Неповиновение (Disobedience) (ЛП) - Алдерман Наоми - Страница 36

Казалось, что платье Эсти заполняло собой три четверти комнаты. Оно едва помещалось между ножкой стола и коробками. Внутри своего платья она казалась такой маленькой и незаметной, словно она всего лишь его украшение. Довид почти пожалел, что она его не сняла. Он испытал внезапное острое ощущение - что-то между радостью и болью, - когда понял, что позже она все же его снимет. Что даже это больше не будет запрещено. Она села. Он сел. Она посмотрела на него.

Довид три месяца изучал законы, касающиеся брака, относящиеся как к контракту между мужем и женой, так и к интимным отношениям. Но в момент, когда он стоял напротив этой стройной женщины с голубыми венами на запястьях, в которых пульсирует жизнь, его знания как будто не существовали. Довид никогда до этого не держал женщину за руку. Он думал о том, как к этому приступить. Это казалось таким очевидным, когда он принял решение насчет брака, таким простым, когда она согласилась. Но что нужно делать теперь?

Эсти метнула взгляд в сторону его руки, лежащей на столе. Ее собственные бледные ладони были на коленях. Легчайшими прикосновениями она пробежалась по тыльной стороне его руки. Это был первый раз, когда они дотронулись друг до друга. Он не подозревал, какими мягкими окажутся подушечки ее пальцев. Он не мог найти подходящих слов, чтобы описать это.

Она взяла его руку в свою и нежно положила ее на свое лицо. Он чувствовал маленькие волоски на ее щеке и как отпечатки ее пальцев обжигали его руку. Они сидели так какое-то время.

Довид понял, что ничего не знает о том, что думает Эсти. Он не мог надеяться на то, чтобы узнать, не то чтобы понять, какие мысли двигали ей, когда она сидела, прижав его ладонь к своей щеке. Он был один в комнате. Они оба были одни и вместе. Он понял, как будто это знание ожидало его в этой каморке без окон. Вот к чему это приравнивалось. Быть одним вместе.

Эта мысль вернулась к нему, когда он лежал, наблюдая, как она спит рядом с ним. Одни. Вместе.

***

В совете прихожан синагоги участвовало шесть человек. С Равом было бы семь. Божественное число, как часто говорил Рав, число дней создания. Удобное число, как говорил Хартог, ведь не бывает безвыходных положений касательно голосования. В любом случае, хорошее число. Но теперь их было шестеро, и решения по-прежнему нужно было принимать.

Они с легкостью прошлись по первым нескольким вопросам: о том, чтобы переделать кирпичную кладку в синагоге до зимы и на пятьдесят фунтов увеличить членский взнос. Дебаты насчет хеспеда начинались степенно: быстрое обсуждение расположения столов в вестибюле и того, какого поставщика провизии выбрать.

Цвет головной боли постепенно становился все более глубоким. Когда боль по каплям собиралась внутри его головы и глазниц, Довид начал понимать, что слова членов совета начали терять смысл. Будто слушаешь разговор, засыпая. Некоторые предложения были абсолютно понятными, и в ту же секунду он понимал, что слова испарились, и он упустил какую-то важную мысль. Дискуссия постепенно стала бессвязной. Они обсуждали, как будут встречены особенно уважаемые гости. Или… Нет, кажется, они решали, где будут сидеть жены… Или нет? Порядок, в котором гости будут произносить речи, как долго каждый из них должен говорить. Вот оно. Он что-то услышал. Произнесли его имя. Он приложил усилия, чтобы сконцентрироваться, отодвинул красную волну, разделив ее, освободив место.

- Да? - сказал он.

- Довид, в какой момент служения ты бы хотел произнести речь? - спросил Риглер. С карандашом в руке он осмотрел список на одном из листов бумаги. - Мы думаем, наверное, лучше всего в конце. Грандиозный финал! - Он улыбнулся с излишним энтузиазмом.

Довид моргнул.

- Ну же, - сказал Хартог, - не будем пугать Довида. Нет необходимости делать это грандиозным финалом. Просто подходящим завершением служения.

Мужчины вокруг стола закивали.

- Но я не хочу, - произнес Довид, - я не хочу говорить. Это не, я имею в виду, я не… Я не хочу. Может, кто-то другой произнесет речь?

