отца ведь был. Всем им. А я даже не знал, что в миру его Серегой кличут. Никто, получается, кроме Тары не знал. В прошлой жизни они однокашники были. Друзья-товарищи, не разлей вода…

Обрез всё говорил, слова текли, омывая сознание, но думать не мешали.

Лумумба не пришел. Значит, нужно идти в город и на месте разбираться, что с ним случилось. Если и вправду погиб — писать рапорт в Москву, искать виновных… В то, что он просто так, на пустом месте спятил — я никогда не поверю. Скорее всего, это происки того, другого мага, Бабы Яги. Видно, слишком близко подобрался бвана к его секретам…

Я резко сел. Голова закружилась. Получается, нас с Машей тоже хотели убрать! Сначала — на заводе, потом — на дороге, когда тварь эту подослали…

Дуринян так нервничал, только зубами не клацал. Я, грешным делом решил, это он о бизнесе своём переживает, но получается… Кто-то велел ему нас грохнуть. У него и пистолет наготове был. А я, дурилка картонная, напился на халяву и всё прохлопал…

— Где моя одежда?

— Тихо, тихо, герой. — Обрез, отложив змея, поднялся. — Пропала твоя одежда. Так кровищей испакостил, что не отстирать. Пойду, у дядь Степана, кузнеца нашего, спрошу, может, даст чего поносить. А больше и не у кого. Богатырь в наших широтах — животная редкая. Из красной книги, можно сказать. Ты, Ванюха, пока простынкой прикройся, и иди себе. До ветру, небось, приспичило, так нужник во дворе стоит. За дом, по дорожке через огород… Не ошибешься, в общем.