Побочное действие - "Мадам Тихоня" - Страница 23

Пират пробубнил что-то ещё, совсем уж невнятно, ему в ответ что-то прозудели. Звуки вязли в сгустившемся воздухе, содрогали его, как плотную мембрану, и Мэл только стискивала зубы, потому что каждое такое сотрясение отзывалось в затылке миниатюрным электрическим разрядом. Из какого-то дикого упрямства Мэл силилась держать глаза открытыми: сейчас, вот сейчас «босс» велит уничтожить пленницу за смерть своего человека, и момент этот нужно было встретить, хотя неизвестно, как и зачем. Но впереди трясся и покачивался какой-то мерзкий, похожий на гигантскую медузу студень цвета разведённой водой крови, за ним плавали неясные объёмные тени. А под рёбрами колючим клубком закручивалось ожидание: ну, давайте, чего медлите?! Стреляйте, режьте, что там ещё…

— …зывай её! — звенящая от натяжения мембрана вдруг подалась, пропустив с обрывком фразы холодный, не терпящий возражений голос. Тут же стало как-то тесно, совсем уж душно, как будто медуза-гигант решила поглотить жертву, а потом безвольно повисшее тело встряхнули. Неизвестно, зачем, но студень перед глазами дрогнул, истончаясь. Снова это лицо. Эти тускло мерцающие глаза в чёрных тенях, эта кривая ухмылка, а потом ещё и пальцы в лоскутьях пластыря, сжимающие чересчур уж знакомое лезвие.

Мэл сглотнула отдающую металлом смесь крови и слюны вместе с вялыми рвотными позывами. Скользнула взглядом по «браслету», который ей явно и ненавязчиво «продемонстрировали». Слишком много усилий: затылок рассекло болью, картинка потемнела, а рука врага с собственным оружием Мэл уплыла из поля зрения.

Падение вышло почти нечувствительным: освобождённое от опутывающих запястья верёвок тело просто осело вниз тряпичной куклой. Мэл ткнулась щекой во что-то тёплое и вязкое, слабо застонала, почти задохнувшись от концентрированного медного духа. Попыталась отодвинуться, да так и осталась бы распластанной между двух трупов, если бы её вдруг не потянули вверх, да не придали подобие сидячего положения.

— Ну что, сука, непривычно? – голос главаря смешался с водяным плеском, похожим на пощёчину. Пахнущие гнилью тёплые струйки заползли на губы и в уши, но Мэл всё же услыхала продолжение: – Очухалась, блядь?

«Очухалась» — сказано слишком громко, но картинка сделалась немного чётче. На расстоянии шага застыла с ведром в руках фигура пирата – причудливо-чёрный силуэт, за спиной которого с убойной яркостью разливался свет фонаря. Мэл инстинктивно зажмурилась, чтобы сморгнуть дикую резь в глазах от смешанных с тухлой водой слёз. Воздух рядом пришёл в движение, будто зашевелились тяжкие пласты набухшей от влаги ткани. По деревянному настилу шаркнули подошвы — громко, страшно громко, а потом Мэл окатило секундным ознобом. Нет, тропическая ночь не сделалась прохладнее — холодом веяло от сущности человека, что сейчас разглядывал пленницу. И Мэл заставила себя разлепить веки, удостовериться – восприятие не обмануло, не покинуло совсем, подбросив взамен бредовые фантазии.

Вааса в поле зрения больше не наблюдалось. На его месте, чуть склонив голову набок, молча стоял худощавый мужчина в костюме. Кажется, классическом, в духе его времени и, наверно, дорогом, хотя даже в упор сложно было определить оттенок. Зато улавливался тонкий запах, скорее всего, табака, да раздражало поблёскивание украшений на шее и манжетах того, кого даже нахальный пират называл «боссом».

«Так вот ты какой, Хойт…» – Мэл упёрлась затылком во что-то неудобно-твёрдое, но изменить положение сил не нашлось. Всколыхнулась тошнота, едким комком подступила к горлу вместе с какой-то детской обидой: чего, чего ещё хочет новый враг? А враг аккуратно поправил брючины, дёрнув их вверх, как если бы устраивался в роскошном кресле, а не присаживался на корточки на замызганных кровью и мозгами, залитых грязной водой досках.