- Нет, нет, - сказал Киршбаум, - мы абсолютно уверены, что это должен быть ты. Мы обсуждали этот вопрос довольно долго. Будет правильнее всего, если ты дашь речь. И более того, - он сделал паузу, посмотрев на Хартога, и тот кивнул, - более того, если ты перенимешь пару обязанностей Рава. Например, давать уроки в Шаббат. Естественно, после завершения хеспеда. Мы не хотим торопиться.

Красный цвет пульсировал в уголках глаз Довида, словно барабанный бой или военный марш. Боль стала особенно сильной. Она неуклонно увеличивалась, удар за ударом. Он изо всех сил пытался превозмочь боль. Он собрал ее в одну точку и удерживал ее там, пульсирующую и требующую. Отказом он делал все только хуже. Отказаться не было возможности. Концентрируйся, концентрируйся.

- Вы имеете в виду, - начал Довид, понимая, что его речь невнятна, - вы имеете в виду, до тех пор, пока не будет назначен новый Рав?

Мужчины, сидящие за столом, откинулись на своих стульях и улыбнулись.

- Наверное, - сказал Хартог.

И Довид понял. Он в один момент осознал все намерения Хартога и других членов совета. Но красный цвет мешал полному пониманию. Он набирал силу. Он прокрадывался снова, проникая в его череп, захватывая его.

- Нет, - сказал он. - Нет, я не могу, не могу. - Он посмотрел на мужчин. Их окружал красный рой.

Хартог откинулся на стуле назад и широко развел руки.

- Пора покончить с этой скромностью, Довид.

Весь стол поспешно повернул головы в сторону Хартога. Боль красного цвета неустанно пульсировала в голове Довида. Хартог снова улыбнулся:

- Ты нам нужен, - сказал он. - Ты нужен общине. Ты был правой рукой Рава. Ты, естественно, не будешь им. Но община нуждается в порядке, непрерывности. Ты обеспечишь нас этим. В конце концов, мы обеспечили тебя образованием для этой цели, Довид.

Боль достигла своего зенита. Она была сильной, властной волной, едва сдерживаемой его волей. Скоро, очень скоро, она прорвется через все укрпеления и захлестнет его, словно поток обжигающе горячей воды, побеждая его.

Он видел это, как будто это уже произошло. Он видел, как все должно было быть - просто, постепенно. Дюйм за дюймом, он получит место Рава. Он уже неосознанно допустил это. Он будет давать речь, глядя в книгу Рава и его же заметки. Он будет говорить про Рава. Он создаст иллюзию неизменной непрерывности. Как сказал Хартог, его готовили для этой роли. Он мог это вынести. Но Эсти…

- Но моя жена… - только и смог сказать он.

- Да, - ответил Хартог, - мы подумали об этом. Мы знаем, что тебя удерживает. Это непростая ситуация. Твоя жена, вероятно, не совсем подходит на эту роль. Это место не правильно для нее. Но мы будем рады, - Хартог просиял, демонстрируя счастье, - позволить ей проводить большую часть времени в другом месте. У нее есть родственники в Израиле, так ведь? Возможно, будет лучше, если она будет проводить больше времени там, вдали от требований синагоги.

Ало-красная боль крутилась вместе с одной и той же мыслью в голове Довида. Он думал: “Я потеряю ее. Если вы заставите меня это сделать, я потеряю ее. Она не вернется, заставите вы ее уехать или нет”. Он думал: “Может, я уже ее потерял”. Он думал: “Наверное, это к лучшему”.

- Конечно, нет необходимости решать это сейчас. У нас есть время. Все, что требуется сегодня, - это организовать хеспед. По крайней мере, это просто. Ты произнесешь речь, Довид.

Взволновавшись, Довид почувствовал, как что-то в его голове натянулось, а после щелкнуло. Красная боль вырывалась наружу, оказавшись в уголках его глаз. Не сейчас, не сейчас. О, да, сказал красный цвет. Сейчас.

- Ты будешь говорить, - сказал Хартог. Это был не вопрос.

Красный превозмог Довида. Он больше не мог сопротивляться.

- Да, - прошептал он.

Красный цвет вздымался и колотил. Он начал высачиваться наружу и был более сильным и властным, чем когда-либо. Довид осознал, что дышит тяжелее и быстрее. Боль кипела и бурлила в его черепе, готовая выплеснуться наружу через его уши, нос, рот, глаза. Она не сделает ничего больше, говорил он сам себе. Это просто боль. Всего лишь боль. Словно водолаз, ныряющий под воду, он сделал вдох и позволил боли захватить его.