Колючка в сердце (СИ) - Акимова Елена Михайловна "Лена Акимова" - Страница 51

А ничего. Я должен был увидеть ЭТО снова, убедиться — не приснилось, ТВАРИ действительно мертвы.

Следующий вопрос вырвался сам, без участия разума:

— А Вадик?

Валера скривился, будто от лимона, взъерошился недовольным воробьем и почти раскричался, замахал руками, протестуя:

— А Вадик-то тебе зачем?!

Незачем, Лерочка, незачем. Только не верещи, умоляю…

А ведь и точно, незачем! Абсолютно. Разве что поблагодарить за бесценный подарок — правду о мужчине, с которым живу и которого… люблю. Люблю, люблю. Хватит уже сомневаться.

Люблю Лерку. Отважного, красивого, смелого, безбашенного, готового закрыть собственным телом в случае опасности, вытащить из огня и из проруби, спасать, утешать сутками напролёт, кормить с ложки, тиранить воздушным шариком и убирать за мной дерьмо. Люблю Диму, порой рассеянного, порой недальновидного, порой равнодушного, решившегося на преступление и отнявшего четыре человеческих жизни — ради моего спокойствия.

Они — не просто любимые. Гораздо больше — возлюбленные, моя семья, посланная Богом.

Ёлки зеленые, предновогодние, какой же я счастливый, оказывается…

Дважды причем. Прозрел, бестолковина, да-да. И — ура.

…Реветь на Леркиной груди было неописуемо сладко…

А на Диминой пореву попозже. Спит мужчина. У него — больное сердце, между прочим, поберечь нужно инфарктника. Вот выспится, отдохнет — тогда и признаюсь в собственных, осознанных, наконец, чувствах, покаюсь в совершенных ранее глупостях, и поклянусь — не повторится. На коленях поклянусь.

А он — простит и поверит. Уверен.

Потому что тоже меня любит. И тогда… Тогда мое счастье станет полным.

====== Глава 56. Сергей. 30 декабря 2013 г. Люблю. Часть 2. Осколки сакуры ======

Я и Лера уже заканчивали накрывать стол к завтраку, когда в коридоре зашаркали неуверенные шаги, и явился Дмитрий Константиныч — небритый, сонный, мятый, со стоящими дыборем волосами, в майке-алкоголичке и семейных, синих, в непонятную белую мелкую полосочку труселях. Полупил мутноватыми глазами из-под припухших век, почесался в паху и стёк на ближайший ко входу стул. Вздохнул…

Он был чудо какой забавный и сейчас совсем не напоминал денежный мешок и газового магната: родной, домашний, с отпечатком подушки во всю щеку.

— Доброе утро, любимый! — радостным хором поприветствовали мы с блонди своего мужчину.

Дима малость подумал и кивнул.

— Доброе, — согласился он недовольно, почти буркнул, — только орать-то так зачем? Я не глухой.

Похоже, господин свет Воронов встал не с той ноги. Обычно для господина Воронова, увы — он почти всегда с нее встает. Смешной…

Дима немедленно окрысился в ответ на наши с Лерой счастливые улыбки.

— Чего веселитесь?! — рыкнул. — И где уже мой кофе вообще?!

Я аккуратно подхватил с мойки изящную белую расписную фарфоровую чашечку — такую тонкостенную, что просвечивала — наполнил десять минут назад сваренным ароматным коричневым напитком и поставил перед зевающим мужчиной, не преминув при этом слегка поклониться, промурлыкал котёночком:

— Пожалуйста, любимый.

Дима покосился с неодобрением, принял подношение, прихлебнул и завис.

— Горько! — возмутился он.

— Конечно, горько, — подтвердил ангел терпения Валера, придвигая сахарницу, — ты сахар положить забыл, любимый.

Мужчина завис еще больше и заметно напрягся, округлил глаза, становясь похожим на разбуженную в ясный полдень сову.

— Ребят… — протянул он неуверенно, отставляя кофе. — У вас всё в порядке?

— Безусловно, — довольно кивнул я и задавился хохотом.

Лерка задушенно прыснул рядышком, зараза, и нас с ним таки прорвало.

Не успевший до конца проснуться Дмитрий Константиныч ничего не понял и обиделся.

— Гы-гы-гы, — передразнил он и без предупреждения, повышая голос, резко, — а ну пшли вон отсюда оба, кони недоенные!

…И сорвал меня с блонди в окончательную истерику.

