И в горе, и в радости - Кочелаева Наталия Александровна - Страница 16

Поймав себя на такой мысли, Александра покраснела. Да и что толку пить боржоми, когда печень отвалилась! Все, поезд ушел. Не будет Кира ездить на свои обожаемые премьеры с почтительным мальчиком Костей. Она уже сбежала с проходимцем. С чужим мужем к тому же!

— Надо же, какая молодец девочка, — высказалась Галина после ухода Наташи.

— Кто молодец? — переспросила совершенно потерявшая соображение Александра.

— Кира наша, кто ж еще! Увела мужика у одноклассницы и в ус не дует!

— Это потому, что у нее нет усов, — кротко пояснила сестре Александра.

Теперь она кротости в себе не ощущала. Напротив того, клокотала, как Везувий. В ней странным образом сплелись жалость к Кире, вина перед ней и обида на нее. Собственно, она еще не знала толком, что будет делать, если обнаружит дочь, выражаясь фигурально, в объятиях любовника. Бросится с обвинениями? С поцелуями? Обласкает и примет под крылышко виновную парочку или проклянет с вершин оскорбленного материнского достоинства?

Кстати, совсем не факт, что парочке захочется идти к ней под крылышко. Но этого Александра во внимание не принимала. Ей, привыкшей к своей пусть относительно небольшой, но все-таки власти, казалось, что она в состоянии развернуть ситуацию по-своему. Да, она выпустила дочь из-под контроля. Она просмотрела какие-то перемены в обожаемом ребенке. Из-за этого начались проблемы. Но теперь она поняла свою ошибку, и все должно измениться…

Боже, какой ужасный дом! Александра сверилась с бумажкой, на которой Наташа записала адрес сбежавших любовников. Да, все верно. Но какой кошмар!

Это был один из тех старых питерских домов, которые давно уже стоят только на честном слове. Полуразрушенный подъезд, истертые шагами времени, выбитые ступени. Холод, и сырость, и грязь. Запах кошек. На первом этаже какой-то мебельный склад — там, очевидно, шум стоит целыми днями, во всем доме слышно!

Задыхаясь — от брезгливости и от волнения, — Александра поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Дом явно знавал лучшие времена — перила на лестнице были чугунные, с цветочной вязью, а на ступенях сохранились медные крепежи для дорожки. Парадный вход!

Подавив нервный смешок, Александра остановилась у обшарпанной двери, которая, как и весь подъезд, как и сам дом, явно была пережитком прошлых лучших времен. Двустворчатая тяжелая дверь, лет пять назад она была безжалостно выкрашена грязно-коричневой, тошнотворного оттенка краской, но до того, быть может, как к ней приложили руки неведомые добродеи, числилась благородной дубовой дверью. Не исключено. Теперь ее испохабила краска, и не только — еще жестяная цифра «три», прибитая толстыми гвоздями, еще четыре разнокалиберные кнопки звонков, выросшие на стене рядом. У каждой кнопки было пришпандорено по деревянной дощечке, на которых разными способами — где химическим карандашом, где выжженной вязью — были написаны незнакомые Александре фамилии. То есть, надо так понимать, в квартире живут несколько семей. Куда ты попала, Кира, Кира!

Ни одна из фамилий на пакостных дощечках Александре ничего не говорила. Разумеется. Она-то ожидала, очевидно, что тут у входа будет висеть мраморная мемориальная доска, на которой золотыми буквами готическим шрифтом обозначится: «Здесь, в квартире номер 3, живет преступная тубероза Кира Морозова, покинувшая свою престарелую мать и сбежавшая с любовником!» И медный колокол рядом — чтобы вышеозначенная престарелая мать могла ударить в набат.

Но ничего такого не наблюдалось, и Александра, собравшись с духом, нажала на кнопку верхнего звонка. Однако в неведомых глубинах квартиры никакого отзвука не зародилось. Звонок явно не работал. Это был удар. Пришлось снова набрать в грудь воздуха и нажать на другую кнопочку — на сей раз самую нижнюю. Снова тишина. У Александры черная муть подкатила к голове, и она, неожиданно для себя взвизгнув, так что на лестнице упало в обморок и покатилось по ступеням гулкое эхо, стала колотить ладонями по мерзким кнопкам. Этот демарш оказался успешнее. В безумном мире, очевидно, следовало действовать безумным образом.

