Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред - Страница 7

— Полагаю, съедется вся округа, — сказал Фивершем.

— Чем же им еще заняться? — засмеялась Этни. — Отец пошлет полицейских, чтобы привели всех силком, если вдруг заартачатся, как он затащил сюда твоего друга мистера Дюрранса. Кстати, он прислал мне подарок — скрипку Гварнери.

Дверь открылась, и на крыльцо вышел тощий старик с ввалившимися щеками и острым носом, как у хищной птицы. Однако при виде Фивершема его лицо смягчилось и стало дружелюбным, а губы растянулись в улыбке. Незнакомец мог бы подумать, что он подмигнул, но на самом деле его левое веко постоянно дрожало.

— Рад вас видеть, — сказал он. — Будьте как дома. Если захотите виски, топните два раза ногой, и слуги поймут, — с этими словами он вернулся в дом.

Когда-нибудь биографу Дермода Юстаса придется с большой осторожностью подходить к работе. Хотя старый хозяин Леннон-хауса и не пролежал двадцать лет в могиле, он уже успел превратиться в легенду. Анекдоты цеплялись к нему, как репейник к собачьему хвосту, и стоило любому местному жителю с мало-мальской фантазией сочинить историю о Дермоде, как ей немедленно верили. Тем не менее, существовали и неоспоримые факты. Он отличался старомодным беспощадным гостеприимством, держал дом открытым и навязывал свой стол и кров даже незнакомцам, в чем однажды пришлось убедиться и Дюррансу. Дермод был человеком другого века, разгневанно взирающим на обезумевший белый свет, примирить с которым его могла лишь изрядная доза алкоголя.

Он казался чем-то вроде вечно пьяного Кориолана [3] — считал, что людей следует опекать при помощи палки, но никогда, даже с самыми непритязательными женщинами, не забывал о хороших манерах. Жители Рамелтона с гордостью говорили, что когда он, даже в самом плохом состоянии, галопом скакал на высокой белой кобыле по горбатым мощёным улицам в сопровождении своего неразлучного спутника-колли — измождённый, бледный, седовласый, с опущенным взглядом, раскачивающийся от опьянения так, что лишь чудом держался в седле — он ни разу не сбил с ног ни единого человека. Добавить к этому можно только два пункта: Дермод слегка побаивался своей дочери, которая мудро заставляла его сомневаться, довольна ли она им или нет. И он испытывал огромную симпатию к Гарри Фивершему.

Однако в тот день Фивершем почти его не видел. Дермод укрылся в комнате, которую любил называть своим кабинетом, а Гарри и Этни провели день за ловлей лосося на реке Леннон. Полдень выдался ленивым как Шаббат, даже птицы не пели. От дома в долину спускались лужайки, затененные деревьями и покрытые пятнами солнца. Внизу текла река, быстрая и черная от нависающих над ней зарослей. Имелся и водопад, где река скользила над камнями так гладко, что поверхность казалась цельной, за исключением всего одного места.

Там торчала скала, и река внезапно поворачивала вспять янтарной волной, сквозь которую сияло солнце. Напротив этой скалы они долго сидели, временами разговаривая, но по большей части слушая рев воды и наблюдая ее бесконечный поток. И наконец наступил закат, легли длинные тени. Они встали, посмотрели друг на друга с улыбкой и медленно пошли назад к дому. Этот вечер Фивершем запомнил надолго; следующая ночь была ночью танцев, и когда оркестр заиграл вводные такты четвертого вальса, Этни оставила свое место у двери гостиной и, взяв Фивершема под руку, вышла в холл.

Холл был пуст, сквозь открытую дверь веяло холодком летней ночи. Из бального зала доносилась музыка и топот ног танцующих. Этни облегченно вздохнула, радуясь возможности отдохнуть от обязанностей хозяйки, отпустила руку своего партнера и подошла к столу.

— Почту доставили, — сказала она. — Для тебя одно... два... три письма и коробочка.

Она протянула ему коробочку — маленькую картонную коробочку для украшений — и поразилась ее невесомости.

— Похоже, она пустая.

Однако коробочка была тщательно перевязана и опечатана. Фивершем сломал печати, развязал веревку и посмотрел на адрес. Коробочку переслали из его квартиры, и почерк был незнакомый.

— Это какая-то ошибка, — сказал он, открывая крышку, и вдруг замер.

Из коробочки выпали три белых пера, покружились в воздухе и одно за другим плавно опустились на пол. Они лежали на темных полированных досках будто хлопья снега, но не могли сравниться белизной с лицом Фивершема. Он неподвижно стоял и смотрел на перья, пока не почувствовал легкое прикосновение. Подняв взгляд, он увидел на своем рукаве руку Этни.