Ох, как же мы… ржали. Недоенными конями. Ими самыми. До слез по щекам, до резей в животах, цепляясь друг за друга в попытках не упасть, громко и открыто. И нам было хорошо.

Дима посидел, похмурил брови и тоже начал похихикивать, заражаясь… Через пять минут недоенным конем в табуне прибавилось. Блестящим завершением банкета послужила охрана — Алекс и парень из новеньких примчали на шум и замерли у порога двумя широкоплечими охреневшими статуями, пытаясь осознать происходящее.

— Кыш! — замахал на них руками господин Воронов и зашелся очередным веселейшим приступом. — Я вас… ик… не… звал…

Секьюрити потоптались, убедились, что никто никого не похищает и не убивает, и исчезли, как и появились. Шур-шур, и нету их. Даром что здоровяки — испарились не хуже привидений.

После бегства охранников мы, три коника, поржали еще чуток и потихоньку принялись успокаиваться. Подобревший Дима допил кофе, поикивая и усмехаясь в кулак, и получил тарелку с омлетом, салатик и парочку гренок. Гренки несказанно обрадовали находящегося на диете мужчину. Откусив сразу треть хрустящего жареного хлебца, тот пожевал и растаял совсем.

— Ням, — сообщил, сладко жмурясь, — вкушшно… — и спохватился, — а вы почему не садитесь?! Уже поели?

Я обнял любимого за сильные голые плечи и поцеловал в висок:

— Поели. Мы давно встали, Дим…

Ух и тугодум же Дмитрий свет Константиныч по утрам, ну натуральнейший тормоз! Хрумкал гренку, двигал бровями, поскребывал ногтями подбородок, моргал.

А потом выдал:

— Ёж, ты ж вроде нормальный опять…

Заметил, ёпрст. Наблюдательный, мать его. Уже полчаса перед ним маячу, весь из себя причесанный, свеженький, в фартучке и даже с вычищенными зубками!

…Возмутиться толком я не успел — был сграбастан, утянут на колени и зачмокан. От ласкающего меня мужчины пахло жареным хлебом, луком, потом и вчерашним парфюмом, он кололся щетиной… Отталкивать его? Да ни за какие сокровища мира!

Лерка некоторое время любовался на нас, целующихся, и чисто, искренне, лучисто улыбался, а потом обнял обоих за шеи и заворковал что-то гортанное и влюбленное, уткнулся сверху в Димину макушку носом.

И нам всем стало замечательно и спокойно. Ну, почти — не тот у меня возраст, чтобы оставаться равнодушным, когда столь активно тискают.

Первым мой нехилый стояк заметил именно Дима — случайно провел рукой и наткнулся на выпуклость. Отстранился, ухмыльнулся самым что ни на есть хищным образом, сказал:

— О-о-о-о! Вон ты чего ёрзаешь, котинька! Подожди-ка!

И тут же отстранил совсем и вздернул перед собой на стол, одновременно ловко стягивая с меня треники, наклонился…

Кувыркнулась и разлетелась мелкими осколками фарфоровая чашечка, а я охнул и выгнулся, откидываясь на руки, подаваясь бедрами навстречу горячему рту, обхватившему набухающую каплей смазки головку. Лерка накрыл мои губы своими, толкнулся языком, просясь внутрь, я принял его с захлебнувшимся стоном и рухнул в наслаждение.

И стало совершенно неважно, кто и где, и чьи руки, и языки, и пальцы, и прочие части тел. Без ревности, только огромное, сверкающее счастье обладания.

Блядь, ненавижу трахаться на кухне! Неудобно, места мало и вилки-ножики в кожу врезаются! Пошли лучше в спальню, а? Там кровать… широ… ка… яа-а-ах-х-х-х…

Позже я домывал чудом пережившую цунами тройной страсти посуду, а Лера, не стесняясь в выражениях, помахивал веничком, собирая в совок черепки. Ругался на виновника переполоха Дмитрия свет Константиныча, сбежавшего плескаться в ванну, сердился.

— Безобразие! — фырчал. — Две тарелки коту под хвост!

А я жалел чашечку. Именно чашечку. Всё вспоминал, какая она была хрупкая и лёгонькая. И рисунок на ее боку, тонко вычерченную посеребренную веточку цветущей сакуры. До слёз.

Разбилась вдребезги сакура. Погибла красота, навсегда.

Блонди меня не понял и отмахнулся.

— Глупый мой малышка, — заявил он, скидывая крошки фарфора в мусор, — нашел из-за чего расстраиваться. Чашка — не жизнь, новую купить можно.