Резкая трель наконец-то вызвала отклик. Внутри квартиры — в ее ожившей утробе — зашаркали, приближаясь, чьи-то шаги. Впрочем, они не торопились, и Александра, привалясь к косяку, успела пережить еще несколько отвратительных моментов, когда сердце, казалось, падало куда-то в пустой и холодный живот.

Дверь открыл человек, который, по всем параметрам, давно уже на звание человека не тянул. Скорее это явление стоило обозначить неделикатным понятием «синяк». В общем, стоящее в дверях существо явно принадлежало к обширному виду алкоголиков законченных. Щуплое тельце облачено было в полосатую просторную пижаму, украшенную многочисленными пятнами. Густые, черные с проседью волосы были давно не мыты и свисали грязными прядями на лицо. Из-под прядей смотрели светло-голубые застиранные глаза. Смотрели мутно и совершенно бессмысленно. Мощный запах перегара чуть не сбил Александру с ног. В руке у существа дымилась сигарета без фильтра и воздух тоже не озонировала.

— Вы к кому, дама? — сипло вопросило существо.

— Мне нужна Кира… Кира Морозова здесь живет?

— Какая еще Кира… Ты девку, что ль, ищешь?

Александра кивнула, продолжая задерживать дыхание. Впрочем, реплика существа, которое так бесцеремонно отнесло ее единственную дочь к подвиду «девок», на секунду выбила ее из колен. Пришлось выдохнуть воздух и обонять сигаретный дым плюс перегар.

— Так и звонила бы к ним, — предложило существо. — Звонют тут, звонют, сами не знают зачем… Эта девка твоя — с Жоркой, что ль, живет?

Почему-то имя Жорка вызвало у Александры реакцию самую непредсказуемую — в желудке закрутился тугой узел и ее чуть не стошнило. Но ей удалось героическим усилием преодолеть спазм — только пот на лбу выступил.

— Ну, заходи, — позволило существо, повернулось и пошаркало в глубь квартиры. — Только их, видать, никого дома нет. С утра из комнаты не вылазят. Обычно Жорка-то с утра на работу идет, так моется и кофе варит. А сейчас тихо… Вот ихняя дверь.

За высокой двустворчатой дверью действительно было тихо. Никто не отозвался на стук, и тут Александра не выдержала и тихонько завыла, уткнувшись лбом в холодную, скользкую стену.

— Э, ты чего? — обеспокоилось существо. Оно, оказывается, никуда не ушло, топталось рядом, поддергивая тощей рукой сползающие пижамные штаны. — Ты чего ревешь-то? Ну-ка, пошли-ка…

С неожиданной силой существо уцепило гостью повыше локтя и повлекло за собой по темному коридору в неведомую даль. Совершенно деморализованная Александра даже не сопротивлялась. Коридор привел их в неожиданно чистую и просторную кухню, где даже цвели фиалки на подоконнике, и развевались красные в горошек занавески, и на стене висела старомодная чеканка — толстая баба в платке пьет чай из блюдца, на столе самовар, а на стуле напротив — улыбающаяся самодовольная кошка. От взгляда на это сомнительное произведение искусства Александра отчего-то успокоилась, а стакан воды, хлопотливо наполненный из-под крана заботливым гуманоидом, и вовсе привел ее в чувство.

Может, все не так уж страшно? Может, если есть на подоконнике доверчивые фиалки, а на степе чеканка с толстой чаевничающей бабой, то и житься тут может неплохо? А ведь есть еще и занавесочки — красные в белый горошек!

— Тебя как зовут? — поинтересовалось существо, решившее, очевидно, развить и закрепить возникшие отношения.

— Александра.

— А меня Маргарита.

Итак, существо оказалось женщиной, и Александре снова поплохело. К пьющим мужикам она, родившаяся и выросшая в деревне, относилась лояльно. Знал бы мужик свою норму, был бы тих во хмелю и работу бы не забывал — а так почему б не выпить? Но вот от пьющей женщины ее воротило. Господи, как себя можно довести до такого состояния?

Но факт оставался фактом — только эта увядшая Маргарита может вот сейчас, немедленно, рассказать Александре о ее дочери. Значит, придется с ней общаться — без отвращения, без дрожи и спазмов. А то заметит и обидится.