-- Ты меня слышишь? Хочешь, чтобы это закончилось?

***

Пятна мутного света текли и расплывались, смешивались друг с другом и с темнотой, вращались в бесконечном движении. Будто калейдоскоп всё вертелся в грубых ручищах огромного неотёсанного циклопа, и Мэл казалась самой себе такой же игрушкой с рассыпающимся миром, из которого не получалось сложить ничего, кроме уродливой пародии на узор. А циклоп всё никак не желал оставить сломанную забаву в покое, нёс её куда-то, тряс. Каждая такая встряска казалась Мэл последней – вспышка боли и мгновенная темнота. Но тут же всё начиналось снова, и даже сознание предательски балансировало на самом краю, не желая проваливаться в пропасть, бездонную и спасительную.

– Ты меня слышишь? Хочешь, чтобы это закончилось? – спросили у Мэл вроде бы совсем недавно, хотя чувство времени стёрлось полностью. Осведомились негромко, вполне вежливо, даже чуть заискивающе. Она стиснула зубы, уставившись в выплывшее из тени узкое немолодое лицо с непроницаемыми бледно-голубыми глазами, и кивнула. На этом лице появилась улыбка – будто уголки рта ожили отдельно от всего остального, дёрнувшись вверх. Кажется, Мэл улыбнулась тоже, неизвестно кому и зачем, запрокидывая голову в ожидании – сейчас всё действительно закончится? Закончится в единственно возможном смысле избавления, которое совсем не пугало. Только в уставшем мозгу вяло теснилось: успеет ли взгляд уловить пороховую вспышку, или вылетевшая из ствола пуля погасит всё раньше…

Но ни пули, ни вспышки не было. Только грубый рывок куда-то вверх, от которого Мэл всё-таки отключилась. Пришла в себя, наверно, почти сразу, чтобы в тупом недоумении обнаружить: её куда-то несут, бесконечно вращая в смене темноты и света, как в гигантской трубе сломанного калейдоскопа. Движение в конце концов прекратилось, свет перестал размазываться слепящими кляксами, сконцентрировавшись в одно-единственное тускло пятно. А потом распухшие, все в прокусах и трещинах губы смочила вода.

– Хватит. Больше пока нельзя, – проговорили над головой неожиданно чётко, в то время как Мэл готова была вцепиться в горлышко бутылки зубами, с жадностью, доводящей до судорог. Бутылку отняли, не позволив сделать больше двух глотков, не разрешили также сверзиться с какого-то возвышения в инстинктивной попытке потянуться следом за ускользающей водой. – Должна ведь знать, раз в военной форме…

У говорившего был слишком мягкий и приятный голос, чтобы Мэл не удивилась. Уж по крайней мере не затихла, позволяя уложить себя обратно на что-то поудобнее голых досок. Касался незнакомец тоже мягко, но уверенно, а Мэл всё пыталась его рассмотреть. Но лицо светилось бледным овалом без единой черты, всё остальное просто таяло в тени, а внимание цеплялось за одни только руки, явно мужские, хоть и довольно тонкие, с длинными изящными пальцами. Пальцы и свёрнутая наподобие тампона тряпица, с которой в железную плошку с раздражающим звоном стекала вода. Тряпица тронула деревянную кожу, прочертив линию со лба на висок, и от забытого ощущения прохлады Мэл, наконец, прикрыла глаза.

– Давно бы так. Хватит уже таращиться, – успокаивающе пробубнили сверху. Голос походил на баритон… или не баритон – чёрт его знает, но он успокаивал. Настолько, что навевал то ли забытье, то ли просто сон.

Таких снов Мэл за собой не помнила. Даже на операционном стенде, когда сквозь специальный катетер на затылке в сломанный позвоночник жидким огнём вливался состав для сращивания спинного мозга, являлись совсем другие грёзы. Чернота тогда не наваливалась вот так разом, не окутывала удушливым коконом, не вдавливала огромным грузом во что-то, подобное нагретому вязкому илу. Тогда были какие-то просветы. Тогда где-то ждал Лэнс – по крайней мере, Мэл так думала. И даже в прозрачном коконе больничного бокса, зафиксированная до невозможности причинить себе вред резким движением, жила этим. А сейчас…