— Что это значит? — в ее голосе слышалось недоумение, но ничего более. Улыбка на лице и преданная уверенность во взгляде говорили, что у нее нет никаких сомнений в том, что первое же его слово все объяснит. — Так что же это значит?

— Что есть вещи, которые нельзя скрыть, я полагаю, — ответил Фивершем.

Этни немного помолчала. Мечтательная музыка парила в зале, и через открытую дверь доносился шепот деревьев в саду. Затем она мягко пожала ему руку, затаив дыхание, улыбнулась и заговорила, будто умоляет ребенка.

— Думаю, что ты не понимаешь, Гарри. Эти три белых пера, их отправили тебе в шутку? О, конечно, в шутку, но это жестокая шутка...

— Они посланы со всей серьезностью.

Он говорил, глядя ей прямо в глаза.

— Кто их послал? — спросила она.

Фивершем не думал об этом. Имело значение сообщение, а не люди, его пославшие. Но Этни взяла у него коробку и заглянула внутрь. На дне лежали три визитные карточки, она вынула их и прочла вслух.

— Капитан Тренч, мистер Каслтон, мистер Уиллоби. Ты знаешь этих людей?

— Все трое — офицеры моего бывшего полка.

Девушка застыла в изумлении. Она опустилась на колени и подобрала перья с пола, смутно надеясь, что прикосновение к ним поможет ей понять. Потом осторожно дунула на перья, лежащие на её ладони в белой перчатке, и они, трепеща и покачиваясь, поплыли по воздуху. Снова поймав перья, Этни осторожно задала следующий вопрос.

— Они посланы заслуженно? — спросила Этни.

— Да, — ответил Гарри Фивершем.

Он не думал юлить или отрицать. Он знал только, что ожидаемый столько лет кошмар наконец случился. Все узнали, что он трус. Слово, которое так долго огненными буквами горело в его мыслях, теперь может прочесть каждый. Он стоял, как когда-то стоял перед портретами своих предков, безмолвно принимая осуждение. Но девушка это отрицала, все еще стоя на коленях на полу.

— Я не верю, — сказала она. — Ты не смог бы смотреть мне в глаза, будь это правдой.

— Но это правда.

— Три белых перышка, — медленно произнесла она, а потом добавила с дрожью в голосе: — Сегодня днем мы гуляли под вязами у реки Леннон — ты помнишь, Гарри? — только ты и я. А потом прислали три белых перышка, и мир рухнул.

— О нет! — воскликнул Гарри, и его голос дрогнул. До этого он говорил решительно и с той же решительностью в глазах. Но последние ее слова, картина, которую они вызвали в его памяти, эмоциональная простая манера говорить задели его за живое. Но Этни, похоже, не уловила его мольбу. Она слушала, повернувшись лицом к танцевальному залу. Разговоры и смех становились громче и ближе. Она поняла, что музыка прекратилась, быстро встала, сжав перья в руке, и открыла дверь. Это была дверь ее гостиной.

— Пойдем, — сказала она.

Гарри последовал за ней в комнату, и она закрыла дверь, чтобы приглушить шум.

— Теперь ты расскажешь, почему тебе послали перья?

Она молча стояла перед ним с бледным лицом, но Фивершем не мог уловить в его выражении никаких чувств, кроме желания и намерения узнать правду. Она говорила все также спокойно. Он ответил, как ответил прежде, прямо и по делу, без всякой попытки увильнуть.

— Пришла телеграмма. Ее послал Каслтон. Она пришла, когда капитан Тренч и мистер Уиллоби ужинали со мной. В ней сообщалось, что моему полку приказано отправиться на войну в Египет. Каслтон обедал с осведомленным человеком, и я не усомнился в правдивости его сообщения. Он просил меня рассказать Тренчу. Я не рассказал. Я обдумывал это, глядя на телеграмму. Каслтон уезжал той ночью в Шотландию и прямо из Шотландии присоединился бы к полку. Поэтому в ближайшее время он не увидит Тренча, по меньшей мере несколько недель, а к тому времени о телеграмме очень вероятно забудут или перепутают дату. Я не сказал Тренчу. Я сжег телеграмму и той ночью подал в отставку. Но так или иначе Тренч узнал. Дюрранс тоже был на том ужине, боже правый, Дюрранс! — внезапно вспыхнул он. — Скорее всего, он знает, как и остальные.